Стальной волосок (сборник)
Шрифт:
„Удержаться бы…“
Он не удержался. Вал слизнул его с весел, как рыбешку, бросил между орудийным станком и кильблоком вельбота, потоки поволокли дерзкого мальчишку по скользким доскам (к нему уже бежали, но тоже скользили и падали). В локоть ударила колючая боль (аж вспыхнуло в голове!). Тут же кто-то ухватил Гришу за ворот и за штаны, поволок, бросил в дверь. Оказалось – Митя. Оба свалились: Гриша на койку, Митя на него. В этом положении гардемарин Невзоров ухитрился врезать юному приятелю крепкого
– Дурья башка! Кому было велено: не совать носа!
Всё лицо – в соленой сырости. Не разберешь, где вода, где слезы. И в локте такая боль!
Из позиции, в которую поставил его новый крен, Гриша боднул гардемарина головой в живот. Закричал:
– Чего дерешься! Большой, да? Почти мичман, да?! Щас как вломлю по зубам! – (Вот она память о схватках с городищенскими недругами в туренском логу! А страха уже и не было совсем…)
Митя завалился на спину.
– Теленок бестолковый! Вот подожди, командир тебя вздрючит за дурацкое геройство!
– Ну и пусть вздрючит!.. А если бы весла разнесло?! Ноги поломало бы и вельбот пробило!
Митя мигнул, помолчал секунду.
– Ч-черт… – выдохнул он. – А ведь и правда… – И этим как бы подвел черту под спором.
Теперь они были каждый на своей койке, и мотало по-прежнему, а дверь отчаянно хлопала, у нее сорвало задвижку.
Митя вдруг качнулся вперед.
– Что с рукой-то? – Он перескочил к Грише, вздернул до плеча его набухший красной сыростью холщовый рукав. – Маменька моя…
Гриша скосил глаза. И правда „маменька“. Наверно, о киль-блок, на палубе… Митя, уловив секундное затишье, метнулся к настенному рундучку, выхватил из него очень белый платок, разодрал на три полосы.
– Ну-ка давай…
Гриша подставил локоть и вдруг удивился:
– А чего так глухо в ушах? Меня головой стукнуло, да?
Но Митю он расслышал хорошо.
– Да стихло все, – сказал Митя. И добавил тоном бывалого морехода: – Такие шквалы, они ведь ненадолго…
В кают-компании
1
Через час все в океане было как прежде. Правда, не угасла еще толчея волн, однако ветер установился прежний – ровный и теплый зюйд-ост!
Матросы наводили порядок на палубах и в такелаже, заново крепили шлюпки.
Митя отвел Гришу к Петру Афанасьевичу. Тот наложил на локоть новую повязку. Сказал при этом:
– Рана уж-жасная, но есть некоторая надежда, что пациент останется жив… если не будет соваться в новые подвиги… Или будешь?
– Не знаю… – пробормотал Гриша. Воспоминания о шквале, об этом беспощадном реве воздуха и вздыбленных волнах возвращались к нему новым страхом. Но Гриша не подавал виду. Никто из офицеров не заговаривал с ним о случившемся.
– Как тебя сподобило так ладно с веслами управиться?
– Ты же сам учил меня задавать концы…
– Видать, не без пользы учил, – крякнул Дмитрич. – А для нас – наука. Недоглядели…
Объяснение с начальством случилось перед ужином, в кают-компании.
Обычно Гриша ходил босиком, в просторной рубашке на голом теле, в таких же холщовых штанах, подвернутых до колен. Однако в кают-компанию полагалось являться в более пристойном виде. Гриша надевал парусиновые башмаки на плетеных подошвах (подарок матросов), раскручивал штаны донизу, подпоясывал рубаху витым шнурком и с трудом расчесывал перепутанные ветром космы.
Так он поступил и на этот раз. Однако раньше он не испытывал робости перед офицерами, а сейчас шел к ним с боязнью: что скажут про случай с веслами?
Остановился в дверях. Были уже сумерки, качалась под бимсом лампа. Гриша встал в дверях – пятки вместе, руки прижаты к бедрам.
– Позвольте войти? – Это все как всегда. Только смотрят на него нынче как-то по-особому.
Был среди всех и капитан второго ранга Гарцунов.
Обычно командир завтракал, обедал и ужинал в своей каюте. Морской этикет позволял ему появляться в кают-компании только после приглашения офицеров. А вообще-то здесь был главным первый лейтенант. Но сейчас, видимо, Николаю Константиновичу последовала просьба быть среди всех. Ох, неспроста…
– Входите, сударь, – ровным голосом разрешил лейтенант Стужин. – Голодными у нас не оставляют никого, даже арестантов.
„Значит, я – арестант?“ – ахнул Гриша. Но к своему месту на углу стола подошел ровным шагом.
– Позвольте сесть?
– Подожди, – вдруг сказал командир „Артемиды“. – Сначала ответь нам на несколько вопросов. – Лицо Гарцунова было непонятным. Не сердитым, но каким-то излишне равнодушным, что ли… И смотрел он мимо своего воспитанника. И Гриша понял: Николай Константинович нарочно не стал разговаривать с ним один на один. Пусть все видят, что он не делает из мальчишки любимчика и не хочет для него поблажек. В желтоватых глазах точками отражалась лампа.
Гриша уронил голову. Но успел из-под волос взглядом обежать тех, кто за столом. Кроме мичмана Сезарова, стоявшего вахту, все были здесь. Оба лейтенанта, штурман Иван Данилович, доктор… И Митя (с которым они чуть не подрались в каюте). И, конечно, командир, который терпеливо, но неумолимо ждал Гришиного ответа.
– Я… готов отвечать… – выдавил Гриша и зачем-то одернул подол рубахи.
– Отрадно слышать… Скажи, как ты тогда посмел нарушить приказ? Мною было велено твердо: сидеть в каюте. Ну?