Стамбульский оракул
Шрифт:
Преподобный вздохнул и повертел головой, разминая шею. К заботам по колледжу прибавлялась перспектива провести вечер в компании словаря, кроме того, накопилось множество мелких дел: бумаги не разобраны, книги стоят на полках как попало, на столе высилось по крайней мере двенадцать бумажных пиков, каждый из которых венчал кучу документов, требующих внимательного изучения. Он обмакнул перо в чернильницу, и на бумаге появился список дел на ближайшие три дня. Довольный результатом, преподобный положил лист посреди стола и пошел переодеваться к ужину.
Когда преподобный Мюлер вышел наконец из дому, яркое, как апельсин, солнце садилось в сосны за Тепебаши. Преподобный
Преподобный Мюлер спускался с холма по тропинке, которая змеей вилась через древнее кладбище. Время не пощадило его. Место было жутковатое; на надгробиях, каждое из которых венчала высеченная из камня феска или тюрбан покойного, было не разобрать надписей. Он старался не думать о костях, по которым шел, и о плоти, когда-то облекавшей их. Джеймс миновал кладбище, и перед ним открылся вид на дом Монсефа-бея: старый ярко-желтый исполин расположился у самого берега. Внутри преподобному никогда не доводилось бывать, но он часто обращал внимание на особняк во время прогулок. Дом всегда напоминал ему о раскрашенном слоне, на котором он ездил однажды в Калькутте. Такие вот шутки шутит с нами память.
Подойдя поближе, он заметил живую гирлянду пурпурных удодов, — похоже, именно эту стаю он заметил на причале в день катастрофы. Он вспомнил, что ему и раньше уже случалось видеть этих птиц, только вот где? Преподобный вышел на дорожку, которая вела прямо к дому, и остановился посмотреть на птиц и перевести дыхание. Под мышкой у него был потрепанный томик адаптированных переводов из Геродота, который он захватил в самый последний момент. Джеймс заглянул под красную с золотом обложку, но тут залаяла собака, он вздрогнул. Этот момент никак бы не задержался в его памяти, не подними он голову и не заметь Элеонору, которая наблюдала за ним из окна. Когда она поняла, что ее увидели, она не улыбнулась и не помахала, не отошла и даже не попыталась притвориться, что ее внимание направлено не на него. Она просто стояла и смотрела пустым, ничего не выражавшим взглядом. Странный ребенок. Они замерли, разглядывая друг друга, потом преподобный отвернулся и постучал в парадную дверь.
— Прошу вас, — сказал дворецкий. — Преподобный Мюлер?
— Да.
— Прошу вас, проходите. — Он придержал дверь, пропуская гостя. — Я сообщу Монсефу-бею, что вы здесь.
— Чудесно.
В отличие от кричащего фасада передняя была обставлена изысканно, сочетая классический османский стиль со стилем Людовика XVI. Преподобный поправил шейный платок и осмотрелся. Будь он настоящим агентом, он бы не упустил случая пошарить в ящиках или, по крайней мере, обследовать замки на двери. Оглядевшись по сторонам, он решил хотя бы бросить взгляд на визитные карточки,
Преподобный Мюлер шагнул навстречу, изобразил на лице сочувствие и сказал:
— Примите мои соболезнования.
Элеонорин подбородок вздрогнул, но она не произнесла ни слова в ответ.
— Он был честным человеком, — продолжил преподобный, — хорошим человеком и очень вас любил.
Она приложила палец к губам и покачала головой.
— Госпожа Коэн молчит со дня катастрофы.
Преподобный Мюлер обернулся и увидел бея, который стоял в глубине коридора.
— Когда ей хочется что-то сказать, она пишет на листке бумаги.
— Да, — ответил преподобный, — понимаю.
— Конечно, это не очень-то удобно, но она решительно отказывается разговаривать.
Они оба посмотрели на Элеонору, которая так и стояла у лестницы, после чего бей вежливо произнес:
— Позвольте проводить вас в столовую.
Преподобный сел слева от хозяина и напротив Элеоноры и предпринял еще одну попытку завязать разговор с девочкой.
— Так вы умеете писать? — спросил он, расправляя салфетку на коленях. — Это очень похвально. Кто же вас научил?
Элеонора взяла перо, написала что-то на листке и повернула, чтобы он мог прочитать: «Папа».
— Понятно, — он снова разгладил салфетку, — конечно, кто же еще.
Преподобному не удалось продолжить свои расспросы — в столовой появился господин Карум с тремя серебряными блюдами, которые он тотчас же поставил перед едоками. На ужин подали жареного ягненка с морковью на подушке из сладкого булгура. Компания за столом подобралась не слишком разговорчивая, но еда оказалась отменной. Ягненок был приготовлен именно так, как следует: хрустящая корочка снаружи и чуть-чуть крови у кости, морковь напоминала спелый фрукт, а булгур хранил нотки апельсиновой цедры, с которой его томили. Единственное, чего не хватало за столом, так это беседы. Не считая дежурного обмена любезностями и просьб передать соль да мерного позвякивания серебра по тарелкам, они ели в полной тишине.
— Интересные настали времена, — попытался завязать разговор преподобный.
— Совершенно с вами согласен.
— Не помню таких беспорядков и неразберихи со времен нашей гражданской войны. Махдисты, сербы, армяне, евреи — все требуют невесть чего. Весь мир чего-то требует.
Бей кивнул с задумчивым видом.
— Покричат и перестанут, — сказал он.
— Но многие считают, что наступает заря новой жизни.
— Мало ли кто что считает.
Преподобный отрезал ломтик мяса и тщательно прожевал его, прежде чем повторить попытку вовлечь бея в спор.
— Находятся люди, которые говорят, что скоро вся политическая система решительно переменится.
Бей вежливо улыбнулся, но не заглотил наживку. Он явно не хотел поддерживать разговор на эту тему, тогда Джеймс обратился к Элеоноре.
— Если я не ошибаюсь, — сказал он, — вы большой книгочей. Что же вы читали в последнее время?
Элеонора смутилась, но, как он и ожидал, воспитание не позволило ей оставить вопрос без ответа:
«Я перечитываю „Песочные часы“».
— Перечитываете?