СТАНЦИЯ МОРТУИС

Лорткипанидзе Георгий Борисович

Дочитав наконец последнюю страницу, Генеральный Секретарь положил книжку на столик, откинулся на подушки и, призадумавшись, замер. Книга произвела на него сильное впечатление, но, окончив ее он ощутил глубокое уныние. Всегда неприятно, когда покрытое библиотечной пылью чужое предсказание, никогда не принимавшееся никем в серьезный расчет, с течением времени обретает вполне конкретные очертания.

Впервые этот роман попался ему в руки давным-давно, еще когда он совершенствовал свои знания в привилегированном британском колледже, а нынче ему случилось перечитать ее вновь. В те далекие годы его отец, будучи послом своей страны при дворе Ее величества и дальновидным человеком, добился, благодаря своим связям, определения своего отпрыска в Итон. Отец восхищался британской системой закрытого образования, и будущий Генеральный Секретарь впоследствии вынужден был признать, что диплом выпускника Итона пользовался у него на родине совершенно особенным кредитом. Именно наличие этого диплома выступало в роли дополнительной гирьки, когда на бюрократических весах определялась относительная ценность различных кандидатур на замещение какой-либо лакомной вакансии в системе министерства иностранных дел. Он также понимает, что годы учебы в Итоне воспитали в нем такие не очень характерные для представителей романской расы качества, как терпимость, хладнокровие, умение владеть собой в запутанных ситуациях и искусство ладить с незнакомыми людьми, с совершенно иными взглядами на жизнь. Эти приобретенные качества, вкупе с отцовскими деньгами и аристократической родовитостью, предопределили его успешную карьеру. И вот так, штурмуя одну дипломатическую высоту за другой, он дослужился до высшего дипломатического поста на земном шаре. Судьбе и случаю угодно было вознести его в святую святых наиболее представительного международного форума, а весной 2019 года он был избран Генеральным Секретарем ООН и, как ему показалось, понял что это означает - быть счастливым. Тогда он никак не ожидал, что именно здесь - в ООН, ему предстояло испытать как глубокое разочарование в коллективном разуме населяющих планету наций, так и абсолютное бессилие перед лицом нависших лавиной международных проблем. Он неспроста вспомнил об этой книжке, и привел в недоумение личного секретаря, когда ранним утром позвонил в офис и попросил того не только раскопать томик в библиотеке, но и прислать его к нему на квартиру. Сквозь молчащую мембрану микрофона Генеральному Секретарю передалось так и не высказанное вслух изумление своего ближайшего сотрудника: как, неужели господин Генеральный Секретарь не собирается приезжать в дом на Ист-Ривер именно сегодня - когда амплитуда неуправляемого кризиса достигла апогея? Неужели он не информирует Совет Безопасности об итогах своей поездки в Пномпень и переговорах с лидером Движения Неприсоединения, премьер-министром Кампучии Со Нимом? Личный секретарь не вешал трубку как бы ожидая новых указании, молчание затягивалось и Генеральный Секретарь решился-таки удовлетворить законное любопытство своего испытанного помощника. Нет, он не сможет сегодня приехать, пусть его не ждут. Ни сегодня, ни - вероятно - завтра. Он болен. У него жар, и после всех этих путешествий сильно болит голова. Три дня назад - Москва, позавчера Пномпень. Есть предел его силам. Все необходимое он сообщил своему заместителю ранее, пусть тот сам проведет все запланированные заседания. А ему нездоровится, голова трещит, он придет в форму через денек-другой. Все равно у него создалось впечатление что все в руках божьих и их усердие не способно внести какой-либо вклад - плюсовый или минусовый - в общее решение. Так или иначе, но работа Совета Безопасности парализована двойным вето - американским и советским, - и пока он ничего ни придумать, ни поделать не может. У него сейчас к личному секретарю одно-единственное поручение, вернее просьба: прислать ему искомую книгу, и как можно скорее. Он повторил секретарю название романа и фамилию автора: "Разумное животное" некоего Мерля, Робера Мерля. Надо внимательно поискать в каталоге, так как, возможно, книга давно не переиздавалась. На французском она издана в конце шестидесятых, так что если в хранилище не найдется английского или испанского перевода, его вполне устроит французский экземпляр. Итак, он надеется получить эту книгу через час-полтора... Личный секретарь не подвел и вскоре он держал книгу в руках. Читал дипломат номер один быстро.

Желание перечитать фантастическую по жанру повесть, созданную писателем, бесспорно придерживавшимся левых убеждений, родилось у него неспроста. Так он отреагировал на факт стремительного изменения к худшему положения в мире за последнюю неделю. В юности он отнесся к этому занятному чтиву достаточно легковесно. Что ж, это была довольно лихо закрученная история о мыслящих и говорящих дельфинах с ясной пропагандистской подкладкой: наука на службе военных ведомств способна принести человечеству немало вреда. И кабы не резкое обострение советско-американских отношений, он, возможно, об этой книге и не вспомнил бы. Но единожды вспомнив, обнаружил, что один ее эпизод созданный воображением автора шесть десятилетии назад, почти адекватно описывает некоторые определяющие моменты нынешней международной обстановки. Трагедия недельной давности - гибель американского авиалайнера над Сахалином - всколыхнула мир, и лихорадочная эта неделя лично для него завершилась вот этой, тупой и сердитой мигренью, когда он, обессиленный и окончательно разуверившийся в своей миссии доброй воли, в середине рабочего дня разлегся в широкой, мягкой постели с поучительной книгой в руках. Он вполне представляет себе о чем шепчутся в эти минуты сотрудники его аппарата в небоскребе на Ист Ривер, ну да черт с ними, пусть думают что хотят! Так или иначе, работа Совета Безопасности парализована двойным вето и он бессилен предпринять что-либо. Посмотрим, что принесет завтрашний день, а пока он взял себе небольшой отпуск.

По всем Соединенным Штатам, от западного побережья до восточного, от Аляски до Флориды, и от Калифорнии до штата Мэн, прокатились стихийные антисоветские демонстрации. Ситуация такова, что властям нет нужды инспирировать их организационно, им остается только умело направлять выплеснувшуюся через край энергию американцев в заранее уготовленное русло. Инакомыслящим и рта не дают раскрыть. Нынче у простого американца что на уме, то и на языке. А рассуждает он примерно так: "Этих комми не перевоспитаешь,

пока не дашь им хорошенького тычка в зубы. А как прикажете поступать с то и дело сбивающими гражданские самолеты варварами? У нас, слава господу, хорошая память. Сорок лет назад мы им простили южнокорейского "союзника" и они приняли великодушие за слабость. Теперь они настолько обнаглели, что сбили наш самолет, укокошили наших мужей, жен, братьев, сестер, детей. Не моргнув глазам убили пятьсот человек. А тут еще Куба, Ямайка, Барбадос, Намибия, танковые армады, лазеры, спутники. Они давят нас где и как только могут. И мы, дураки, терпим. Баста, хватит! С варварами может быть только один разговор: приструнить их силой - и точка!". Ну да, именно потому он и вспомнил про Мерля. Генеральный Секретарь вновь берет со столика только что отложенную книгу, быстро находит нужную страницу и еще раз перечитывает столь взволновавшее его место: "Сайгон, 4 января 1973 (Ю.П.И.). Американский крейсер "Литл-Рок" начисто уничтожен атомным взрывом в открытом море вблизи Хайфона. Выживших нет". И далее начало следующей главы: "Как у великана, который спокойно заснул, уверенный в своей силе, а проснулся от коварно нанесенного ему во сне удара, первой реакцией США после нападения на "Литл-Рок" было изумление. Возмущение появилось лишь через сутки, словно было необходимо именно столько времени, чтобы волнение охватило все это огромное тело. Но ярость овладевшая им тогда, соответствовала масштабам могущественнейшего государства мира. По всему необъятному материку прокатилась волна гнева и, как внезапный прилив, захлестнула 180 миллионов американцев. Радио, телевидению, газетам обычные слова казались слишком слабыми, чтобы выразить возмущение, которое внушал этот столь необычный поступок. Всемогущие боги на Олимпе, с изумлением и ужасом убедившиеся в том, что они подверглись нападению низшей расы, были бы также уверены, что в кратчайший срок разделаются с теми, кто осмелился нанести им удар. Журналистам, комментировавшим это душевное состояние, казалось, что лишь эпитеты, взятые из мира животных, передают презрение, с каким их соотечественники относятся к противнику. В газетах, где замелькали такие заголовки, каких не видели со времен Пирл-Харбора, Китай сравнивался обычно с "бешеной собакой", которую следовало "посадить на цепь или прикончить". Трагедия "Литл-Рока" не оставила живых и не имела свидетелей". Генеральный Секретарь перечитал эту цитату с нехорошим чувством "дежа вю" и внутреннего неудовлетворения. Мерль словно в воду глядел, уныло подумалось ему. Замените Китай на Россию, Хайфон на Сахалин, цифру 180 на цифру 300, крейсер "Литл-Рок" на пассажирский лайнер "Боинг-877", внесите кое-какие второстепенные ситуативные коррективы, помножьте ненависть 1972 года на поправочный коэффициент гораздо больший чем единица, чтобы получить ненависть 2025-го, и вы получите живейшее описание сегодняшнего дня. Но так не считаться с мнением Генерального Секретаря ООН! Президент США допустил его в овальный кабинет всего на полчаса. Холодный прием, в ходе которого ему пришлось выслушать бескомпромиссную позицию американского правительства и совершенно неприемлемые для противной стороны условия урегулирования конфликта. О, он пытался возражать против столь откровенного диктата, но ему, сославшись на острый дефицит времени, фактически бесцеремонно указали на дверь. "За нами весь американский народ..."... Без излишних церемонии ему дали понять, что усилия по обеспечению национальной безопасности отнимают у президента массу времени, и главнокомандующий не имеет права тратить драгоценные минуты на заведомо бесполезные разговоры. Комитет ООН по связям со страной пребывания испытывает возрастающие трудности при осуществлении повседневной деятельности, нью-йоркская полиция предпочитает оставлять без внимания попытки - иногда небезуспешные - террористических актов против сотрудников иностранных представительств, местная пресса окрестила ООН сборищем антиамериканских агентов и полна призывов сбросить "это инородное тело" в океан. Русские, со своей стороны, также не склонны выступать в роли мальчиков для битья. Составленное в жестких выражениях заявление Советского правительства по поводу инцидента с самолетом не оставляет сомнений в том, что русские силы ПВО и впредь намерены сбивать любой подозрительный объект провокационно нарушающий воздушные границы СССР и проявляющий злостное непослушание; в заявлении также содержится взвинтившее до предела американское общественное мнение требование принести извинения правительству и народу Советского Союза. Три дня назад Генеральный Секретарь совершил блиц-визит в Москву, надеясь смягчить тон советских публичных выступлений и "способствовать", как было сказано в коммюнике, "процессу урегулированию советско-американских разногласий путем организации встречи в верхах". Беседа с главой Советского государства продолжалась свыше двух часов, но так и не привела к каким-либо ощутимым результатам. "Если мы и сегодня закроем глаза на их бесчинства, то завтра они зашлют к нам еще один "Боинг" или сами взорвут собственное посольство в какой-либо социалистической стране с целью приписать диверсию нашей разведке. Хватит. Мы сталкиваемся с подобными провокациями буквально каждую неделю и сыты по горло. Они забывают, что Советский Союз - великая держава, а советский народ - великий народ. И он не простит своим руководителям, если те позволят безнаказанно оплевывать страну на виду у всего мира. Мы обязаны показать Белому Дому, что наше миролюбие ошибочно принимать за проявление слабости. Вашингтон сам поднял бурю, пусть теперь пожинает ее плоды", - тон высказывании главы государства отличался твердостью, стало ясно, что Москва отказывается сделать первый шаг к примирению, предоставляя эту честь Вашингтону. Генеральный Секретарь возвратился в Нью-Йорк в весьма удрученном расположении духа. Впрочем, заседания на Ист-Ривер шли своим чередом. Два дня назад группа неприсоединившихся стран выдвинула компромиссный проект резолюции, в котором ответственность за конфликт возлагались на обе стороны, но эта благая попытка натолкнулась на обоюдное советско-американское вето. Генеральный Секретарь предпринял еще один важный шаг, срочно вылетев в Пномпень для встречи с фактическим лидером Движения Неприсоединения. Последняя конференция глав государств и правительств неприсоединившихся стран прошла в Кампучии, что по уставу предоставило этой стране статус Председателя Движения, а главу ее правительства возвело в ранг неофициального лидера стран Третьего Мира. Генеральный Секретарь призвал премьера Со Нима в максимально сжатые сроки созвать внеочередную конференцию Движения с единственной целью: стимулировать переговоры между США и СССР. Беседа в Пномпене продолжалась три часа, после чего Генеральный Секретарь вернулся в Нью-Йорк. Перелет за перелетом, вот почему у него побаливает голова. Итоги встречи с Со Нимом трудно назвать обнадеживающими. Конечно, Со Ним выразил свое понимание, более того, одобрение усилиям Генерального Секретаря. Разумеется, кампучийский премьер обещал проконсультироваться с главами правительств и сделать все возможное для созыва внеочередной конференции. Он также обещал подготовить специальное заявление от имени Координационного бюро Движения и распространить его в ООН в качестве пресс-релиза. "Но, - грустно покачал головой Со Ним в конце беседы, - не следует обольщаться и рассчитывать на эффективность планируемых нами мероприятий, у нас с вами нет реальной власти, одна только ставка на мировое общественное мнение, а ОНИ сейчас вряд ли станут к нему прислушиваться. Моральным авторитетом поджигателей войны не остановить. Американцы хотят вести маленькую войну в Европе, но если НАЧНЕТСЯ, то Европой дело, конечно же, не ограничится. А западноевропейские союзники, полагаю, вскоре последуют за своим старшим братом как бараны на бойню". Фактически Со Ним, - так же как и он сам, - расписывался в собственном бессилии. Но в общем, беседа с Со Нимом, человеком, с которым у него издавна сложились не только формальные отношения, как всегда, оказалась весьма поучительной. Со Ним сделал несколько весьма глубокомысленных замечаний по поводу разразившегося кризиса, затем посетовал на китайцев. "В Пекине сейчас гремят словами, а на деле ждут не дождутся советско-американского конфликта, надеясь погреть на костре руки. Близорукая политика. Полагаю, что китайцы постараются помешать нам созвать конференцию в ближайшую неделю, - заявил Со Ним и добавил, - а ведь сейчас самое главное - время, нам его катастрофически не хватает, хотя вы, вне всяких сомнений, можете всецело положиться на мою добрую волю". Генеральный Секретарь относился к личности лидера Движения с непритворным уважением. Деятели их положения не могли позволить себе частых задушевных бесед, но у Генерального Секретаря нередко возникало желание поверить Со Ниму свои мысли касательно многих больших или малых проблем, при этом интуиция подсказывала ему, что Со Ним, в свою очередь, высоко ценил товарищеские отношения с Генеральным Секретарем. Генеральному Секретарю неплохо была известна официальная биография кампучийского премьера, и он не уставал поражаться тому, что этот человек, не знающий даже кем были его родители и какова его истинная фамилия, так далеко пошел. И далеко не только в прямом, карьерном, смысле, но и в познании многих аспектов социального бытия окружающего мира. Размышляя о судьбе Со Нима Генеральный Секретарь невольно сопоставлял ее с судьбой отца-основоположника Движения - Джавахарлала Неру. С образом и деятельностью Неру он успел ранее ознакомиться из многочисленных книг и старых документальных кинолент. Со Нима же ему посчастливилось узнать лично, и он частенько ловил себя на том, что ему непонятна схожесть характеров и судеб этих двух выдающихся людей при полном несходстве их биографий и полученного в юные годы образования. Пандит Неру, будучи человеком высокой культуры и широчайшей эрудиции, сочетал в себе терпимость к заблуждавшимся и нетерпимость к врагам народов Индии. Этот неустанный борец против британского колониализма никогда не опускался до англофобии, хотя людей столь же последовательно как Неру боровшихся за освобождение Индии от иноземного владычества, можно было свободно пересчитать на пальцах одной руки. Но ни один честный человек не мог обвинить первого премьер-министра независимой Индии в фанатизме или саморекламе, его авторитет был соткан из ткани совсем иного покроя. Неру был благородный мыслитель. Но, что там ни говори, он родился в богатой семье кашмирских брахманов, а высшее образование получал в Хэрроу, Кембридже и Иннер Темпл. Консервативная метрополия привила ему вкус к либерализму. Власти оказалось не под силу развратить его цельную личность, богатство так и не вытравило из его сердца милосердие к бедному, забитому люду, и ему суждено было оставить по себе добрую память. Но кто его знает, кем стал бы Неру, не будь его отец в свое время видным деятелем Индийского Национального Конгресса? Судьба Со Нима складывалась куда печальнее. Сегодня Со Ним был, пожалуй, настоящим интеллигентом, не образованным человеком европейского или азиатского толка, а именно интеллигентом в высоком смысле этого понятия. Кроме того, он был автором фундаментального исследования по истории Кампучии, доктором гонорис кауза многих университетов мира и даже Нобелевским лауреатом. Столь высоко оценил норвежский стортинг его плодотворное посредничество в деле погашения кровопролитного конфликта между Индонезией и Малайзией. Вот уже более десяти лет он бессменно руководил правящей народно-революционной партией и правительством Народной Республики Кампучии, пользуясь в своей стране тем моральным весом, который совершенно невозможно приобрести грубыми методами "промывания мозгов". Будучи либералом по духу, Со Ним возглавил страну социалистической ориентации, - столь своеобразное сочетание субъективного и объективного факторов причудливо отразилось на формировании внешней и внутренней политики этой страны и, в конце концов, вывело ее в лидеры Движения Неприсоединения. Генеральному Секретарю нелегко было понять, благоприобретенным ли был у Со Нима этот либерализм или же чисто генетическим, да и вообще - как могла выжить мягкость в характере человека, проведшего в аду полпотовской коммуны те детские годы, которым от бога положено быть годами веселья, шкодливых шалостей и контрольных по правописанию? Со Ним как-то признался ему, что очень смутно припоминает мать - высокую, худую, смуглую женщину на рисовом поле с длинной косой в руке, - и еще хуже помнит отца, настолько плохо, что ему все время кажется будто лицо, которое могло бы быть отцовским, принадлежит совсем чужому человеку. Генеральному Секретарю отлично известно, что всем своим успехам Со Ним обязан самому себе, своему необычайному трудолюбию, воловьему упорству и природному таланту. Ну и, конечно, относительной гуманностью пришедших на смену Пол Поту вьетнамских ставленников. Искренняя взаимная симпатия обязывала: при встречах они предпочитали общаться без переводчиков, задавали друг другу, упражняясь в своем французском, немало каверзных вопросов, и это обстоятельство помогало Генеральному Секретарю воспринимать кампучийский феномен сквозь призму личного опыта Со Нима, удивительного человека, получившего первое представление о грамоте в одиннадцатилетнем возрасте и доросшем до звания доктора гонорис кауза прославленных университетов мира и чина руководителя партии и правительства своего государства. В тот раз Со Ним обмолвился и о том, что один черный день своего детства он все-таки хорошо запомнил. 17 апреля 1975 года - ведь у дней, так же как и у людей, есть лицо и есть имя. Семнадцатого апреля победители выбросили их из собственного дома вон. Дальше были дорожная пыль и стоны умирающих. Их колонна направлялась, как выяснилось впоследствии, в провинцию Кратьэх, и, чтобы не замедлять шествия, больных и уставших прикалывали к родной земле штыками. Среди оставшихся там, на обочине дороги, были и его родители - худая, смуглая женщина и мужчина без лица, а он каким-то чудом добрел до коммуны, он и не помнит как, видно кто-то поддержал его в пути. Он забыл лицо своего отца, но самое странное то, что он напрочь позабыл собственное имя. Это в коммуне староста дал ему новое прозвище - Со Ним. Утренняя поверка - "Со Ним", отзыв:"Я" и два шага вперед; вечерняя поверка - "Со Ним", отзыв: "Я" и два шага вперед; а если ненароком шатнешься в сторону, тебя, семилетнего карапуза и агента современного ревизионизма по совместительству, исполосуют в кровь солдатским ремнем. С новым именем он так и не расстался. Да и не желает расставаться, он его выстрадал и оно принадлежит ему по праву. Он не жалуется на память, грех жаловаться, одних только иностранных языков она вместила с полдюжины, а вот подлинное его имя навсегда втоптано в дорожную пыль где-то между столицей страны и уездом Прасаут провинции Кратьэх. Во время своего визита в Кампучию весной прошлого года Генеральный Секретарь не удержался и в частной беседе выразил Со Ниму свое сугубо личное удивление по поводу того, что именно Пномпень был избран местом проведения последней конференции Движения, всем ведь хорошо известно, что Кампучия является страной, входящей наряду с Вьетнамом и Лаосом, в число ближайших союзников Советского Союза в Азии, а это, вообще говоря, могло оттолкнуть сторонников чистого нейтрализма. "Видимо, - продолжил развивать свою мысль Генеральный Секретарь, - избрание Пномпеня стало реальностью благодаря необычайно высокому личному авторитету глубокоуважаемого господина премьер-министра, и еще благодаря тому, что его страна далеко не всегда слепо следует за своим могущественным покровителем". Со Ним тогда долгим взглядом посмотрел на своего иноземного собеседника, а потом хитро прищурившись сказал ему приблизительно следующее: "Во-первых, существует прецедент руководства Движением, насколько к функциям страны-председателя применимо понятие руководства, государством социалистической ориентации. Как вам, вероятно, известно, на рубеже семидесятых и восьмидесятых годов прошлого столетия эти обязанности успешно выполняла Куба. Несомненно, свою роль сыграл и, как вы выразились, необычайно высокий личный авторитет Фиделя Кастро, но основным, на мой взгляд, было все же признание успехов Кубы на новом для нее историческом пути развития. В конце концов она была первым государством Латинской Америки покончившим с крайними формами пауперизации и нищеты, с неграмотностью и вопиющим социальным неравенством. Разумеется, уровень жизни ее населения долгое время оставался сравнительно невысоким, но, вопреки чаяниям империалистов, народной Кубе удалось выстоять в условиях навязанной американцами блокады, и не только выстоять, но и прочно встать на ноги, и именно Москва подставила плечо Фиделю и Че в трудные для них годы. Хотя Че, конечно, фигура особая... Когда на Кубе привились новые формы общественных отношений, очевидные плюсы кубинской модели развития воодушевили многие народы Третьего Мира. Ну а во-вторых, разногласия по отдельным вопросам не затрагивают сути наших отношений с Советским Союзом, мы никогда не выдвигали надуманных предлогов для обострения советско-кампучийских отношении только ради того, чтобы выслужиться перед большинством Движения". "Так как же расцениваете вы нынешнее место Кампучии в Третьем Мире - задал новый вопрос Генеральный Секретарь.
– Что-то похожее на Кубу тех времен, или есть какие-либо принципиальные различия?". "Принципиальных различий, пожалуй, нет, - ответил Со Ним помедлив.
– В чем-то наше положение лучше тогдашнего положения кубинцев, у нас ныне вполне добрососедские отношения со странами региона, блокады нет и в помине. В чем-то хуже: национальная история современной Кубы свободна от геноцида - индейцы эпохи конкистадоров в данном случае не в счет. Испаноязычная кубинская нация - относительно молодой продукт христианской культуры. И, кроме того, кубинской революции повезло на руководителей, что тоже немаловажно. Фидель, Че - этими именами когда-то бредила молодежь всех континентов. Латифундисты, компрадоры, гангстеры, диктаторы, полицейские уродства, - этого на старой Кубе было сколько угодно, но поголовного истребления образованных людей, закрытия театров, парков и почтовых отделений она на себе не испытала. Мы, кхмеры, не так уж давно прошли через ужасы геноцида, что наложило неизгладимый отпечаток на нашу национальную психологию. Но в целом, повторяю, принципиальных различий между нами все же нет, и, прежде всего, по объективным причинам. Дело в том, что за прошедшие полвека характер терзающих Третий мир проблем не изменился, разве что они обострились до такой крайности за которой проглядывается пропасть. Возьмите любую область, любую проблему: сырьевую, цен, экологическую, голода, неграмотности, охраны здоровья, детской смертности, бюджетных дефицитов - в целом положение только ухудшилось. Опять таки достаточно очевидно для тех, кто хочет видеть - головную боль такого рода лучше научились лечить в странах социалистической ориентации. Пусть нас немного, пускай мы в меньшинстве - но наши старания не пропадают втуне. Пусть нами не искоренена бедность, зато мы покончили с нищенством. Пусть нас преследуют неурожаи и давит техническая отсталость, зато мы не ведаем массового голода и безработицы, а в тяжелые времена друзья готовы прийти к нам на помощь. Транснациональные компании беззастенчиво грабят попавшие в сферу их деятельности страны, не так уж трудно понять, какие язвы скрываются там за фасадом кажущегося процветания. Настоящие полуколонии! А сравните, как живут люди у нас, или в Лаосе, или во Вьетнаме. Здесь невысокий уровень благосостояния, это верно. Но нет и нищеты. Медицинская помощь - пускай не самая квалифицированная, но в большинстве случаев достаточно эффективная, - общедоступна. Кампучия ныне страна сплошной грамотности. Нет у нас и ночлежек, которых полно в богатейших и великолепнейших городах мира. Увы, мы вынуждены непропорционально много тратить на оборону - империалисты отлично понимают, что народную власть можно свергнуть только организовав вторжение извне. И все-таки, с учетом всех обстоятельств, наши реальные достижения явно перевешивают наши же мнимые или действительные недостатки. Нам конечно известно, что тенденциозные люди на Западе считают наш государственный строй недемократичным, а образ жизни - пресным, несправедливо обвиняют нас в похищении свободы творчества и тоталитаризме. Жаль, что умелая пропаганда иной раз воздействует на чувства вполне передовых людей. Что ж, пускай приезжают к нам почаще - мы готовы рассеять их заблуждения. Не нам, столькое пережившим, опасаться дискуссий с людьми, искренне стремящимися распознать подлинное положение вещей. Только вот: настоящим врагам на нашу наивность рассчитывать нечего. Мы не теряем бдительности. Наша уверенность в правильности социалистического выбора не слепа, политика дружбы и сотрудничества с Советским Союзом оправдала себя. Будь я уверен в том, что на планете сохранится мир, то... то был бы спокоен за будущее моей страны и моего народа. К сожалению, такой уверенности у меня нет". В ответ на эту тираду Генеральный Секретарь весьма недипломатично заметил, что успехи Кампучии, так же как и достижения ее соседей, связаны с получением концентрированной советской помощи, прежде всего военной, и задал премьеру вопрос, который поостерегся бы задать при переводчике: "Но как же быть с вашим суверенитетом? Ваша военно-экономическая зависимость от Советского Союза бросается в глаза и вы, безусловно, ограничены в ваших политических решениях. Вам трудно быть нейтралами. И, несмотря на это, ваша страна пользуется заслуженным авторитетом среди участников самого крупного нейтралистского объединения в мире. Как вы сами представляете себе практическую деятельность по руководству Движением Неприсоединения, не будучи по настоящему независимой страной?". К этим словам Генеральный Секретарь привоскупил, что высказывает всего только свое личное мнение и сознает, что невозможно оспаривать право господина премьера оставить данный вопрос без ответа, но, само собой разумеется, в любом случае господин премьер может полностью положиться на скромность и тактичность дипломата номер один. Со Ним однако ответил прямо, без колебании: "Но Движение Неприсоединения отнюдь не является нейтралистским объединением, или, во всяком случае, не должно быть таковым, когда речь идет об определении ее отношения к ключевым проблемам современности. Мы не можем высказываться "против" только потому, что Советский Союз выступает "за". Что же до зависимости от СССР... Во-первых, абсолютной политической независимости не существует, с философской точки зрения это - ненаблюдаемая величина. Независимость понятие относительное. Во-вторых, мы исторически действительно очень обязаны Советскому Союзу. СССР был единственной великой державой, оказавшей нам помощь после свержения режима, преступлениям которого несть числа. Режима, который превзошел в зверствах самих нацистов. Ну-ка вспомните, как отнеслись к нам другие великие страны. Держава, несколькими годами ранее уничтожившая бомбежками с воздуха более полумиллиона моих безоружных соотечественников, не только не признала народное правительство, но и обеспечила международную поддержку изгнанным фашистским главарям, обвиняя нас - вернее, наших предшественников, - пытавшихся спасти то, что еще можно было спасти, в нарушениях прав человека! Можно ли, представить себе больший цинизм!? Лицемерие Соединенных Штатов сравнимо разве что с присущим им национальным эгоизмом. О китайцах и говорить нечего. Без материальной поддержки которую оказывал Пол Поту Пекин, без автоматов, наручников и дальнобойной артиллерии китайского производства, режим не продержался бы и нескольких месяцев, а то и недель, а когда эти подонки, спасая свою шкуру, бежали из столицы, приют и провиант им предоставил тот же Китай. Не бесплатно, разумеется. Взамен Пол Пот и его ближайший подручный Иенг Сари обязались тогда вести против нас бесконечную вооруженную борьбу. Для нас, кхмеров, не секрет, почему Поднебесная помогала маньяку, публично заявившему, что из восьми миллионов соотечественников для построения невиданного в Азии и в мире коммунистического общества ему потребуется только один. Иными словами, после того как семь миллионов кхмеров превратились бы в навоз, пекинские мандарины с полного согласия и одобрения Пол Пота и его камарильи, - или даже без оного, - начали бы заселять мою родину китайцами и постепенно превратили бы Кампучию в обычную китайскую провинцию. И никто ничего не мог бы сказать, буква международного права не была бы нарушена. Вот тогда Пекин взял бы в клещи весь Индокитай. Но номер не прошел. А когда мой народ, волею судеб, наконец, избавился от кровожадных людоедов, англичане и французы слепо последовали за американцами. И только Советский Союз оказал нам безоговорочную поддержку. Кем были бы мы без военной помощи Вьетнама и экономической - СССР? Мы, - страна лежащая в руинах, с больным и голодающим населением, страна без денег, городов и культуры! Без сомнения, нам навязали бы новый людоедский режим или какую-нибудь марионетку, и вот тогда о независимости и суверенитете не было бы и речи. Я повторяю и подчеркиваю: мы крайне обязаны и благодарны Советскому Союзу. Но несмотря на это, вы неправы подразумевая в своих выкладках тотальную зависимость Кампучии от СССР. Вы без всякого на то основания считаете, что некоторые характерные особенности нашего внешнеполитического курса реализуются только благодаря снисходительности Советского Союза, руководители которого наблюдают за отдельными экзотическими действиями премьера дружественной малой страны как-бы сквозь пальцы. Это не так. Во-первых, Народная Кампучия ныне не та, что сорок лет назад, мы - государство с функционирующей экономикой и боеспособной армией; во-вторых: географически мы расположены далеко от России и вынуждены считаться с чисто региональными проблемами; и, наконец, - зафиксированные в ряде документов условия советско-кампучийского сотрудничества ни в малейшей степени не оскорбляют наше национальное достоинство, скрупулезно выполняются обеими сторонами и приносят моей стране немалую выгоду. Именно поэтому мы считаем возможным принимать от советских руководителей безвозмездную помощь, которую им не так-то легко нам предоставлять. Ведь ее ежедневный объем достигает миллиона долларов, а СССР, как вам известно, несет на себе немало других, не менее для него важных, международных обязательств. Разумеется мы, со своей стороны, оказываем посильную поддержку многим советским внешнеполитическим инициативам, полагая, что они служат делу мира и процветания опутанных кабальными соглашениями народов. Кроме того, сотрудничая с Советским Союзом в стратегическом отношении, мы лучше обеспечиваем собственную безопасность. Но Советский Союз отнюдь не навязывает нам экономическую модель развития - а ведь это непременно случилось бы, задолжай мы Международному Валютному Фонду или, скажем, Мировому Банку сколь-нибудь значительную сумму. Мы не социалистическая страна в европейском понимании этого слова, хотя правящая партия и руководствуется революционной идеологией и в своих действиях, и в своей пропаганде. Эксплуататорские классы в годы правления полпотовской клики были уничтожены физически, и у нас не было оснований возрождать их, но наша партия, учитывая огромную отсталость разоренной страны и психический склад кхмерской нации, с самого начала придала экономике многоукладный характер, сохраняющийся и по сей день. Обстановку мы оцениваем трезво". "Итак, вы утверждаете, что страна - лидер Движения Неприсоединения, может позволить себе поддерживать практически безоблачные отношения с одной из великих держав, объективно судить о политике этой державы и, в то же время, честно выполнять свои обязанности морального руководителя Движения? И это в условиях, когда об единстве Движения, в котором состоят, помимо всех прочих, еще и американские клиенты, говорить не приходится? Ну допустим... Но меня интересует (я буду благодарен, если получу ответ, и можете полагаться на мою скромность), верите ли вы в искреннюю доброжелательность Советского Союза и к Движению в целом, и к вашей стране в частности? Не логичнее ли предположить, что Россия заботится не о чистоте идеологии, а просто о защите своих интересов, конечно же выходящих за пределы собственно государственной границы СССР? Неужели вы лично не видите каких-либо недостатков в общественном устройстве этой страны?" - задал несколько каверзных вопросов Генеральный Секретарь. Со Ним отозвался после немного затянувшегося молчания. "Как Вы, надеюсь, знаете, существующие между нами отношения не раз позволяли мне проявлять откровенность, то есть, сказать по правде, черту несвойственную официальным лицам обреченным стоять на страже интересов своей родины. У нас в самом деле очень хорошие отношения с Москвой. Мы постоянно укрепляем связи со странами СЭВ, так как именно в этом и видим экономический смысл интернационализма, - начал объяснять он, едва заметно улыбнувшись в ответ на благожелательный кивок Генерального Секретаря.
– Мы без колебаний идем на политическое сотрудничество с СССР, поскольку оно вполне в интересах кампучийского народа. Советско-кампучийские отношения неплохо сбалансированы и я весьма удовлетворен достигнутым уровнем их развития. Но ни в коем случае не хотел бы создавать у вас впечатления, будто я идеализирую Советский Союз. Однако сегодня никакая другая страна мира не способна выполнять роль донора, или, если угодно, тыла мирового социализма. Поэтому мы, социалисты у власти, что в Азии, что в Африке, что даже в развитой Европе, не всегда проявляем хрестоматийную принципиальность. Мы не малые дети, и понимаем, что Советский Союз, будучи великой державой и преследуя собственные цели, иной раз руководствуется отнюдь не идеологическими соображениями. Но мы негласно признаем за ним такое право. Я не хотел бы, этики ради, касаться внутренних проблем СССР, но, раз уж зашел такой разговор, расскажу вам об одном забытом эпизоде из истории советско-кампучийских отношении. Эпизоде мелком, но, полагаю, весьма характерном. Само собой разумеется, что в случае утечки информации о нашей беседе, я буду вынужден публично дезавуировать как свои, так и ваши высказывания". С этими словами Со Ним поднялся из-за стола, подошел к вставленной в низенькую нишу небольшой деревянной статуэтке Будды, развернул божка лицом к стене и коснулся его затылка ладонью. Боковая стена кабинета медленно раздвинулась и обнажила заставленные книгами стеллажи. Пока Генеральный Секретарь довольно оторопело наблюдал за манипуляциями премьера, тот, привычным движением руки, снял с одной из полок книгу в черном кожаном переплете, вернул статуэтку

в прежнее положение, - стена при этом закрылась, - и, раскрыв книгу на нужной странице, продолжил свой рассказ: "Перед вами, друг мой, сочинение некоего Михеева: "Индокитай: Путь к миру", изданное в Москве издательством "Международные отношения" в 1977 году тиражом 8000 экземпляров и единственный экземпляр перевода на кхмерский язык находится ныне в надежных руках, - Со Ним многозначительно скосил глаза на статуэтку, - Несколько лет назад книжку по случаю приобрел в одном из букинистических магазинов Москвы сотрудник нашего посольства, и таким образом книга очутилась у меня. Сочинение это было подписано к печати, как явствует из вот этой вот страницы, в начале октября 1977 года, то есть тогда, когда основная масса ужасов творимых фашистской кликой в Демократической Кампучии оставалась, правда, малоизвестной широкой мировой общественности, но накопились и такие факты, отрицать которые серьезным политикам было уже невозможно. Им, и в том числе тогдашним советским руководителям, хорошо было известно, что все жители нашей столицы, города с почти трехмиллионым населением, были выселены в сельскую местность сразу после того, как части "кхмер руж" заняли Пномпень. Перемещение больших людских масс хорошо заметно из космоса, да и сам Пол Пот поспешил раструбить на весь белый свет об этой своей "победе". Ну а я сейчас почитаю вам, что писал наш советский друг -товарищ Михеев - по поводу массового выселения жителей из города.
– Лицо премьера внезапно показалось высокому гостю ссохшимся и старым.
– "Кроме того, покидая Пномпень, американцы и руководители лонноловского режима оставили здесь своих агентов и тайные склады оружия с целью спровоцировать волнения и свергнуть народную власть. В Пномпене было выявлено 20 тысяч таких агентов. Все это вынудило правительство эвакуировать население Пномпеня (за исключением военных), направив его на выращивание риса. В связи с этим в западных странах была поднята шумная кампания о "зверствах", якобы чинимых новыми властями против прежних сторонников лонноловского режима. Однако свидетели, находившиеся в то время в Пномпене, отмечали, что новые власти не допускали "ни жестокости, ни мести". "Тут все неправда!
– с жаром воскликнул Со Ним, грузно опускаясь в кресло.
– Новые власти показали свое истинное лицо в первый же день, выгоняя прикладами людей из их домов и расстреливая на месте тех, кто оказывал малейшее сопротивление. Не все же блеяли как овцы на заклание! Но Михеев предпочитает цитировать западных авторов из числа тех, кто был завербован китайской разведкой, либо подпал под влияние маоистской пропаганды - одно практически равнозначно другому. Книга предназначалась для советского читателя и находилась в свободной продаже. Возникает вопрос о том, в какой степени отражала она официальную позицию МИД СССР. Безусловно, к концу 1977 года миру недоставало достоверной информации из Кампучии, сотрудники немногочисленных иностранных посольств лишены были права свободно передвигаться по улицам обезлюдевшего Пномпеня, страна была изолирована от внешнего мира и далеко не каждый политик склонен был принимать рассказы беженцев из преисподней за чистую монету. Не было пока известно, например, что премьер Пол Пот живьем закапывает в землю маленьких детей. Не было известно, что ценнейшие культурные памятники и здания банков взрывают динамитом. Не было известно о массовых казнях и о кострах из книг. Но разве так уж трудно было сделать правильные выводы из фактов уже ставших достоянием мировой общественности? Так уж трудно представить себе эксцессы геноцида? Разве выселение жителей из громадного города в трехдневный срок могло обойтись без жертв? А больные в госпиталях? А женщины в родильных домах? А слабые и увечные? А старики и дети? Все эти соображения лежат на поверхности, но я абсолютно убежден, что в тот исторический момент деятели ответственные за внешнюю политику социалистических государств не видели иной реальной альтернативы и стремились по-хорошему договориться с людьми захватившими власть на гребне освободительной войны и выдававшими себя за коммунистов. Я отдаю себе отчет в том, что с точки зрения большой стратегии наличие в недрах Кампучии определенных полезных ископаемых имеет большее значение, чем судьба какой-то безвестной лицеистки забитой мотыгами за ношение очков и знание иностранного языка, но как примирить с этим совесть революционера? А вот еще перл из этой книги: "Но у патриотов Демократической Кампучии, ее нового строя есть враги. С "потерей" Кампучии еще не смирились реакционные империалистические круги. Они все еще лелеют мечту о ее возвращении к прежним порядкам". Да, ничего не скажешь... А новые-то порядочки были пострашее тех, что в третьем рейхе, ай-ай... Какие нехорошие люди, эти враги! Но чего только не простишь революционерам, когда они приходят к власти. Злую гримасу - и ту принимаешь за сердечную улыбку. И вообще, как иногда говорят мои русские собеседники, лес рубят - щепки летят. Конечно, ничего подобного я не скажу советскому послу. К чему ворошить прошлое? Советский Союз заслужил признательность нашего народа. Но, право же, я не хотел бы оставлять на вас впечатление дурачка". Победоносно захлопнув книгу Со Ним поднялся с кресла, подошел к нише и, повторив манипуляцию со статуэткой, водворил томик на старое место.

Устрашающие по непосредственным результатам и отдаленным последствиям годы правления клики изуверов в Камбодже потрясли воображение Генерального Секретаря. Будучи образованным человеком кое-что о Пол Поте и его коммунах он слышал и раньше, но только после ряда бесед с Со Нимом смог он по достоинству оценить всю глубину злодеяний террористического режима. И в душе его постепенно вызрело убеждение в том, что феномен Демократической Кампучии необходимо изучать и изучать, ибо человечество пережило пандемии чумы, крестовые походы и лагеря уничтожения, но чтобы целая страна копировала бы собой Освенцим... Нет, такого цивилизованный мир до Пол Пота еще не знал. Генеральному Секретарю приходилось иной раз - воображая нечто подобное у себя дома, в Колумбии, - испытывать внезапные приступы животного страха. Подумать только - все его друзья, знакомые, родственники и он сам, - все были бы раздавлены в один миг. Кстати, коммунистическая Ямайка совсем под боком... Ничего неожиданного в латиноамериканском рецидиве геноцида не было бы. Недавно он поймал себя на том, что при одном воспоминании о Со Ниме у него холодеет где-то под ложечкой и потеют ладони. Но загадочная тема притягивала как магнит. Сколько раз он зарекался говорить с Со Нимом о Пол Поте, но ничего не выходило - он не мог противостоять нездоровому желанию разузнать о лидерах "кхмер руж" как можно больше. Как-то принимая в своей резиденции прилетевшего в Нью-Йорк для участия в генассамблее ООН Со Нима, он задал высокому гостю вопрос касающийся личности Пол Пота: "Какая одиозная фигура! Каким же надо было быть человеком, чтобы додуматься до политики геноцида по отношению к собственному народу? Порождением какой химерической фантазии была его психология? Был ли этот человек садистом и палачом по призванию, или же он стал жертвой определенной политической концепции? Не был ли он душевнобольным?". Со Ним устало улыбнувшись ответил: "Я тоже много думал об этом. Очень много. И не Пол Пот, а Салот Сар, ибо Пол Пот всего лишь его революционный псевдоним. Говорят даже, что псевдоним "Пол" - искаженное Поль - он взял из уважения к Сартру. Так вот, Салот Сар, или, если угодно, Пол Пот, так привычнее, не был ни сумасшедшим, ни опереточным тираном, ни палачом по призванию. При всей своей одиозности, он фигура в какой-то степени интернациональная. Было бы несправедливо, или, по крайней мере, неточно называть его простой китайской марионеткой, хотя этнические корни у него действительно были китайскими. Но не следует беспричинно оскорблять память его ханьских предков. Китайским агентом он был в той мере, в какой это диктовалось обстоятельствами. Итак, сойдемся на том, что он был кхмер. Для кхмера той эпохи он получил сносное образование, какое-то время учился во Франции, вместе со своими будущими соратниками был связан с французской компартией, писал интеллектуализированные социологические эссе, печатался в левой прессе. С коммунистами вскоре разошелся, проявив себя активным сторонником экстремистских тенденций - видимо, в этом и следует искать истоки его будущей зловещей политической карьеры. О, опыт у него был. Внутри партии он долгое время вел себя достаточно скромно, что не помешало ему устранить ее лидера и в результате кровавой и тайнственной интриги захватить партийную власть. Тем не менее, "Брат номер один" - все они присваивали себе номера или псевдонимы - продолжал оставаться, насколько это было возможно в нелегальных условиях, доступным и общительным руководителем. Кажется, в ранней юности какое-то количество лет он успел провести в монастыре, впрочем, это не доказано. В общем, азиатские города с их вопиющими контрастами вызывали у него чувство отвращения. Он хотел все переменить быстро, смешать небо с землей, установить полное и абсолютное равенство всех и каждого. И это в Азии, где все меняется медленно или не меняется вовсе. А для этого недостаточно было пассивно восхищаться китайской культурной революцией. Следовало применить ее методы в той стране, где он имел реальный шанс заполучить власть. В отсталой и уставшей от войны Кампучии. Маоистов в Пекине, надо полагать, интересовала возможность практического приложения своих теорий в азиатских странах, тем более, что у себя дома им так и не дали довести культурную революцию до логического конца. Ну и не хотелось им упускать кампучийский вариант из рук - созревший плод сам просился им в руки. С точки зрения чистого социального экспериментатора не столь уж важно, послужит объектом эксперимента родина, или же какая-нибудь другая страна. Это уж как придется. Если же учесть и то, что в случае успеха Китай становился гегемоном в Юго-Восточной Азии, заинтересованность пекинских политиков в победе полпотовского крыла Национального Единого Фронта значительно возрастала. Вот почему в Пекине решились поставить на Пол Пота. Наиболее дальновидные руководители Китая не могли не понимать, что втягиваются в авантюру - но уж слишком соблазнителен был куш. Пол Пот, конечно, понимал, что добровольных сторонников его модели государственного устройства, предполагавшей ликвидацию городов - этих рассадников зла и неравенства, и отмену денег - этой первопричины всяческих пороков, нашлось бы немного. Поэтому он морально подготовился к тому, чтобы пролить море крови своих соотечественников, иначе на воплощение в жизнь его сверхсмелых теорий нечего было и надееться. Но, не заручившись поддержкой могущественного патрона, начать он не мог. А заручившись, уже и шагу не мог ступить без его санкции. В общем, к великому несчастью моего народа, интересы партнеров совпали полностью. Остальное было делом техники. Первым делом Пол Пот обязан был повязать кровавой порукой своих соратников и бойцов. Знаете, я верю в то, что он собственноручно закапывал живьем в землю малых детей. И вовсе не из садизма, вряд ли он получал от подобных акций половое удовлетворение. Дело в другом. Если толкаешь подчиненных на массовые убийства и не склонен прощать им малейшего милосердия к несчастным жертвам, то и сам должен подавать личный пример своим гвардейцам. Это элементарная политическая истина. Поэтому Пол Пот был объективно заинтересован в том, чтобы гвардия не усомнилась в твердости принципов своего командира. Тогда никто не посмел бы проявить мягкотелость. Награждали и продвигали по службе только непорочно жестоких, с остальными рано или поздно расправлялись как с ренегатами. Существует фотография, - я как-нибудь покажу вам ее, - на которой улыбающийся премьер Демократической Кампучии изображен вместе с мальчишкой, сынишкой захваченного в плен лонноловского офицера, которого закопает в землю через несколько минут. Пусть кое-кто утверждает, что фотография может быть искусной подделкой. Я верю, что Пол Пот занимался такими делами, ибо они вызывались интересами сохранения власти вооруженным меньшинством общества, то есть необходимостью, а не капризом. Он был настолько же заинтересован в гнусной саморекламе внутри страны, насколько не заинтересован в ней вне ее. По этой причине Кампучия была намертво изолирована от остального мира. Правление Пол Пота неплохая иллюстрация к тому, что ждет любой, даже самый миролюбивый народ, если он посадит себе на шею откровенного террориста. Вы думаете, окажись у государственного руля итальянские бригадисты или западногерманские РАФ-овцы, наводившие страх на европейского обывателя в те самые годы, когда "красные кхмеры" захватывали одну командную позицию за другой, - они действовали бы иначе? Нет, народ для них ничто, самое дешевое сырье на свете, -поэтому они обращались бы с народом точно так же. Просто в культурных странах не переживших массированных американских бомбардировок и обладающих хорошо отлакированными государственными институтами, им было несравненно труднее дорваться до власти, чем в бедной и опустошенной Кампучии, где полпотовская демагогия о прелестях настоящего социализма завладела умами неграмотных крестьян, в течении долгих лет не слышавших ничего, кроме взрывов фугасок и видевших в горожанах источник всех своих бед. Итак, перво-наперво он повязал своих сторонников кровавой порукой, так повязал, чтобы они последовали за ним до самого конца каким бы он не был, а затем принялся за осуществление своей псевдосоциалистической уравниловки. При этом он был дьявольски осторожен, приблизил к себе родственников и стал выполнять любое, даже самое крохотное пожелание своих покровителей. Провозгласив изоляцию высшим благом для Кампучии, он, тем не менее, вступил с ними в подневольную связь, ибо получать оружие мог только из Китая. А Поднебесная ничего не раздавала младшим союзникам бесплатно, ее политические требования долженствовало выполнять без излишней торговли, да еще и расплачиваться за артиллерию рисом и каучуком. Отсюда - пограничная война Кампучии с Вьетнамом. В конце концов Пол Поту было все равно где перемалывались в пыль кости его соотечественников - в коммунах, одной из таких, где прошло мое детство, или на границе с некогда дружественной страной. Что ж, своим безоговорочным послушанием он обеспечивал себе надежный тыл; когда режим рухнул ему было куда уносить ноги. А так... Мелкий политикан, приживальщик, маккиавелист, руки по локоть в крови. Обычная психология удачливого карьериста, готового на любое преступление ради достижения эгоистической цели. Фюрер. Секрет прост, а король гол. Необузданная жестокость и патологическое лицемерие - вот и вся его человеческая суть. Странно однако, что люди обладающие подобным нравственным багажом и совершенно абсурдными идеологическими претензиями, нет-нет да и получают возможность для претворения в жизнь своих утопических концепций и успевают натворить немало бед, пока их не устранят. Все эти фашиствующие революционеры - подлинный бич для слаборазвитых стран. Ньюберт правит на Ямайке второй год, и его правление мало чем отличается от полпотовского, разве что он успел истребить относительно меньший процент населения острова. А Салех в Судане, разве это был не исламский вариант культурной революции, хорошо еще, что местный генералитет довольно быстро, хотя и не без помощи извне, справился с этим авантюристом. А Коморские острова? Можно привести еще несколько примеров. Все эти, с позволения сказать коммунисты, и сегодня в сердце присягают Троцкому и Мао, и нет гарантии, что рецидивы левого терроризма в будущем не получат еще больший размах. Ведь проблемы обостряются, а значит, повышается и давление в котле. В последнее десятилетие произошло несколько государственных переворотов. Чаще власть переходит к традиционно фашиствующим диктаторам, но иногда у руля оказываются и левые экстремисты. Они даже опаснее, ибо прикрываются революционной фразой и их труднее раскусить. Вы уж извините, что я так долго рассуждаю об этом, но ваш вопрос задел меня за живое. В общем, между психикой людей типа Пол Пота и идеологией левацкого терроризма проглядывается очевидная связь". "А не сталкивается ли сегодняшняя Кампучия с проблемой терроризма?"- задал очередной вопрос Генеральный Секретарь. "Ну что вы, - Со Ним весело заулыбался.
– У нас достаточно сил для того, чтобы урезонить потенциальных смутьянов. Какая может быть у них под ногами почва? У нас мало имущественных контрастов. Встречаются, конечно, недовольные, но где их нету - на Марсе? Кроме того, наличие некоторого количества недовольных - признак неплохого общественного здоровья, не так ли? Структура нашего государства не благоприятствует любителям наживать моральный капитал через насильственные политические акции, так что им у нас рассчитывать не на что. Ныне мы живем в одной из самых спокойных стран Азии, и кабы не кое-какие пограничные проблемы с Таиландом, я мог бы спать спокойно. Студенческая молодежь Пномпеня отличается умеренностью. Молодые люди видят, что родина нуждается в их знаниях, а не в бессмысленных актах кровавого террора. Будьте покойны, они наслышаны об ужасах полпотовщины от тех, кто постарше. Наш народ, как ни один другой народ мира, испытал на себе последствия левацкого авантюризма, жаждущих повторения практически нет совсем. Изредка мне докладывают о тех или иных одиозных фигурах из молодежной среды. Сами понимаете - возраст. Обычно наши люди обстоятельно и спокойно беседуют с ними, и дело кончается миром. К мерам пресечения прибегать приходится крайне редко. Нам, разумеется, еще предстоит совладать со многими проблемами, но терроризма в их списке нет".

Беседы с Со Нимом Генеральный Секретарь относит к своим наиболее ярким воспоминаниям. Глупо было бы отрицать это. Но все это - вчера, позавчера, в прошлом. Сегодня - хуже. Сегодня он с удивлением вынужден признать, что величие проблем, которые так занимали его воображение, померкло перед угрозой нависшего над человечеством апокалипсиса. Ведь если водородные бомбы начнут взрываться, кто вспомнит о таком блестящем явлении, как "левацкий терроризм", чью больную совесть потревожит память о замученном полпотовскими убийцами очкарике, кто молвит хоть слово о восточном мудреце Со Ниме, да и где будет вся наша планета? Генеральному Секретарю невольно подумалось о внуке. Мальчуган живет с родителями в Боготе и давно не видел дедушку, которым так гордится. Ну, ничего, малыш, скоро дедушка покажет тебе Америку. А потом они возьмут и махнут всей семьей куда-нибудь на Ривьеру или в Бразилию. Генеральный Секретарь намерен востребовать мальчишку к себе, ведь они так редко видятся. Пускай на недельку оторвется от уроков, ничего страшного. Он возьмет мальчика на Кони-Айленд, на желтый песочек будут игриво накатываться сине-зеленые волны, они немного позагорают, и солнце будет жечь ему спину точно так же как сорок лет тому назад. Никто, никто решительно, не желает погибать от ударных волн и отравленной воды. Ну что ИМ стоит договориться о мире...

Генеральный Секретарь поднес левое запястье к глазам - четыре часа пополудни. День в самом разгаре. Ему стало стыдно. Что это он так распустил нюни! Можно подумать, что Совбезу нечего рассматривать кроме очередной русско-американской драчки. Как раз в эти минуты идут слушания по жалобе Сирии на действия Израиля, на границе каждый день инциденты, имеются убитые и раненые. В конце концов - кесарю кесарево. И вообще, нехорошо оставлять ООН на произвол судьбы, дезертировать нехорошо. Сейчас он встанет с постели, побреется, подберет себе галстук, велит подогнать к подъезду лимузин и помчится в свой офис на Ист-Ривер. Скоростной лифт вознесет его тело на тридцать восьмой этаж, он улыбнется секретарше и пожалуется своему заместителю на крайне отрицательно повлиявшую на его трудоспособность мигрень. А завтра будет добиваться у президента еще одной аудиенции. Он должен быть уверен в том, что исполнил долг сполна...

X X X

Писателя хоронил весь город.

День, хотя с утра и повеяло прохладой, выдался погожий. На рассвете промчался коротенький ливень, надежно прибивший городскую пыль к асфальту, но потом выглянуло солнышко и к полудню лужи успели подсохнуть, только прозрачные капли нет-нет да и скатывались на землю с мелко дрожащих листьев. Дышалось легко и свободно. Солнечный майский день.

Главная площадь республики, - та самая, которая в будние дни слишком похожа на широкую и грязную улицу, - была переполнена людьми. Сейчас здесь все казались совершенно одинаковыми. В ожидании открытия траурного митинга все одинаково переминались с ноги на ногу и одинаково волновались, хотя в глубине души и понимали, что речи с которыми здесь будут выступать ораторы, тоже, в силу обстоятельств, будут одинаковыми, похожими друг на друга как барабанившие по серому асфальту капли. Выступать собрались самые-самые: самые умные и самые необузданные, самые важные и самые величественные, самые знаменитые и самые ловкие. Эти люди умели отличаться друг от друга, но умели и не отличаться. А в этот скорбный для народа час отличаться было нельзя, неприлично. Все были в ожидании. А когда речи отгремят, пенные барашки людского моря сменяя друг друга вознесут священный гроб к главной усыпальнице моей земли - на гордую Мтацминда. Огромное, многоголосое даже в самые траурные минуты людское море. Океан прижатых ко дну страстей. И один из пенных барашков, такой же одинаковый, как и все остальные, - молодой депутат Верховного Совета Грузии, отдающий прощальную дань кудеснику слова и мысли.

... Я подошел слишком поздно, в половине двенадцатого, всего за полчаса до начала митинга, и, после нескольких неудачных попыток протиснуться поближе к трибуне, сдался и замер где-то на дальних подступах к ней. Признаться, я был немного огорчен. Мало кто из получивших сегодня доступ на трибуну, включая собратьев покойного по перу, имел большие нежели я моральные основания для того, чтобы напутствовать Писателя в бессмертие приличествующими случаю проникновенными словами, воздать ему за неоплатные труды скромным, но искусно сплетенным из роз и гвоздик венком, вытянуться подле гроба в струнку сжав до боли синеющие губы, печально преклонить колено у его хладного изголовья... Но увы! События последних месяцев его суматошной жизни так и остались исключительно нашим достоянием, и я счел более удобным для себя затесаться в толпу, выдать себя за одного из Одинаковых, довольствоваться безликой ролью статиста в грандиозном спектакле, который ставился опытными режиссерами на сцене необъятного народного театра. Не желая привлекать к своей персоне особого внимания, я незаметно убрал с лацкана пиджака депутатский значок - символ достигнутого мною уровня общественной значимости, - и тем самым окончательно перевоплотился в обыкновенного среднего горожанина из тех, что собрались почтить память великого человека в эти горестные для нации часы. Строго говоря, прятать значок я не имел права. Народный избранник далеко не мальчик, а порождение высших принципов советского демократизма, и потому место символа - на лацкане, а не в кармане пиджака. Но на собственные слабости и прихоти все мы привыкли смотреть сквозь пальцы, и я предпочел прошагать весь путь от площади Республики до Пантеона в качестве частного лица.

Манифестация, как и ожидалось, получилась грандиозной. Процедура торжественных похорон освящена у нас в Грузии древней народной традицией, и, вне зависимости от того, приятно ли душе благополучного обывателя столь откровенное скопление большого количества людей, или не очень, - нарушать ее не принято. Как раз в такие моменты жизни благополучный обыватель затягивает сытое брюшко потуже и лезет из кожи вон, стараясь убедить себя в том, что он ничуть не хуже тех, ради кого и разгорелся весь сыр-бор. Площадь Республики и прилегающие к ней улицы были запружены почитателями писательского таланта, к тротуарам жалостливо приткнулись автобусы, троллейбусы и одинокие легковушки, солнце поднималось все выше и выше, но и оно, кажется, остановилось, когда первый оратор - глава республиканского писательского союза Писателей - поднялся на трибуну и, объявив митинг открытым, пригласил к микрофону руководителя республики. Признаюсь, его выступление мне показалось несколько суховатым. С течением времени, однако, выяснилось, что речи остальных ораторов также не отличались многообразием и глубиной. Впрочем, аудитория внимала им с неизменным интересом и одобрением. А она была внушительной - эта аудитория. Позже газеты напечатали, что в митинге и манифестации, по оценке министерства внутренних дел, приняло участие от двухсот до трехсот тысяч тбилисцев и гостей столицы. Легко можно представить, какая нешуточная ответственность легла в тот день на правоохранительные органы и городские власти.

Человек хоть единожды в жизни испытавший себя зрелищем выведенной из равновесия людской массы, уже не может считаться наивным юнцом. Он немедленно приобщается к некоему высшему знанию, его опыт обогащается кое-чем из того, о чем он раньше читал только в книжках. Вывести массу из равновесия непросто, но не дай бог... Свидетелем тому мне довелось впервые стать сразу по окончании горячей футбольной схватки на центральном стадионе в Тбилиси много-много лет тому назад. Вот когда я действительно осознал, что зрительская масса состоит вовсе не из восторженно охающих при забитом голе или удачно выполненном финте болельщиков, но еще из... Впрочем, ни из кого тогда она не состояла. Люди утеряли индивидуальность, и я, к стыду своему, на некоторое время тоже поддался всеобщему неразумию. Тысячи пальцев, объединенных порывом ненависти в единый стальной кулак, - кулак способный крушить все без разбору, бьющий с одинаковой силой стадности и по правым, и по виноватым - вот в кого все мы тогда превратились. В тот жаркий весенний вечер 1977 года я впервые узрел вырвавшегося из бутылки джинна - а такое нечасто у нас узреешь! Я был ошеломлен и смят извращенным, хищным великолепием толпы - толпы способной проявить терпимость только к личностям совершенно определенного толка: провокаторам, поджигателям, истерикам, юродивым. Все остальные обладали единственным правом: раствориться без остатка в этой толпе А ведь в начале игры скорого взрыва ненависти ничего еще не предвещало. Тбилисское "Динамо" - потенциальный лидер чемпионата - принимало топтавшуюся в хвосте турнирной таблицы ворошиловградскую "Зарю". Тбилисцы в те годы находились на подъеме, и в их полном превосходстве над слабеньким соперником никто не сомневался. Мы предвкушали легкую и красивую победу наших кумиров. Но, как говорится, мяч круглый. Несмотря на все старания у динамовцев игра так и не пошла, и к исходу состязания на табло насмешливо сияли глупые обоюдные нули. Болельщики приуныли - еще бы, получаем жалкое очко вместо верных двух. И с кем делимся? С аутсайдером, которому надо было вбить минимум пять сухих мячей! Но время на исходе и, пожалуй, ничего изменить уже нельзя. Пора, пора домой. К пресному ужину, к постылой жене, к нудной тянучке. Ну все - хватит, пошли, не стоит драть глотку ради этих заcравшихся поганцев, им бы не мяч гонять, а забивать козла... Но вот, всякой логике вопреки, на последней минуте матча в воспаленных от обиды сердцах тысяч зрителей воссияла яркая искра надежды. Защитник Костава с мячом прорвался в штрафную площадку гостей и был сбит кем-то из оборонявшихся. Стадион вздрогнул и взревел, трибуны ликовали. Но на беду одновременно с падением игрока прозвучал и финальный свисток арбитра. Судья решительно воздел руки к небу, просвистел в свою дуду и стремительно зашагал к центру поля. Оставшиеся без пенальти и вероятной победы динамовцы понуро двинулись к раздевалке. Но разве мог свисток арбитра затушить возгоревшееся из той искорки пламя? Когда у малого ребенка отнимают игрушку - тот поднимает рев. Когда отбирают надежду, пусть незаслуженную, у десятков тысяч взрослых людей, те тоже начинают вести себя как малые дети - орут благим матом и кидаются искать виновных. Ревели все, и я, помню, ревел вместе со всеми, но игрушку возвращать нам не собирались, а силы у нас были совсем не детскими. Футболисты и судьи давно покинули поле, но мы стояли насмерть. И хотя голосовые связки подустали и рев вроде начал стихать, никто уже не спешил домой - к пресному ужину, к постылой жене, к нудной тянучке. И я тоже не спешил уходить, хотя и был тогда вполне доволен холостяцкой жизнью в Москве и аспирантскими страстями (мое присутствие на игре объснялось просто: началась пора отпусков и шеф на пару недель отпустил меня домой). Я чувствовал: стоит мне покинуть стадион и мои спина и затылок сгорят, испепелятся под гневными и презрительными взглядами остающихся, и, что самое главное, в те неповторимые минуты я всеми фибрами души ненавидел презренного судью. Итак, рев стихнул, и я тоже умолк - на миг показалось будто огромная, переполненная людьми чаша и вовсе замерла. Но затишье оказалось недолгим. Наверное все разом вспомнили что-то наболевшее и тщательно от себя скрываемое, но отнятую игрушку никто возвращать не собирался, и через минуту-две откуда-то из глубины чаши стал подниматься глухой, не предвещавший ничего хорошее зловещий ропот. Он нарастал как-то не совсем уверенно, волнообразно, но зато неотвратимо, и в конце концов превратился в рык. Рык раненого и растревоженного в своем логове зверя. И главное: народ расходиться не собирался. Игроки давно скрылись в раздевалке, судью вывезли с территории стадиона под конвоем, а народ не сходил с трибун. Стадион бесновался и рычал как разъяренный дракон. Дракон, рана которого на беду охотника смертельной не оказалась. Дракон, набирающий силы для мстительного прыжка. Запахло паленым. Почуяв опасность милицейские цепи начали стягиваться поближе к правительственной ложе. К чести своей должен сказать, что я довольно скоро пришел в себя. Минуту назад я был как все, а минуту спустя - уже нет. Я остыл, мне было наплевать и на судью, и на счет, - изменить-то все равно ничего было нельзя, но и уходить не хотелось: интересно стало до жути. Чем же все это закончится: падет ли раненный зверь от охотничьей руки, или же придет в себя и растерзает обидчика в клочья? Постепенно я вновь обретал хладнокровие и наблюдательность. И хотя мое внимание, как и прежде, было обращено в сторону зеленого поля, одновременно я не упускал из виду и того, что творилось у меня за спиной, там где тянулась межярусная перемычка на которую успели взобраться разные типы из тех, юродивых. Блюстителей порядка вблизи было видно, милицейские посты были сняты и переброшены вниз, на поле, и юродивые получили наконец желанную волю. Вот один из них, кривобокий, сутулый, и какой-то весь из себя подловатый, изо всех сил запустил в сторону нижней трибуны пустой бутылкой, которая наверняка раскроила череп какому-нибудь бедолаге, и задал стрекача. Вот второй, такой же молодец, как и первый, кинул в глубь чаши здоровенный камень и сиганул к лестничному пролету. Но что такое какие-то бутылки и камни, раскроившие черепа паре-тройке бедолаг! Что такое слабеющий стон зашибленного по сравнению с порывом народного гнева! Дракон угрожающе рычал и обстановка продолжала накаляться. Трибуны гневались, а внизу, на футбольном поле, в это же самое время происходили любопытные события. Так же как земная суша испокон веков манила к себе усталых морских странников, так и зеленое поле свободы властно притягивало к себе возмущенных любителей футбола. Вот один любитель, - не обремененный, вероятно, семейными заботами и окончательно утративший способность мыслить, - решился испить пьяный воздух свободы до дна. Вот он вспугнутой птицей выпорхнул из нижних рядов и помчался туда, вперед, к центру поля. Добежав до милицейского кордона он попытался прорвать его и бежать дальше, видно у бедняги совсем помутился разум. Два милиционера схватили его и поволокли обратно. Тот все пытался вырваться у них из рук и блюстители порядка свалили его на траву. Многоголовому людскому морю это очень не понравилось. В знак солидарности с задержанным любителем и до того кипевший от возмущения стадион и вовсе попытался выйти из берегов. Не успели нарушителя вывести с поля, как к центру что было духу помчался другой такой же помешанный и, понятно, разделил судьбу своего незадачливого предшественника. Кто уж помнил о футболе! Вечерело. Над трибунами продолжали ярко гореть мощные прожекторы, а рев раненного зверя продолжал грозно сотрясать густой сигаретный дым, серебрянным маревом зависший над переполненной чашей. Помешанных вокруг становилось все больше и больше. На гаревой дорожке показались облепленные пожарными в касках пожарные машины. Милицейская цепь еще теснее сплотилась вокруг правительственной ложи, но красные чудища пока угрюмо молчали и, кажется, никто не верил, что они тоже могут заговорить. Осмелевшие зрители широким потоком хлынули на поле, и удержу им не было. А я стоял зачарованный и смотрел на это диво сверху. На следующий день я узнал, что среди высыпавших на арену находился и мой друг-математик, человек в высшей степени рациональный, положительный и скромный, страстный любитель футбола. Он так и не сумел разумно объяснить мне, что за бесовская сила кинула его в пекло. Стражи порядка замерли у дальней от меня бровки, метеориты из камней и бутылок безостановочно падали людям на головы, и зеленая арена стадиона вся была усеена беспорядочно метавшимися по ней людьми. От этого захватывающего дух зрелища невозможно было оторвать глаза. Вот тогда то я по-настоящему понял, что это за мощь - мощь огромной толпы.