Стальной волосок (сборник)
Шрифт:
– Ямщики скоро повыведутся! Везде проложат чугунные пути!
– Ха! Жди-дожидайся! Россия вон какая, чугуна не хватит! Дорог-то вон сколько!
– Ну и мотайся по своим сухопутным дорогам! А мог бы стать капитаном!
– А я… может, стану еще кое-кем! Не хуже всякого капитана!
– Кем это, любопытно знать?
– Не твое дело! – сказал бывший юнга Булатов гардемарину Невзорову.
– Видишь, не знаешь, что сказать!
– Знаю!
– Ну так скажи!
– Я буду звезды изучать! И планеты! Мне доктор рассказывал про астрономию. И давал
– Что в них интересного! Годятся только, чтобы снимать координаты. А доплыть до них все равно нельзя!
– Доктор говорит: когда-нибудь доплывут… долетят!
– Ну и лети… А только где ты научишься астрономии? В Корпусе этому учат профессора, там обсерватория, инструменты. А в вашей Тюму-тара… тьму-турени наверняка ни одного телескопа не сыскать.
– Рядом Тобольск, там знаешь какая гимназия! В ней все есть!
…Может показаться невероятным, что посреди вздыбившейся Атлантики, на краю очень вероятной гибели, внутри деревянной скорлупки двое мальчишек – одиннадцати и семнадцати лет – вели такой отчаянный, по-настоящему ребячий спор. Но, может, этот спор-то как раз и помогал им не поддаться страху, сохранить себя такими, какими они были? Он был – назло урагану. Только едва ли Гриша и Митя понимали это.
…Митя, скривив лицо, сказал:
– Тобольск такая же дыра, как твоя… Тур-мур-турень!
– Ты мою Турень не трогай! Ты в этом городе не бывал!
– Да плевал я на него!
– Вот как?! – взвинтился Гриша. – А я тогда плевал на твой дурацкий Корпус!
– Что-о?! – завалившийся было на койку Митя опять сел, толчком. Пнул подъехавший сундучок. – Ты?! Плевал?! На Корпус?! Из которого вышли в свет столько российских адмиралов! Столько кругосветных плавателей!.. Он… наша гордость! А ты… туренский сопляк! Извинись немедленно!
– Во! – держась правой рукой за стойку, мальчик из Турени левой рукой показал гардемарину дулю.
Митя дернулся вперед, оказался рядом. И закатил Грише оплеуху. Брызнули из глаз искры и слезы. И обида – отчаяннее урагана! В ритме очередного корабельного крена Митя сильно откачнулся назад, а потом рванулся и врезал будущему мичману головой в живот. Мичман повалился на койку снова. А Гриша рванулся к нему, чтобы замолотить кулаками!
Но бриг, выбившись из плавных размахов непредсказуемым толчком, встал на дыбы. Гришу понесло назад, ногами он зацепился за беспризорный сундучок, а теменем врезался в коечный пиллерс… Он мог бы проломить голову о грань толстой квадратной подпорки. Но у грани этой оказался привязанный шнурком кноп. Плетеный шарик смягчил удар, Гришина голова срикошетила, и лишь на виске оказалась содрана кожа. Впрочем, в глазах все равно потемнело – мягко так, спасительно даже. И Гриша подумал с облегчением: «Ну, кажется, всё…»
2
Видимо, он немалое время был без сознания – не от удара, не от боли, а скорее от всех переживаний, на которых удар этот поставил точку. А потом
Бриг по-прежнему швыряло, мотало и кренило. Ветер, как и ночью, то ревел, то выл, но это было уже как-то привычно и Гришу почти не беспокоило. Тем более что его прикрепляла к койке свернутая жгутом и протянутая поверх груди простыня. Не слетишь, не свалишься!
Невзорова не было, но на его койке, цепляясь за край, сидел доктор. Гриша сразу узнал его в полумраке каюты.
Петр Афанасьевич устало сказал:
– Живой? Ну и ладно… Экий ты, братец, «везучий»! Как шторм – так с тобой приключение…
Гриша подумал и возразил:
– Это не простой шторм. Это, наверно, настоящий тропический ураган.
– Не исключено…
– А как вы думаете, мы потонем? – Гриша спросил это без боязни, с холодноватым таким любопытством.
– Скорее всего, нет, – серьезно отозвался доктор. – К счастью, центр урагана миновал нас, теперь мы уже где-то на краю. Капитан приказал поставить штормовые стаксели, это дает возможность не болтаться среди волн, а круто к ветру уходить дальше от опасности. Скверно только, что неизвестно, куда нас отнесло и продолжает относить с нужного курса. Ветер зашел к западу и не пускает прямо на Кубу.
Гришу это не волновало. Качка была по-прежнему очень сильной, но казалась более равномерной. Гриша как бы вписался в ее ритм и снова уснул.
Так, в слабости и полудреме, он провел несколько штормовых дней. Было похоже на ту хворь, которая поймала его в начале плавания. Шторм оставался очень сильным, но уже не был ураганом. Ветер обрел постоянное направление, с веста. Стеньги и брам-стеньги не поднимали (как это сделаешь при такой погоде, да и опасно пока что наращивать рангоут), но поставлены были косые паруса – стакселя и трисели на обеих мачтах. Под ними «Артемида» карабкалась на встречные волны и ухала вниз – Гриша вспоминал катание на санках в туренском логу.
Он иногда выбирался на палубу, к грот-мачте, и, ухватившись за головки кофель-нагелей, подставлял себя шторму. Это были минуты слияния со стихией и какого-то сумрачного азарта. Но сил хватало ненадолго, скоро Гриша опять валился на койку.
Время бежало быстро и без тревог. Главным неудобством при этом была необходимость выбираться наружу по нужде. Если по малой, то можно было в вечерней темноте справить дело на мокрой палубе у фальшборта, прямо в шпигат. А если по-серьезному, приходилось просить какого-нибудь матроса помочь добраться до гальюна под бушпритом (туда, где неслась над волнами невозмутимая деревянная Артемида-охотница). Вот где требовалась цирковая ловкость! Грише советовали пользоваться жестяным ведром, но он отказался (этого еще не хватало – стыд такой!)… А в офицерский гальюн Гриша тоже не ходил. Он думал, что поссорился с Николаем Константиновичем, и считал, что не имеет права на привилегии капитанского воспитанника.