Стальной дрозд

Русанов Владислав Адольфович

Кир не спешил.

Даже раненый, истекающий кровью котолак остается смертельно опасным.

Где он может быть?

Раздвоенная рябина. Заросли лещины чуть левее. Вяз в полтора обхвата. Все это удобные места для засады. Осознает ли Фальм, что волшебнику достаточно лишь слегка потрудиться, чтобы определить его местоположение?

Впрочем, напрягаться не потребовалось.

Стайка дроздов, с писком кружащая над орешником, выдала лежку зверя.

«Спасибо, птицы!»

Кир собрал на пальцы рассеянный по лесу Огонь. Слишком мало его здесь. Лучше, конечно,

обратиться к Стихии Земли, но огонь поражает наверняка. А в схватке с котолаком времени на второй удар может не остаться.

– Где ты, Фальм? – негромко позвал молодой человек. – Выходи!

Молчание.

Либо в теле кота барон перестал понимать человеческую речь, либо не желает вступать в переговоры. Думает напасть исподтишка.

«А сейчас мы тебя Воздухом…»

Упорядочить потоки ветра и направить их в кустарник не составило труда.

Высокая трава полегла, затрепетали листья на орешнике. Стала видна припаленная холка, напряженная спина зверя.

– Ты не хочешь стать снова человеком? Напоследок? – Кир насмехался, вызывая врага на неосторожный поступок. – Жил скотиной, так хоть умрешь как человек!

Волшебник неторопливо шагал через поляну.

Дрозды, словно догадываясь о предстоящей схватке, расселись на ясенях.

«Правильно. От греха подальше».

– Ну же! Фальм!

Кир приблизился на расстояние прыжка. Ближе, пожалуй, уже слишком опасно.

Котолак лежал, подтянув под себя задние лапы и вытянув передние. Выпущенные когти впились в дерн. Кончик длинного хвоста подрагивал в траве. Дрожь волнами ходила по рыжей шкуре, запятнанной подпалинами и потемневшей кровью.

Тьялец посмотрел прямо в янтарные глаза зверя. В них не было спокойной уверенности и мудрости кота, встреченного Киром в горах Тумана. Ненависть. Ненависть и… Страх?

Да. Беспощадный барон Фальм боялся его. Обострившимся в зверином теле чутьем он видел воочию свою смерть.

Видел и боялся настолько, что не решался напасть.

Кир выставил пред собой раскрытую ладонь.

– Если есть у тебя душа, Фальм…

Оборотень моргнул и отвернулся.

– Умри!

Пальцы молодого человека сжались в кулак, останавливая звериное сердце.

Судорога пробежала по телу котолака от холки до кончика хвоста. Тяжелая голова упала на лапы. Хвост замер дохлой гадюкой.

– За Мелкого и Мудреца, за Кулака и Пустельгу, за Стоячего Камня и Торку… За всех, кто погиб по твоей вине!

Кир обессиленно опустился на траву рядом с неестественно вытянувшимся телом немолодого человека, спину и руки которого покрывали пятна ожогов, а из глубокого разреза под мышкой уже перестала сочиться кровь.

«Вот и все… Империя потеряла, пожалуй, одного из самых опасных врагов. И вряд ли кто-то из людей, населяющих Сасандру, расплачется, узнав об этом».

Волшебник ощутил смертельную усталость. Напряжение схватки сменилось оцепенением. Он лег на спину и, закусив зубами суставчатый стебелек, уставился в глубокое синее небо.

Тут его и нашли идущие по кровавому следу Желтый Гром, Белый и Мастер.

В конце месяца

Медведя у Южных ворот Аксамалы появился фургончик. Его волокла шестерка мулов, запряженных цугом. Передний, чубарый крепыш, все время скалил желтые зубы, пытаясь дотянуться хоть до кого-нибудь из многочисленных прохожих. Кричащая раскраска домика на колесах то здесь, то там облупилась, обнажив древесину, а над расположенной сбоку дверцей виднелась густо намазанная смолой полоса. Под черным пятном, несомненно, скрывалась надпись, но вот какая именно, вряд ли смог бы догадаться сторонний наблюдатель. Буквы «сти», виднеющиеся в конце замазанной надписи, ясности не добавляли. «Радости»? «Гадости»? А может быть, «наглости» или «сладости»? На козлах сидел крепкий мужчина лет двадцати пяти с простым лицом и широким подбородком, выдававшим уроженца Барна. Он уверенно держал вожжи и, прищурившись, поглядывал на неприступные стены и широко распахнутые по случаю праздника ворота.

Следом за фургоном катилась пароконная телега. Пузатые лошадки с лоснящейся шерстью вовсю махали хвостами, отгоняя назойливых слепней, разгулявшихся по случаю первого по-настоящему жаркого дня. В повозке на укрытых рогожей мешках лежал, закинув руки за голову, седоватый мужичок с хитрым взглядом и маленьким шрамом на щеке. Правил гнедыми его ровесник, если судить по внешнему виду, отличающийся густой бородой и цветастой лентой, которой он обвязал голову, чтобы волосы в глаза не лезли.

За полста шагов до ворот возница фургона натянул вожжи. Не глядя постучал кулаком в дощатую стенку:

– Эй, Тюха!

Почти сразу же дверца отворилась и на обочину спрыгнул розовощекий парень лет семнадцати в курточке из дешевого сукна. На вид – здоровяк, что называется, кровь с молоком. Дай подкову – согнет в ладони, сунь в руки шкворень – узлом завяжет.

– Ага! Туточки я! – непонятно чему радуясь, закричал он. От его юношеского ломкого баска шарахнулась в сторону кляча зеленщика, на свою беду оказавшегося рядом. Да так прыгнула, будто лет двадцать в один миг сбросила, чуть возок не опрокинула.

Продавец петрушки и салата, сухонький старичок, сперва зашипел котом, а потом опасливо покосился на разворот плеч и налитые кулаки возницы и Тюхи, добавил к ним военную выправку мужиков, хохочущих на задней телеге, и счел правильным убраться от греха подальше. Мало ли кого несет в Аксамалу в последнее время? Хоть и навели, кажись, порядок народные правители, а на рожон лучше не лезть.

– Чему радуешься, дитятко? Дурнем, дык, растешь! – весело окликнул Тюху поднявшийся с мешков мужчина.

– Так это… Аксамала же ж! Столица!

– А что, случалось тебе бывать тут? – заинтересованно спросил бородатый.

– А то?! – Улыбка парнишки растянулась до ушей. – Мы с тятькой завсегда груши привозили. Как месяц Кота, так и везем же ж!

– Счастливый… – протянул пожилой. – А я вот за пять десятков годков перевалил, а первый раз. Не сподобил Триединый.

– И я, дык, тоже, – поддержал второй с телеги. – Стены видал. Вот как сейчас, дык. А за стены – накося выкуси! Командиры не пущали.