Стальной пляж
Шрифт:
— Говорят, до вас дойдет очередь примерно через полчаса. Если хотите, я могу отнести вас к вашему личному врачу: это может оказаться быстрее, — предложил он.
— Не утруждайте себя. Я никуда не спешу. Когда меня починят, я, возможно, опять сотворю какую-нибудь глупость, как только встану.
Он не ответил. Было в его манере держаться нечто беспокоящее — как будто и без того он меня недостаточно выводил из равновесия.
— Послушайте, — сказал я. — Не просите меня объяснить, почему я это сделал. Я и сам не знаю.
Он по-прежнему хранил молчание.
— Ну же! Давайте сюда ваше обвинение
Он пожал плечами:
— Я просто не могу спокойно видеть, как мужчина нападает на женщину, вот и все.
— Что?
Я был уверен, что ослышался. В его словах не было ни грамма смысла. Но когда он не удостоил меня чести повторить свое абсурдное заявление, мне пришлось предположить, что я расслышал правильно.
— А какая, в конце-то концов, разница?! — еле выдавил я.
— Разумеется, никакой. Но во времена моей молодости такие вещи были просто недопустимы. Я знаю, что сейчас это утратило всякий смысл, но мне до сих пор неловко, когда я вижу подобное.
— Можете быть уверены, я расскажу Подлой Суке об этой вашей неловкости. Если, конечно, ее сумели собрать после поединка с вами.
Он, казалось, смутился:
— Знаете, на заре моей карьеры это было для меня непреодолимой трудностью. Я отказывался сражаться с женщинами и тем самым портил себе репутацию, пропускал множество важных боев… И только когда некоторые спортсменки принялись менять пол единственно ради поединка со мной, я осознал, что выставляю себя на посмешище. Но до сих пор мне приходится мысленно страшно накручивать себя, прежде чем я смогу выйти на ринг с кем-то, кто на момент боя принадлежит к женскому полу.
— И поэтому вы ни разу не ударили… как там зовут принцессу?
— Не знаю. Но вы не правы. Я хотел остановить ее и вовсе не собирался причинять ей боль. Откровенно говоря, вы получили по заслугам.
Мне сделалось невыносимо, и я отвел глаза. Он был совершенно прав.
— Впрочем, она, как ни странно, раскаивается. Говорит, что, как начала бить, так просто не могла остановиться.
— Я отправлю ей счет за мое лечение. Это должно избавить ее от мук совести.
Откуда-то появилась Крикет с зажженной сигаретой в руке и с улыбкой воткнула мне в рот свою добычу:
— Это из отдела реквизита. Раненым солдатам всегда давали закурить — ума не приложу, почему.
Я затянулся. Слава богу, табак был не настоящий.
— Не падай духом! — подбодрила Крикет. — Ты здорово изуродовал ей кулаки.
— Я в этом большой спец: своим подбородком я просто в мясо ей их разбил.
Внезапно к горлу тревожаще близко подступили слезы. Я с трудом сдержал их и попросил ненадолго оставить меня одного. Крикет и МакДональд удалились. Я лежал, покуривал и изучал матерчатый потолок — но на нем не было написано никаких ответов.
Почему вкус жизни в последние недели сделался для меня таким горьким?
Я ненадолго забылся, а когда пришел в себя, увидел, что надо мной склонилась Бренда. При ее росте наклониться ей пришлось довольно низко.
— Как ты нашла меня? — спросил я.
— Я ведь репортер, помните? Искать и находить — это моя профессия.
Парочка язвительных реплик завертелась у меня на языке,
И надо воздать Бренде должное, она постоянно совершенствовалась. Возможно, когда-нибудь она и станет репортером.
— Тебе не стоило так напрягаться. Похоже, я не слишком серьезно ранен. Травмы головы совсем легкие.
— Я нисколько не удивлена! Вашу голову повредить трудно.
— Мозг не пострадал от… — начал было я и осекся, осознав, что она только что подколола меня. Шпилька вышла довольно хилой и едва тянула на настоящую шутку — возможно, искусством шутить Бренда так никогда и не овладеет — но это было нечто. Я улыбнулся ей.
— Я собиралась заехать в Техас и привезти того доктора… как вы его называли?
— Костоправ. Лекарь. Знахарь. Микстурщик. Пиявочник. Фельдшер. Пилюлькин.
Ее улыбка сделалась несколько рассеянной; я буквально увидел, как она записывает мои слова в память, чтобы потом посмотреть в справочниках.
Губы мои были растянуты в улыбке, но, сказать по правде, даже при современном уровне развития медицины паралич половины тела — штука пугающая. Мы относимся к своим телам совершенно не так, как большинство наших предков из прошлых веков, мы не боимся пораниться, умеем отключать боль и в большинстве случаев обращаемся с костями и плотью ничуть не более почтительно, чем с запчастями, легко поддающимися ремонту или замене. Но когда повреждения по-настоящему серьезны, некая сущность на примитивном уровне нашего сознания в ужасе вскидывается на задние лапы и принимается выть на Землю. Меня сотрясал приступ панического страха, и обезболивающий чип, подключенный к моему спинному мозгу, нисколько не помогал, да и не мог помочь. Не знаю, догадывалась ли об этом Бренда, но я испытал странное облегчение оттого, что она была в эти минуты со мной. Я был рад ее присутствию.
— Спасибо, что пришла, — шепнул я и взял ее за руку. Она сжала мою ладонь и отвернулась.
Тем временем поток пострадавших со съемочной площадки прекратился, и команда медиков собралась вокруг меня. Они подключили меня к дюжине приборов, внимательно изучили результаты и отошли в сторонку пошептаться — как будто бы их мнения и в самом деле что-то значили, как будто бы медицинский компьютер не контролировал полностью постановку диагноза и ход моего лечения.
Врачи приняли решение перевернуть меня на живот. Полагаю, они пришли к выводу, что так будет легче добраться до сломанного позвоночника. Лучше бы мне было никогда не слышать, что медиков называют высокооплачиваемыми кровожадными обезьянами!
Началась операция. Я не мог ничего чувствовать, но до моего слуха доносились на редкость отвратительные звуки. Представляете себе этакое склизкое чмоканье, каким обычно в фильмах озвучивают сцены, где кому-нибудь вспарывают кишки? Так вот, звукооператоры могли бы записать этот эффект прямо на операционном столе. Внезапно что-то с глухим стуком шлепнулось на пол. Я покосился через край кровати и увидел нечто вроде сырой кости из супового набора. С трудом верилось, что это когда-то было частью меня.