Стану тебе женой
Шрифт:
– Знаешь, кто ко мне перевёлся в отдел?
– Да откуда ж мне знать?
– Макаров! – восклицает подруга, но я никак не реагирую. – Ну ты чего, Натали? Не помнишь его, да?
– Что? Прости?
Татьяна вздыхает:
– Опять со своим козлом поругалась?
– Просто с козлом. Не с моим.
– Ты паспорт свой гражданский открой. Кто там у тебя записан в качестве козла?
– Тань, – вздыхаю, давая понять, что сейчас мне не до стёба, – я полчаса назад узнала, что беременная. Поэтому прости. Не в настроении.
На том конце провода повисает тишина. А я, закрыв глаза, прижимаюсь спиной к стене и пытаюсь глубоко дышать, чтобы побороть приступ тошноты.
– Так! – командует строгий голос Танюхи, – ты сейчас дома? – бубню в трубку “угу” и Татьяна продолжает раздавать свои ЦУ: – ложись на диван, ноги кверху задери и ничего не делай. Я скоро буду.
Я даже не успеваю ответить, как Танюха кладёт трубку. Время за ожиданием визита подруги просто пролетает. И я даже не удивляюсь, когда через час после телефонного разговора обнаруживаю у себя на пороге квартиры майора полиции.
– Ты с работы, что ли, сбежала? – оценивающим взглядом скольжу по форме.
Таня молча снимает своё пальто, вешает его в шкаф и с важным видом топает на кухню. Достаёт из пакетов: фрукты, выпечку, бутылку молока и белого полусладкого.
– Это тебе, – кивает на молоко, – а эта бутылочка для меня. Ты у нас теперь не пьёшь.
– Я и так не пью после травмы, – обидчиво хмыкаю.
– Давай. Рассказывай. Что делать будем с твоей жизнью?
И пока я пытаюсь сложить слова в предложения, Татьяна вовсю хозяйничает на моей кухне.
– Я вот главное не услышала, Натали. Ты рожать собираешься или пойдёшь на аборт? Кстати, какой там у тебя срок?
– Не знаю.
– Что именно не знаешь?
– Ничего не знаю. Я давно не слежу за циклом. Возможно, мне и аборт уже делать нельзя, – отвечаю равнодушно, а руки сами тянутся к животу и гладят его вверх-вниз, – и я не хочу аборт, если честно.
– Угу, значит, будем рожать с Островским?
– Нет. Ты что?! – возмущённо. – Мать-одиночка не так уж и плохо. По крайней мере, государство мне будет платить пособие.
***
Вова действительно съезжает к своей маме. Вечером, вернувшись с работы, он демонстративно расхаживает по квартире, собирая вещи. А я вижу, как он поглядывает на меня и ждёт, что вдруг передумаю и попрошу остаться.
Но я ничего у него не прошу. Мне дышать больно рядом с этим человеком, а на сердце всё ещё кровоточат раны.
– Лизок, – Вова подходит к детской спальне, но становится хмурым, обнаружив малышку спящей.
– Не буди её, – прошу я, демонстративно закрывая дверь перед его носом.
– Я хотел попрощаться. Когда теперь увидимся?
– Да хоть завтра! Не вижу проблемы. Было бы желание.
В коридоре Вова обувается, а затем достаёт из кармана куртки связку ключей и кладёт её на тумбу.
Поднимает на меня печальный взгляд. Вздыхает.
– Наташа, а если бы тогда
– Значит, это всё-таки была измена, – ухмыляюсь я, а он стыдливо отводит взгляд.
– Но тогда, в машине, резинка реально была не моя!
– А это уже неважно. Прошлое не изменить, поэтому твой вопрос глупый. Я даже отвечать не буду.
– Что ты решила с ребёнком?
– Для начала стану на учёт в женскую консультацию.
– Будешь рожать?
– Буду.
– И как же ты с ним справишься одна?
– Пока не знаю. Справлюсь как-нибудь.
– Наташа, – вздыхает муж и я чувствую, что он готовится что-то сказать, но у него никак не выходит подобрать нужные слова. – Мы столько лет были вместе и чтобы между нами не произошло, ты никогда не будешь мне чужим человеком. Я тебе всегда помогу, ты обращайся за помощью, хорошо?
Вымученно улыбаюсь. И киваю. Но лишь потому, что мне надоел этот никчёмный разговор и я хочу, чтобы Островский поскорее ушёл.
И когда он уходит, я закрываю за ним дверь на несколько замков, а затем скатываюсь по стенке вниз и тихо плачу.
А ещё просматриваю в Инстаграме фото Радмира и тогда мне совсем становится хреново. Слёзы душат горло. Я с трудом дышу, но что-то щёлкает в голове и я растираю по лицу солёную влагу.
Не плакать. Не истерить!
Во мне живёт маленький человечек и я просто не имею никакого права доводить себя до такого состояния.
Ради будущего малыша я обязана быть сильной… и спокойной.
Засыпаю с телефоном. А утром просыпаюсь с улыбкой на губах от того, что этой ночью мне снился он и его золотисто-карие глаза, которые смотрели на меня пристально и влюблённо.
А потом я прихожу в себя.
Приснился. Просил поговорить с ним. Наверное, хочет, чтобы я его помянула.
И перед работой, после того как отвожу дочку в садик, я решаюсь зайти в церковь и заказать Раду панихиду за упокой. В пакете всё, что я посчитала нужным: хлеб, пачка риса, мука и бутылка подсолнечного масла. Оставляю это всё на столе перед ликом Иисуса Христа, распятого на кресте. Ещё покупаю свечку и ставлю её в положенном месте. Глаза не свожу с крохотного огонька, ощущая, как по щекам катятся не слёзы, а горячий воск.
Опять больно. Снова нечем дышать. И к горлу подкатывают противные спазмы.
Выхожу из здания церкви и, оказавшись на улице, жадно хватаю воздух ртом, но надышаться не могу…
Я всё ещё не привыкла к его смерти.
Не смирилась!
И по-прежнему жду его звонка.
Сколько раз я била себя по рукам, чтобы не набрать его номер? Даже не посчитаю. И я мозгами понимаю, что нужно его отпустить, попрощаться, но не могу! Я даже на его могиле ни разу не была и, наверное, не буду, потому что похоронили его в Швейцарии. И я даже не знаю, где именно...