СТАНЦИЯ МОРТУИС
Шрифт:
– Мой милый... милый, это утопия. Ты хочешь, чтобы люди отказались от гордости, ибо гордость и милосердие слишком часто несовместимы. Ибо, если любовь - высшее милосердие, то оно же и вынудит тебя отойти в сторонку, если кто-то полюбит твою жену. Но ведь тот кто-то абсолютно не посчитался с тобой. О какой же совместимости может идти речь?
– Все так. Мир слишком сложен, чтобы выразить его посредством фраз и замкнутых логических конструкции. Я сказал "должны править"...
– Вот видишь, ты и сам все понимаешь. И мы - лучший пример. Я хорошая жена Антону и никогда, хочешь верь - хочешь нет, ему не изменяла. Не изменяла физически, хотя искушение порой могло быть велико. Мало ли встречаешь интересных мужчин. Но я держалась. И все же: в эту минуту мы считаемся только друг с другом, а не с Антоном, или твоей супругой. Дома все будет иначе. Помни об этом. Только не думай, бога ради, что я такая
– Ты настоящий философ. А ведь я мог бы устроить твою карьеру, если бы ты позволила.
– Я-то может и позволила, но Антон не позволит, и будет прав. Вот тогда он получил бы право на месть,- то самое право, которого ты так хотел бы его лишить. Ах, какая вкуснятина!
– Кофе или мороженое?
– Но я уже совсем не могу есть.
– Давай прогуляемся по балкону. Полюбуемся озером, и вообще... А от мороженого лучше не отказывайся. Это совершенно особенный пломбир.
– Ну что ж, выйдем, передохнем немного. А потом... Посмотрим, может я и попробую твоего мороженого. Знаешь, о чем я мечтала всю свою жизнь?
– Быть свободной от обязательств. Но так не получается...
X X X
Видит бог, я многое отдал бы за то, чтобы не дожить до сегодняшнего дня. Сегодняшнего позора.
И все-таки, - выбора нет. Слишком далеко зашло. Но об этой моей просьбе никто ничего узнать не должен. Не говоря о моих глубоко уважаемых коллегах, даже моя горячо обожаемая супруга. Преждевременная утечка информации может все испортить. Ведь я унижаюсь не столько ради себя, сколько ради нее.
С некоторых пор я почувствовал, что отношение моих коллег ко мне изменилось к худшему. Раньше я старался не придавать внимания всяческим сплетням, - гадливые разговорчики в курилках и на лестничных пролетах редко обходятся без многозначительных недомолвок и завистливого шипения. Но всему есть свой предел. Пора поставить зарвавшихся завистников на место.
Я долго терпел. В конце концов, когда какой-то подлец, ноль, круг от бублика, распространяет про тебя грязные сплетни, до поры до времени позволительно не замечать подлеца, показывать всем, что не желаешь связываться с ничтожеством, ибо ставишь себя неизмеримо выше его в нравственном отношении - и все тут! Но когда против тебя начинают плести интриги, когда тебе собираются нанести удар в спину, когда организатором направленной против тебя кампании является такой авторитетный, не будем о качестве авторитета, ученый муж как Батуашвили, когда Батуашвили и его придворная камарилья готовы отнять у тебя плоды твоего труда, когда тебя выбивают из колеи, - то не бороться уже нельзя. Спасибо еще, что недруги Батуашвили вовремя открыли мне глаза.
К сожалению, Батуашвили и его соратники не знают, каким образом я очутился в кресле замдиректора. Знали бы, поубавили прыть. Но что поделаешь, если Он тогда настоял на своем, и потому мне, также как и бывшему директору института, приходится держать язык за зубами. Он хотел во что бы то ни стало избежать огласки, да и мне она тогда казалась излишней. Но вот, пришла пора и директора отправили на заслуженный отдых, я же моментально оказался без надежного прикрытия. Теперь мои враги искренне полагают, что им легко удастся разделаться со мной; я их, видите ли, уже не устраиваю. Будто бы из-за того, что до сих пор не представил докторскую к защите, в действительности же потому, что провожу линию прежнего директора, чем поневоле ущемляю авторитет директора нынешнего. Они хотят посадить на мое место этого сервильного кретина Ласаридзе (стыд и позор нашему Ученому Совету, не говоря уже о ВАК, за то, что ему удалось заполучить докторскую степень: всем известно, что он и двух слов связать не в состоянии), и с его помощью вершить свои темные делишки. Общеизвестно, что по своим повадкам клика Батуашвили ничем не отличается от сицилийской мафии, но при старике у нее все-таки были подрезаны крылья. А теперь, если только их планам суждено осуществиться, они завладеют всем институтом. Директор, вне сомнения, пойдет у них на поводу. Будет он портить с мафиози отношения, как-же - держи карман шире! Наш Батуашвили академик, а директор пока что всего только член-корреспондент, в академики ему еще только предстоит баллотироваться. А я оказался лишним в их мафиозном раскладе. Что этим негодяям до того, что у меня двадцать три опубликованные работы и почти завершенная докторская на столе! И если я не спешу с защитой, - это только делает мне честь, другой на моем месте давно защитился бы: если уж диссертация Ласаридзе прошла, то моя и подавно прошла бы, но нельзя же совсем терять совесть! Провожу линию старого директора, сволочи! А как
Что ж, они приперли меня к стенке. Я не хотел ввязываться в драку, но они не оставили мне иного выхода. И я вынужден приготовить этим господам сюрприз особого рода. Для этого опять придется прибегнуть к Его помощи, опять идти к Нему на поклон. Видит бог, как я не желаю этого! Но другого выхода не вижу. Иначе они меня просто сьедят.
Дело, разумеется, не только в том, что я собираюсь идти к Нему на поклон. В конце концов, мне не впервой унижаться перед Ним. Труднее всего было в первый раз, когда я решился попросить Его о сущей мелочи: подумаешь, пара путевок на круиз! То была пустяковая просьба, но тогда я перешагнул через некий принцип. А после Неаполя стало совсем легко: я несколько раз обращался к Нему с различными просьбами, и Он исполнял их как цуцик. Неаполитанские решения остаются в силе до сих пор: наши отношения - позиционная война, не более того; каждая моя просьба - залп по позициям врага. Но сейчас мне труднее, чем когда-либо, да и Он может, наконец, заартачиться. Говоря откровенно, я не предполагал заходить так далеко, но меня вынудили Батуашвили и его клика.
Всего пару недель тому назад у меня и в мыслях не было выдвигать мою недавно изданную монографию на государственную премию. Совершенно ординарный труд, я и сам невысоко его ценю. Но если по институту разнесется весть о том, что я - кандидат на лауреатство, мои позиции временно укрепятся. До вынесения официального вердикта Батуашвили будет бессилен предпринять что-либо, и ему придется подождать. И тут мне можно надеяться только на моего старого друга. Ситуация вынуждает меня быть с Ним откровенным, в противном случае результат может оказаться недостаточно удовлетворительным. Либо Он сделает все как надо, либо пропади Он пропадом, и Батуашвили выкинет меня вон. Полумерами не обойтись, сейчас действует физиологический закон: все или ничего. Надо втолковать Ему, что институт находится на грани развала, что Батуашвили и его подголоски не остановятся ни перед чем, и что, - а это самое главное, - простого телефонного звонка на сей раз недостаточно. Необходимо осуществлять постоянное силовое давление. Я заявлю Ему без обиняков: либо ты сейчас поможешь мне получить Государственную премию Грузинской республики, либо между нами все кончено. Я абсолютно уверен в том, что провернуть это дельце Ему вполне по силам: я ведь прошу всего лишь премию республиканского значения, а не награду всесоюзного масштаба. Мне неприятно обращаться к Нему с подобной просьбой, но... Орудия расчехлены и готовы салютовать Нациям. Теперь или никогда. Вот почему сейчас, дайте только закончить бриться, я покину этот уютный гостиничный номер, оставлю дежурной по этажу ключ, поймаю такси, поеду в центр, сойду поблизости от Старой Площади, и немного пройдусь пешком. Вчера вечером я звонил Ему на работу и пропуск мне выписан на одиннадцать тридцать.
Архитектонику беседы я уже продумал, не единожды прокрутив в уме все возможные варианты. Я буду откровенен. Абсолютно, предельно, грубо откровенен с Ним во всем, кроме одного: Он обязан уверовать в то, что моя монография действительно заслуживает быть отмеченной, но завладевшая всеми командными позициями батуашвилевская мафия ни за что не допустит моего триумфа. И отрезвить эту мафию может лишь своевременное вмешательство влиятельных вышестоящих персон. Причем такое вмешательство должно осуществляться тонко и технично. Не следует, например, давить непосредственно на членов Премиального Комитета. Действовать следует через Президента, либо, в крайнем случае, через соответствующего вице-президента Академии Наук, и действовать так, чтобы Президент, или хотя бы вице-президент (что то же самое), отнеслись к Его поручению (просьбе, требованию, пожеланию) не формально, а по существу, и не вздумали бы потом увильнуть от взятых на себя обязательств. Иначе говоря, Он обязан держать ногу на педали до самого до победного конца.
Мой старый друг - стреляная птица, и от Него следует ожидать любых выкрутасов. Поэтому я готов сегодня же удовлетворить Его законное любопытство. В моей монографии нестандартно, но весьма аргументировано, освещен довольно актуальный вопрос отечественной исторической науки (не зря я захватил с собой кипу положительных рецензий), а именно, вопрос об экономическом характере инициированных первичным капиталистическим накоплением перемен в жизни типичного грузинского села. Наврядли его любознательность простирается за пределы моих пропагандистских способностей, но в любом случае я найду, чем затуманить Ему мозги.