Стальная волчица
Шрифт:
–Как она умудряется давиться шоколадом и оставаться чистой? – спрашиваю скорее себя, нежели парня.
–Все просто: у нее несколько одинаковых платьев – пожимая плечами, сообщает спортсмен. Я не могу поверить – Серьезно – видя мое замешательство, говорит брюнет – Я сам видел, как несколько часов назад, она переодевалась. Наверно думала, что никто не увидит – он замечает, как девушка на него смотрит и смеется.
Виолетта заливается краской. Она понимает, что поймана. Я тоже смеюсь. Только мой смех в отличие от змеиного прерывистого пронизан сладостными нотками.
–Я вижу, ты не снимала его – заливаясь румянцем, показывает на браслет юноша.
–Честно, сказать,
Я не лукавлю. Музыка бубенцов настолько привычна, что просто не обращаю внимания.
Эдвард тускнеет, как лампа в последние минуты жизни. Я улыбаюсь. Кажется это единственное, чем я могу подбодрить его.
–Слушай, может на террасу?
Я вопросительно смотрю на него. Подарки вот-вот начнут дарить, а он хочет слинять? Оставить собственную вечеринку, ради любования звездами.
Я не понимаю его, но сама хочу уйти. Мне противно быть в центре внимания. Противно отказывать парням, липнущим ко мне словно мухи. Противно болтать о круизах и мечтах с девушками. Противно вообще быть здесь. Да еще офицер Чарли не дает покоя, следит за каждым шагом. И хотя я знаю, что это всего лишь меры предосторожности, но все равно напрягает.
Интересно, он уже вычислил меня? Или чисто догадывается?
–Давай – говорю я, первой вываливаясь на улицу.
Снег давно кончился. Ударил плюс. Под ногами появились лужи. В воздухе тянет сыростью. С крыш капают первые сосульки. Ночью опять минус, но как то я сомневаюсь. Судя по каше под ногами, минус наступит только в декабре. А пока ноябрь. Не устойчивость погоды в это время нормальное явление. Однако все равно хочется понимания, что именно на улице. Хотя бы просто для осознания, в чем ходить. Утром в зимней куртке, вечером в кожаной. Просто жуть!
Эдвард идет впереди. Он не останавливается на террасе. Я следую за ним. Мне все равно, куда мы идем, главное подальше от этой суматохи.
Нет, всё-таки шумные тусовки не мое. Я люблю одиночество. Может потому, что сама одиночка? А может, потому что одиночеством от папы заразилась. В конечном итоге он столько времени был один, что даже жаль. Сколько свиданий могло быть в его жизни, сколько любви! А теперь все пустое…
От грустных мыслей меня отрывает могучий бас Эдварда. Он напевает песню. Мою любимую песню!
Я не могу удержаться, начинаю подпевать. Он оборачивается. Мы встречаемся взглядами и улыбаемся.
–Значит ты фанатка Nightwish?
–Типа того.
–А, точно! Бри говорила, что ты безумный фанат рока – слегка подтрунивая, говорит он.
Его рубашка промокла (на улице дождь). Белая ткань прилипла к коже, так сильно, что видно торс.
Я завороженно смотрю на его грудь. Его широкую мускулистую грудь, равномерно поднимающуюся и опускающуюся.
Юноша замечает это. Он начинает азартно играть кубиками, дразня меня.
На что он надеется? Что я кинусь ему на шею, как те девицы, которых он сам на словах ненавидит. Или что я растаю настолько сильно, что упаду на колени и буду просить милостыню… Фу! Кого-то мне это сильно напоминает. Правда этот кто-то подобным образом дразнит мою мать, причем на моих глазах. И ведь это работает!
–Почему я? – говорю так резко, что парень едва не спотыкается на ровном месте – Других полно ведь.
–Ну, я подумал…
–Бри подговорила или сам додумался?
–Слушай, я знаю, что у тебя проблемы с жильем – на секунду он отворачивается, добавляя – Предки не раз говорили, что дочь прокурора живет на задворках города в квартире самого Станислава Борисовича Плюшки. Я еще удивился, чего ты комнату не снимешь? У него же не жена, а золото. Не дети, а гении. Не работа, а песня.
–Не может быть! Я действительно так себя веду? – разыгрывая тупицу, спрашиваю. Он смеется.
–Д-да!
Его ответ искренен, я чувствую это. Но не хочу заканчивать беседу. Пусть промокну, зато не сгорю от стыда под осуждающими взглядами изысканного общества. Как я объясню им отсутствие подарка? Как смогу разыгрывать девушку Эдварда, толком ничего не понимая в этикете. Разумеется, манерам поведения за столом я обучена. Речь толкнуть тоже сумею. А вот остальное, извините, не в моей компетенции. Точнее в моей, но по иному жанру. К тому же, я ведь совсем его не знаю. Спроси меня, чем он увлекается в свободное от учебы, тренировок и матчей время, едва ли отвечу.
–Если честно, я думал, что ты не согласишься…
–…а я и не соглашалась, если помнишь.
–Да, нет, я не об этом. Я про то, как могла бы пойти твоя жизнь, не живи ты с этим дядькой и его семейством – последнее слова пропитано неприязнью.
Я тупо смотрю на него. Его лицо непроницаемо. Его черные с проблеском меди волосы слиплись от капель дождевых струй. Джинсы намокли хуже рубашки. А он стоит, смотрит на ночное небо, и бровью не ведёт. Такое впечатление, словно дождя нет и в помине.
Как то даже нелепо получается. Я тоже промокла. Мои туфли доверху залиты водой. С волос градом текут струи. А я, как и он, просто не обращаю внимания на переменчивость погоды. Но я хоть привыкшая, а он простуду схватить может.
–Что ты делала после пожара? – внезапно спрашивает он.
–Болталась по подъездам ближайших домов, прося пропитания как вшивая собака – отвечаю слишком уверенно, гадко, нарочито спокойно.
Бейн настораживается. Он несколько минут изучает меня взглядом, затем подходит. Берет мою исписанную едва заметными белыми пятнами руку и нежно поглаживает. Я продолжаю смотреть не видящим взглядом. Мои мысли далеко, в прошлом.
–Сколько дней это было?
–Пять лет – холодно резко отвечаю. Он напрягается еще сильнее. Теперь я могу видеть его бицепсы.
–Почему ты не пошла к маме? – спрашивает так просто, словно решение вопроса было очевидно всегда.
Я вздыхаю. Как ему объяснить, что идти к ней для меня было подобно смерти. Даже если бы меня сдали в детдом, и то было б проще. Но мать, с которой ты не виделся больше восьми лет, с которой, не говорил столько времени. Где ее искать? Что сказать если найду? Как оправдать папу? Как объяснить поджог? Да и вообще, на что жить все это время? А потом, как убедить оставить меня, родную дочь? Скорее всего, при других обстоятельствах возвращение блудной дочери, могло быть праздником. Но не в моем случае. Случае, двенадцатилетней девчонки оставшейся без отца, без крыши над головой и без возможности прокормить себя, не говоря о любимце. Конечно, я могла устроиться на работу, разносить листовки, расклеивать объявления. Да только не задача, почему то все как один начинали думать, что паспорт не мой. Между девушкой на фото и той кто стоял перед ними, была теперь колоссальная разница. Там улыбчивая маленькая девчушка с веселыми огоньками. В жизни девушка потрепанная суровой реальностью, с дьявольским блеском в огромных меняющих цвет глазах. Плюс теория с практикой не вяжется, по закону вроде можно 6-8 часов, а на практике – жди тринадцати.