Старатели

Ганибесов Василий Петрович

Но едва он выхватил из колоды заслонку, Афанас толкнул его рукою в грудь, и Глотов, взмахнув локтями, отлетел к конному вороту, ударился там о стоявшего к нему спиною сырого, полного Бондаренко, и оба они ссунулись на землю под громкий хохот старателей.

Афанас включил воду в бутару, вытащил из-за пояса рукавицы, надел их и, горбясь, полез в шахту.

Следом за Афанасом решительно пошел Зверев, у раструба он обернулся, сказал:

— Кто хочет остаться в шахте — спускайся.

Старатели, избегая взгляда Усольцева,

неловко, боком потянулись к лестнице.

В этот день работали без обеда до четырех часов, пока не выкатали талые пески, засыпали к мерзлоте раскаленный бут и забили огнивы. Усольцев до конца дня оставался в шахте.

— Теперь можешь уходить, Василий Алексеевич, — сказал Сверкунов. — Иди. Больше уж не забастуем.

— Что так?

— Настроенья прошла. Кабы не остановили, загуляли бы, а теперь всю охоту перебили... Ты что? — он поднял к Усольцеву мочальную бородку. — Ты, небось, думаешь, хлюсты здесь? Тут наскрозь старатели! Я вот, по секрету сказать, сорок годов доли да миллиграммы сшибал; всю жизнь самородку ждал; тоска съела, думал, уж крышка, а она возьми да и выскочи вот тут. Да неужели же мне за сорок-то лет хоть сорок ден нельзя отрядить? А? Ты скажи!

— Тебе бы путевку надо... на курорт!

— На курорт? Зачем мне курорт?

— Там бы тебя кормили, полечили бы. Лет десять бы с тебя старости скинули...

— Хм... Это так. Ну, а насчет, скажем, например, если винишка маленько? — забрав в горсть всю свою чахлую бороденку, упрямо допытывался Матвей.

— Вот выполним программу, тогда маленько, в праздник, можно будет, — сказал Усольцев.

— Черт ее выполнит! — рассердился Матвей.

— А ты надуйся.

— Не зафартит, так дуйся, не дуйся...

Перед шабашем к Усольцеву подошел Илья Глотов.

— Увольнять будете или как? — спросил он, глядя Усольцеву на плечо.

— Я тебя не нанимал. Спроси артель.

— Оно конечно. — Илья дернул вислый ус. — Ей только скажи — она сейчас в шею...

В понедельник, в семь утра — только загудел гудок — Наталья Свиридова позвонила на «Сухую».

— Уже начали! — весело крикнул Тишка-счетовод. — Все вышли?

— Все, — сказала она настороженно ожидавшему Усольцеву.

Он шумно вздохнул и засмеялся.

Свиридова повесила трубку.

— Я боюсь закола, — тревожно сказала она. — Из ума не выходит...

— Какого закола?

— На «Сухой». Вы не видели его? Там плохо крепили, и вот кровлю стало рвать.

— Инженера надо. Я в этих заколах-то, признаться...

— Вчера я ходила с ним. Говорит, обыкновенный случай, надо скорее уходить в целики. Застали там бригаду Данилы, перекрепляли они всю лаву. Данила смеется, а я по глазам вижу: тоже беспокоится. Не зря же он весь выходной день возился там.

— Ч-черт!.. А если оставить перемычку, вроде столба, и нарезать новую лаву? Нельзя так?

— Я точно такое же предложение сделала вчера инженеру. Он говорит,

что это не вызывается необходимостью. Лаву, говорит, мы прорежем больше месяца, а там можем уйти от закола через неделю. Больше месяца... Мы даже через две недели вылетим в трубу. В лаве сорок процентов всей нашей программы...

Усольцев вышел из конторы в тревоге. Он побывал в редакции, в профкоме, в клубе, в столовой и затем ушел на разрез Щаплыгина.

Щаплыгин жаловался. Артель плохо мыла, и в сравнении с «Сухой» старатели разреза получили пустяки. Усольцев слушал Щаплыгина, но не мог сосредоточиться, вникнуть во все его слова; мысли всё возвращались к заколу на «Сухой».

— Такие пески мы раньше в отвал возили, товарищ Усольцев. Сплошь торфа, — рассказывал Щаплыгин, пешней откалывая подрытый борт разреза. — Поберегись-ка!

Щаплыгин до половины всадил лом в выдолбленную скважину и, падая назад, рванул лом на себя. Борт откололся и, разламываясь, гулко упал под ноги Усольцеву.

Усольцев секунду смотрел на рассыпавшуюся парную породу и вдруг торопливо зашагал из разреза в верх пади.

Крупным шагом прошел он до кустарников и, скрывшись за ними, прижал кулаки к груди и побежал на «Сухую».

— Ну, как тут? — прерывающимся голосом, с ходу напал он на Данилу. — Ух, ч-черт!.. Задохнулся.

— Что «как»? — спросил Данила, сдвигая на затылок шляпу. — Порядочные-то люди здороваются сначала.

— Здравствуй.

— Доброго здоровья, Василий Алексеич. — Данила засмеялся.

— Говори прямо: как тут? Крыша как?

— Кровля, — с улыбкой поправил Данила.

— Что панику разводите?

— Это вы с Натальей разводите. Вон иди, она за кострами закол смотрит.

Закол, черной щелью распоровший мерзлый потолок у выхода из лавы, упрямо жил своей неуловимой и опасной для шахтера жизнью. Данила с первого дня заметил усиливающееся давление всей массы кровли и слышал приглушенные шорохи в глубине трещины, но это был не первый закол, от которого Данила благополучно уходил. Однако едва успели уйти Свиридова и Усольцев, успокоенные надежным креплением и уверенностью Данилы, как кровлю лавы разорвал новый закол. Данила с тревожным предчувствием посмотрел на крепежные костры и на крепкий, мерзлый потолок. Но шахта молчала.

С неостывающей тревогой, все время прислушиваясь к притаившейся шахте, Данила снова начал кайлить. Костя нагребал тачку.

— Последние, — сказал Данила, — тачки сюда, потом... — но не договорил: в заколе шахты заскрежетал песок, и вдруг бухнул новый раскол, и вся шахта дрогнула, тяжко вздохнула. На свечах подскочили язычки огня, с потолка посыпались песок и галька.

Старатели, побросав лопаты и кайлы, отскочили и прижались к самой стенке забоя.

Приглушенный гул раскола донесся наверх. Его услышал Усольцев и, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, неверной походкой пошел к копру.