Стальное колечко (сборник)
Шрифт:
– Бедный школьник! Он не мог решить уравнения с двумя неизвестными!
Далекий пушечный удар внезапно прокатился над океаном. Блеснул багровый свет.
Аллан погасил свечу и вгляделся в темноту. Что там происходит?
Стремительная заря окрасила волны в мрачный цвет меди, и стал виден сорокапушечный корабль. Он шел под полными парусами и вел огонь. На его мачте вился черный флаг с изображением белой человеческой руки.
Блейк! Кого он преследует? Дым застилал волны. Да, конечно, это Блейк!
Но почему же он уже идет от берега к дому Аллана, увязая в песке, и ветер треплет кружевные обшлага его камзола? Толстоносый Блейк с обожженным лицом. Разбойник и шутник, придумавший человеческую руку на флаге.
– Мне будет легко сговориться с ним, – сказал Аллан, закрыл глаза и положил голову на стол.
Стало темно и душно, но Аллан все же видел, как в этой темноте равнина запестрела фиалками от края до края. Цветы испускали слабый звук, будто в каждом была заложена маленькая струна.
«Да это же сон! – подумал с облегчением Аллан. – Какая сладкая отрава! Хочется жить, но нет сил ей сопротивляться. Вирджиния, уже зацвел твой «Троицын цвет». Дай руку! Вот так! Почему она ледяная и я не узнаю твоего голоса? Я знаю каждый твой палец, потому что всем им я когда-то рассказывал по очереди сказки. Что это за пропасть, куда меня тянет, как в Мальмстрем?
Помоги мне! Открой глаза, Вирджиния!»
Утром около дома Аллана остановилась старая коляска. Ветер стих, но было пасмурно. Над океаном поблескивала синева.
Из коляски вышла робкая худенькая девушка – Чармен Бирн. Она постучала, но никто не ответил. Тогда она заметила, что дверь не заперта, и тихонько вошла в дом.
Худой человек небольшого роста сидел у стола. Голова его лежала на раскрытой старой книге.
– Мистер Аллан! – позвала Чармен.
Человек не ответил.
Тогда Чармен с бьющимся сердцем подошла к Аллану и подняла его голову.
Аллан был мертв.
Чармен с помощью возницы уложила Аллана на солдатскую койку. Возница повздыхал и вышел.
На шее у Аллана висел на цепочке маленький медальон. Чармен открыла его. Там был портрет молодой женщины редкой красоты. Сбоку рукой Аллана было написано: «Моя мать».
Чармен наклонилась, осторожно взяла ладонями голову Аллана, нежно сжала ее и поцеловала Аллана в губы.
Лицо Аллана было прекрасно. Казалось, никогда он не был достоин большей любви, чем сейчас.
Аллан был похоронен на песчаной дюне вблизи океана. На могиле его положили каменную плиту с его именем и надписью, что Аллан прожил на этом свете сорок лет.
Через год после его смерти в бурную и холодную ночь к могиле подъехал на старом верховом коне доктор Грегори. Он соскочил с коня, оглянулся, подошел к могиле, быстро вынул из-под плаща тяжелый молоток и со всего размаха ударил им по могильной плите.
Конь, испугавшись удара, отскочил и помчался галопом вдоль берега.
Грегори молча побежал за ним, но замешкался, чтобы закинуть молоток в океан. Потом и конь и Грегори исчезли.
Но весной из трещин могильной плиты потянулись ростки «Троицына цвета», и вскоре вся плита покрылась тесной толпой этих легких цветов.
Приточная трава
Прошлым летом я возвращался с Борового озера к себе в деревню. Дорога шла на просеке в сосновом лесу. Все вокруг заросло пахучими от летней сухости травами.
Особенно много колосистой травы и цветов росло около старых пней. Трухлявые эти пни разваливались от легкого толчка ногой. Тогда взлетала темным облаком коричневая, как размолотый кофе, пыль, и в открывшихся внутри пня запутанных и таинственных ходах, проточенных короедами, начинали суетиться крылатые муравьи, жужелицы и плоские черные жуки в красных погонах, похожие на военных музыкантов. Недаром этих жуков звали солдатиками.
Потом из норы под пнем вылезал заспанный – черный с золотом – шмель и, гудя, как самолет, взлетал, норовя щелкнуть с размаху в лоб разрушителя.
Кучевые облака громоздились в небе. Они были на взгляд такие тугие, что можно было, очевидно, лежать на их ослепительных белых громадах и смотреть оттуда на приветливую землю с ее лесами, просеками, полянами, цветущей рожью, поблескиваньем тихой воды и пестрыми стадами.
На поляне около лесной опушки я увидел синие цветы. Они жались друг к другу. Заросли их были похожи на маленькие озера с густой синей водой.
Я нарвал большой букет этих цветов. Когда я встряхивал их, в цветах погромыхивали созревшие семена.
Цветы были незнакомые, похожие на колокольчики. Но у колокольчиков чашечка всегда склоняется к земле, а у этих неизвестных цветов сухие чашечки стояли, вытянувшись вверх.
Дорога вышла из леса в поля. Невидимые жаворонки тотчас запели над рожью. Впечатление было такое, будто они перебрасывали друг другу стеклянную нитку. Они то роняли ее, то тут же на лету подхватывали, и дрожащий ее звон не затихал ни на минуту.
На полевой дороге мне попались навстречу две деревенские девушки. Они шли, должно быть, издалека. Пыльные туфли, связанные тесемками, висели у них через плечо. Они о чем-то болтали, смеялись, но, увидев меня, тотчас замолкли, торопливо поправили под платочками светлые волосы и сердито поджали губы.
Почему-то всегда бывает обидно, когда вот такие загорелые, сероглазые и смешливые девушки, увидев тебя, сразу же напускают на себя суровость. И еще обиднее, когда, разминувшись с ними, услышишь за спиной сдержанный смех.