Стальной пляж
Шрифт:
Он вздохнул, и мы оба проводили взглядом Уинстона. Тот пустился в погоню за каким-то воображаемым устойчивым к безвоздушному пространству зайцем и скрылся в тени "Хайнлайна". Теперь лишь верхушку огромного корабля освещало солнце. В Деламбре закат наступает позже, чем в Парке Армстронга. От верхнего корпуса всё ещё отражалось достаточно света, чтобы мы могли ясно видеть друг друга, хотя и не так отчётливо, как при яростном свете дня.
— Крикет…
— Думаю, нет смысла скрывать: я солгал тебе, — признался он. — Бастер хотела приехать, ей хочется с тобой познакомиться, её забавляют мои рассказы о тебе. Это я не хочу её знакомить с тобой. Ты знаешь, как я берегу её,
— И это вся беда? Эй, чувак, да я завтра же перееду. Ну, может, учительницей ещё недельку-две проработаю, пока не подыщут новую…
— Ничего хорошего из этого не выйдет, потому что это ещё не всё.
— Ну-ну, пай-мальчик, послушаем, что ещё со мной не так.
— Давай на этот раз без шуток, Хилди. Кое-что не даёт тебе покоя. Возможно, это связано с причиной твоего увольнения и переезда в Техас, а может, и нет. Но я кое-что чувствую, что-то очень нехорошее. И не хочу знать, что это… Обещаю, что разделил бы с тобой все беды, если бы не мой ребёнок. Я бы выслушал тебя и попытался помочь. Но посмотри мне в глаза и скажи, что я не прав.
Когда минуту спустя он так и не дождался прямого взгляда и не услышал отрицания, он снова вздохнул и положил мне руку на плечо:
— Что бы это ни было, я не хочу её в это втягивать.
— Понимаю. Надо думать.
— Вряд ли понимаешь, у тебя-то никогда не было детей! Но я поклялся себе, что моя личная жизнь под запретом, пока дочь не вырастет. Из-за этого я дважды отклонил выгодное предложение, и мне плевать. Но сейчас и мне больно — от мысли, как нам могло бы быть хорошо вместе.
Он дотронулся до нижней части забрала моего гермошлема — наверно, хотел приподнять мне подбородок. Я взглянула на него, и он подбодрил:
— Может быть, у нас ещё всё будет, лет этак через десять.
— Если я столько проживу.
— Всё так плохо?
— Так может быть.
— Хилди, я чувствую…
— Просто уходи, ладно? Мне хочется побыть одной.
Он кивнул и оставил меня.
Я немного побродила вокруг, не теряя из виду ярко светящийся пузырь палатки и прислушиваясь к лаю Уинстона по радио. Зачем вообще радиопередатчик в скафандре для собак? Хотя почему бы нет.
Именно такого рода был серьёзный вопрос, который я задала себе. Похоже, ни о чём более важном у меня думать не получалось.
Я не слишком хорошо умею описывать мучительные чувства. Вероятно, потому, что не наделена даром их испытывать. Ощущала ли я опустошённость? Да, но не такую ужасную, как можно было бы предположить. С одной стороны, я любила Крикета не так давно, чтобы потеря его оставила в душе столь зияющую пустоту. Но с другой, и это важнее, я пока не сдалась. Не думаю, что и вы способны сдаться так легко. Я знала, что ещё позвоню ему и что, чёрт возьми, буду умолять его, может быть, даже со слезами. Обычно это действует на мужчин, и где-то там в глубине плоти у Крикета есть сердце, как и у меня.
Так что я была подавлена, спору нет. Но не сказать, чтобы уничтожена. Я была далеко не на грани самоубийства. Далеко-далёко, за много миль от него.
И вот тогда я впервые почувствовала слабую боль в голове. С таким количеством наноботов под черепушкой, как у нас, обычную головную боль давно и успешно искоренили. Мигрень тоже канула
Но мои ощущения были иными. Я прислушалась к ним и поняла, что болят скорее глаза, оттого, что кто-то или что-то затеяло с ними игру. Боковым зрением я кое-что видела или, скорее, не видела, оно-то и сводило меня с ума. Я перестала мерить шагами лунный пейзаж и огляделась. Несколько раз мне чудилось, будто удалось что-то заметить, но от пристального взгляда это ускользало. Может, это были те призраки, о которых говорила Бренда. До корпуса гигантского заброшенного корабля было в прямом смысле рукой подать, так что же ещё могло здесь быть?
Мимо вприпрыжку пронёсся Уинстон, подскакивая на бегу, будто пытался что-то схватить. И я наконец разглядела, что, и улыбнулась: всё оказалось так просто! Глупый пёс всего-то навсего гнался за бабочкой. Возможно, именно её я и заметила самым краешком глаза. Бабочку.
Я развернулась и зашагала обратно к палатке (а пёс), думая, что неплохо бы пропустить стаканчик-другой (гнался) или, чёрт подери, нализаться в стельку, тем более есть из-за чего за бабочкой и тут я снова развернулась, но уже не увидела никаких насекомых — естественно, ведь мы же не в Техасе, мы в Деламбре, Уинстон, и здесь нет чёртова воздуха… и я уже почти было списала всё на игру пьяного воображения, как вдруг прямо передо мной материализовалась голая девчонка и пробежала семь шагов — я и теперь совершенно отчётливо вижу это мысленным взором, один, два, три, четыре, пять, шесть, семь — а потом снова канула туда, где исчезают призраки, прошмыгнув так близко от меня, что почти задела.
Я журналист. Выслеживаю новости. И я погналась за ней, после того как невесть сколько простояла неподвижно, будто статуя в парке, не в силах пошевелиться. Разумеется, я никого не поймала; единственным разумным объяснением моих видений были последние лучи солнца. Оно зашло уже так далеко за горизонт, что света давало не больше, чем свечка. И бабочку я тоже не догнала.
Но почувствовала, как пёс легонько толкается о мою ногу. И увидела, что внутри его скафандра мигает красная лампочка, означающая, что воздуха там осталось на десять минут. Его приучили поворачивать к дому, едва завидит такой огонёк. Я наклонилась и потрепала собачий гермошлем. Пёс не почувствовал ласки, но, видимо, оценил намерение и благодарно облизнулся. Я выпрямилась, напоследок огляделась кругом и произнесла:
— Ах, Уинстон, похоже, мы уже не в Канзасе.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Иезекииль видел колесо. Моисей видел пылающий куст. Джо Смит видел ангела Морония, а каждый электронный проповедник со времён Билли Сандея видел шанс заполучить хорошие рейтинги в лучшее эфирное время и больше денег, чем можно унести.
Провинциальные фермеры, рабочие с астероидных шахт и хронические наркоманы видели неопознанные летающие объекты и маленьких человечков, желающих встретиться с нашим правительством. Пьяные видят розовых слонов, бронтозавров и ползающих повсюду жуков. Умирающие видят длинный туннель, залитый светом, в конце которого стоят все те, кого они при жизни ненавидели. Перцер-Основатель распознал благое дело, когда увидел его. Христиане рассчитывают увидеть Иисуса, Уолтер рассчитывает на хорошую статью, а игрок рассчитывает заполучить четвёртый туз; иногда их расчёт оправдывается.