СТАНЦИЯ МОРТУИС
Шрифт:
Моя жена подозревает, что я отправился в очередную календарную командировку. Пусть себе подозревает. Не нужно ей знать о том, каким путем стараюсь я заполучить эту злосчастную премию. В свое время я, уже после круиза, рискнул рассказать ей о том как доставал путевки на "Платонов", и потом сожалел о своей откровенности. Кажется, я вычитал в ее глазах нечто похожее на презрение, промелькнула такая быстро угасшая искорка... Прошли годы, но не могу забыть ее насмешливого взгляда. Правда, после она была очень нежна ко мне, наверное поняла, что я пошел к Нему на поклон не себя ради. Она так мечтала о морском путешествии в дальние страны, и я исполнял ее девичьи мечтания, поступаясь при этом немалой толикой собственного достоинства. Разве можно было презирать меня за это? То была сама первая и самая трудная просьба, - дальше было куда легче. Но больше я ей о таком не рассказывал. Пусть думает, что все мы - все трое - старинные
Итак, в путь. Я всматриваюсь в зеркало. Вижу все: усталые настороженные глаза, чисто выбритые челюсти, крупный мясистый нос, давно поседевшие от возраста и мелких невзгод волосы. Я в полном порядке. Не стыдно будет показаться в ЦК. Оглядываюсь кругом. Телевизор и люстра выключены, окна занавешаны, можно уходить. Я запираю снаружи дверь, долго иду по длинному гостиничному коридору и мягко пружинит под моими дорогими зимними башмаками пушистая ковровая дорожка...
X X X
...И когда солнце наконец окрашивает стены в устойчивый оранжевый свет, лежащий на широченной постели мужчина признается себе в бесполезности дальнейшего сопротивления и одним мощным рывком скидывает с себя цепи окончательно обезумевшего Морфея.
Вот он, - позевывая и смешно подпрыгивая на босу ногу, - прошмыгывает к распахнутому окну и выглядывает в разбитый местными садовниками маленький сад. Садик - ухоженный, подстриженный, чопорный, какой-то совсем английский, - все еще дремлет. Только короткие соловьиные трели время от времени как бы выплескиваются из окружающего пространства, и тут же тонут в вязкой летней тишине. Видимо, он проснулся сам, без чужой помощи; никто не будил его и не тревожил, зря он так боялся проспать. Да он и не проспал, это же очевидно. Несмотря на то, что комната уже залита желтоватым утренним светом, слишком тихо и рано. Мужчина отходит от окна, садится обратно на постель и взор его падает на негромко потрескивающую радиолу. Внезапно он о чем-то вспоминает, наклоняется к радиоле и энергично вращает ручку настройки. Быстро находит желанную частоту и откидывается на подушку. "Московское время: семь часов пятнадцать минут"...
...Заместитель министра изо всех сил пытается вспомнить, на каком же месте прервался его страноватый и страшноватый, но чудовищно интересный сон. Он так поздно уснул, голова тяжелая, но... Постой, постой... Какой-то разговор... дьявольский напряженный... Кажется, между двумя... нет, тремя... или двумя... двумя!... да, двумя весьма серьезными, чем-то озабоченными мужиками. Один из них, тот что с жирноватым, внушительным лицом, очень сильно гневался. Его звали... Черт возьми, да как же его звали? Как к нему обращался другой мужик? Предводитель? Нет. Пред... Предатель? Да нет же! Пред... Представитель? Нет... Ах да, черт подери, Председатель! Вот, именно Председатель. Ну да, конечно, - это же был Председатель Объединенного Совета лично, крутой, сильный мужик, чем-то похожий... Чем же?... Лицом, лицом похожий на его министра, на самого Владимир Васильича. А второй... Председатель почему-то кричал на бедолагу. Вроде винил того в каком-то прегрешении. Или даже в преступлении. А тот, второй, защищался как мог, заискивал, прикрывал лицо руками, кажется даже плакал, вымаливал прощение и говорил, говорил... Что же он говорил? Ах да, что-то вроде: "Ну не мог я иначе, не мог. Они заманили меня в ловушку. Они же бессовестные, эти пауки, эти твари. Я же хотел как лучше. А Председатель с лицом Владимир Васильича топал ногами, все стучал и стучал кулаком по столу, и орал на того, второго: "Это ты, ты сдал летчика тварям на съедение. Это ты, ты бессовестный, а не они!".
...О чем же они так страстно спорили? Но ведь я сейчас окончательно проснусь и все забуду, забуду! Все выветрится из памяти... Кажется, мне снилось что-то очень важное, что-то из такого, о чем забывать нельзя... Война, миллиарды убитых, города в развалинах, холод как на полюсе. Нет, нет... войны не было, война то ли кончилась, то ли пока не начиналась... А еще он давал какое-то дурацкое интервью левой итальянской прессе. И еще там были какие-то итальянцы и испанцы, в общем иностранцы-засранцы. Да, тот был именно испанец. Родовитый, пухленький такой, похожий на плюшевого медвежонка, или, скорее, на Санчо Пансу. Он плюхнулся, именно плюхнулся, в кресло. Размахивал руками и, кажется, тоже о чем-то просил, все упрашивал меня о какой-то визе, и еще о чем-то...
...Замминистра испытывает весьма малоприятное ощущение. Такое, будто его или уже выгнали с должности, или вот-вот собираются выгнать, но он об этом пока ничего не знает. Он щипает себя за ладонь. Нет, вроде бы все в порядке, разве что ему не удалось отоспаться как следует, да еще и радиола осталась включенной. Перемена климата, знаете ли! Все прочно, Он на
...А-а, вспомнил, вспомнил! Пауки, какие-то отвратительные сторукие создания, вот откуда взялось это ощущение. Мрази подземные! Фу, и как это он не проснулся от такого кошмара раньше! Возраст! Возраст дает знать о себе, годы берут свое. Ему уже тридцать шесть, - и не всего, а целых тридцать шесть, - о, как бесшумно подкралась к нему пора всяческих недугов. То и дело жди инфаркта, инсульта, язвы... Впрочем, что это он, нельзя же киснуть от одной-единственной кошмарной ночи. Под душ бы сейчас, но увы, неудобно, надо подождать пока проснется хозяин квартиры. И, что ни говори, - очень захватывающий сон!
Замминистра вновь поднимается с постели и подходит к окну. Лениво совершает, все еще позевывая, парочку имитирующих физзарядку движений, но они не приносят ему ни удовлетворения, ни облегчения. И вообще, для зарядок здесь слишком душно. Скорей бы на море, на море! Окунуться бы в набегающую волну и уплыть далеко-далеко, к горизонту, так чтобы пляж виднелся тончайшей белой полоской, и, главное, устать, смертельно устать. Так устать, чтобы еле хватило сил на возвращение. Он давно надоел самому себе. Он возмутительно благополучен, эфемерен, инфантилен, совсем забыл о том, что такое настоящяя опасность, чем она пахнет и какой у нее вкус. Живет он как самая настоящая баба, только у бабы все мысли о семье, а у него о службе - вот и вся разница. Скучно и бессмысленно жить так - в сплошных заботах об интересах государства. И пора, наконец, жениться. Этот отпуск должен стать последним отпуском, который он проводит в одиночестве. И как только вернется в Москву, первым делом заявится к Тане-Танюше. В тот же вечер. Бедная девочка заждалась. Хватит, он больше не имеет права обманывать ее ожидания. Он заявится к ней с дорогим букетом в руках и сделает ей официальное предложение. Навряд ли ему откажут. Он уверен на девяносто девять процентов. Давно бы так, без лишних излияний. Каким же он был дураком! И как хорошо, что ему привиделся кошмар этой ночью. Он испугался, испугался и понял что охвативший его страх - с виду такой беспричинный, - все же поддается лечению. Курсом здоровой семейной жизни. Да и коллеги перестанут считать его белой вороной. И куда-то он смотрел раньше? Таня, Танечка, Танюша, хорошая девчонка. Вот будет-то радости в одном из спальных корпусов Орехово-Борисово! Море шампанского! А о переходе в кирпичный центр города озаботимся потом, попозже... Что за шум? Кажется, Первый Секретарь проснулся и сейчас заглянет в эту комнату. Пожалуй, пора принять ободряющий прохладный душ перед дальней дорогой. А Антону он позвонит потом, на обратном пути. Пусть поволнуется, черт с ним...
X X X
Без ребят мне будет очень скучно, но дедушка решил, что нам всем пора ехать домой и решение это - окончательное. Я раньше думал что наш дом, - это дом в котором мы живем, но оказывается, что у нас есть и другой дом, дом в котором я ни разу не был. Совсем в другом городе. Все дело в том, что я грузин. Москвич, но грузин. Дедушка часто говорит мне: "Никогда не забывай о том, что ты грузин". Еще он говорит, что сам виноват в том, что я ни слова по-грузински не понимаю. Грузия - это то ли страна, то ли часть света, пока не знаю точно. И там, в Грузии, оказывается есть такой же город, как Москва, только чуть поменьше. Город этот называется Тбилиси, там у нас есть квартира, и завтра мы туда едем.
Я не хотел ехать в Тбилиси, и папа с мамой тоже не хотели, но дедушка решил, что ехать надо, и тогда мама с папой перестали спорить. Папа даже билеты на поезд принес. Они во всем слушаются деда. Деда мы все очень любим, он у нас замечательный. Ни у кого из моих друзей нет такого дедушки. Он очень большой человек. Раньше я не догадывался, что дедушка очень большой человек. Конечно, он большой - высокий и лысый, - но я не знал, что он очень большой, потому что дядя Петя который ходит к нам в гости, тоже старенький и лысый, но никто про него не говорит, что он очень большой человек. А про моего деда все так говорят. И Варвара Николаевна - наша классная руководительница, и Юлия Сергеевна - наша пионервожатая, и даже сам дядя Петя. Правда, дядя Петя давно к нам не заходил, и я сам случайно услышал как мама говорила папе, что Петр Степанович - ДВУРУШНИК. Я не знаю, что такое ДВУРУШНИК, может это профессия, вроде космонавта или капитана, а может и болезнь какая-то. Мне все-таки показалось, что ДВУРУШНИК - это не очень хорошая вещь. А спросить маму я постеснялся. Я тоже уже большой, и мне бывает стыдно, когда я чего-то не знаю. Лучше я потом спрошу у дедушки. Его я почему-то совсем-совсем не стесняюсь. Может из-за того, что он очень большой человек.