Старатели
Шрифт:
В первые же дни Великой Отечественной войны активный общественник, член партбюро Ленинградского отделения Союза советских писателей В. П. Ганибесов уходит добровольцем на фронт. После ранения под Смоленском батальонный комиссар Ганибесов получает назначение военным корреспондентом армейской газеты, а позднее добивается направления на передовую.
В октябре 1941 года часть, в которой находился В. П. Ганибесов, оказалась отрезанной от соседних подразделений и в районе Гжатск — Вязьма попала в полное окружение. Вместе с товарищами корреспондент Ганибесов принял здесь неравный бой, был ранен в
Измученный ранением, тяжелой болезнью сердца и острой формой дистрофии, прикованный неподвижностью к нарам, военнопленный под номером 2136 остался настоящим коммунистом и не прекращал агитационной работы, хотя фашисты подвергали его за это нечеловеческим истязаниям.
Вот как пишет о последних днях В. П. Ганибесова в своих «Воспоминаниях» писатель Ю. Либединский: «...узнать его было невозможно, его красивые волнистые волосы выпали. Днем он, стиснув зубы, молчал и только ночью, когда охрана засыпала, возвышал. свой голос, густой, необыкновенно звучный. Он обращался к своим товарищам и напоминал о том, что страдания их не напрасны, что они ведут великую борьбу за Советскую Родину, вселял в души друзей веру в конечную победу над врагом, говорил о том, что после победы наступит светлая и радостная жизнь».
27 января 1943 года после очередных пыток Василий Петрович скончался. Фашистские надзиратели даже не разрешили предать тело умершего земле, и поздно ночью товарищи по бараку, рискуя жизнью, тайно вынесли и похоронили его...
Имя В. П. Ганибесова занесено на мемориальную доску в ленинградском Доме писателей вместе с именами других литераторов, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. В день 80-летия писателя-патриота благодарные земляки открыли на доме № 52 по улице Больничной в г. Миассе, где он родился и провел детские годы, памятную мемориальную доску.
В.П. Ганибесов прожил короткую, но яркую жизнь, полную неустанного труда и борьбы за идеалы партии Ленина, за советского человека, за коммунизм. Недаром один из набросков его романа так и называется — «И вся-то наша жизнь есть борьба».
Т. Лариков
Старатели
Часть первая
1
К полудню из Левого Чингарока прибежали табунные лошади, искусанные и оглушенные оводами, и ошалело полезли в дым бутовых костров. На галечном отвале шахты «Сухой» у возчика-подростка Кипри Булыгина молодая кобыла, в кровь иссеченная паутами, одурев от боли, начала отчаянно метаться. Замаявшийся Кипря, потеряв терпение, ударил ее по голове и вдруг с истерическим, визгливым плачем стал бить ее по глазам, по нежным подушкам губ. Кобыла тряхнула головой, вырвалась от Кипри и, всхрапнув, вылезая
— Тпру-у! — закричал Кипря, цепляясь, за удила.
Но от этого крика лошадь, задирая голову под дугу, испуганно шарахнулась в сторону, таратайка сорвалась с кромки отвала, загремела посыпавшаяся галька, и кобыла, увлекаемая обрушившимся бортом отвала, с пятисаженной высоты поползла вниз, к черемуховому кустарнику.
Перепуганный парнишка, исцарапав руки и коленки, едва выбрался.
На помощь кинулись старатели. Забойщик Чи-Фу, бросив сломанную тачку, с которой он только что поднялся из шахты, прыгнул с отвала и вместе с загремевшей галькой скатился к лошади.
Опрокинув таратайку, он высыпал гальку, крикнул на лошадь и в тот же момент почувствовал, как, глухо зашумев, под ногами у него осела земля, втягивая его в воронку провала.
От страшной догадки у Чи-Фу вовсе свело раскосые глаза. Он рванулся вперед, но было уже поздно: ноги засосало в землю, осыпающаяся с отвала галька ударила Чи-Фу под коленки, и он опрокинулся на спину. Сбоку, обрывая корни, тихо валился на него куст черемухи. С отвала из-под сгрудившихся старателей оборвался борт и с грохотом посыпался вниз, на Чи-Фу.
— Воронка! — в ужасе крикнул майданщик Матвей Сверкунов.
Старатели, подминая друг друга, кинулись с отвала обратно, к бутаре.
С бутары бежали навстречу старателям промывальщицы. От раскомандировочной избушки прибежал старшинка Зверев.
— Воронка! — крикнул ему Сверкунов, в страхе хватаясь за свою тощую мочального цвета бороденку. — Саньку в шахту утянуло! Весь отвал пошел!
— Какого Саньку?
— Ну, этого... Чи-Фу!
Старшинка Зверев побежал на отвал, на кромке его споткнулся о камень и отпрянул назад.
— Веревку! Живо! — властно крикнул он.
К старшинке бежали с лопатами, кайлами и веревкой. Зверев выхватил у старателя вожжи, кинулся к краю отвала, но не добежал.
— Давай кто полегче! Бросишь туда конец!
Но «легких» не нашлось: старатели пятились от Зверева назад, к бутаре.
— Надо оттудова, от речки! — крикнул Матвей. Все побежали за отвал.
Чи-Фу, оскалив зубы, хватался за гальку, за землю, рвался вперед. Но когда он выдергивал одну ногу, другую у него засыпало выше колена. Куст черемухи пригибался к старателю все ниже. Чи-Фу с ужасом смотрел на него, ожидая, что черемуха, как сетью, запутает его, и тогда земля, проваливающаяся в воронку, в несколько секунд засыплет его с головою, изжует и размолотым выплюнет в подземелье, в отработанный полигон шахты.
Старатели, столпившиеся далеко от воронки, видели только голову Чи-Фу и в беспомощности, потерянно метались на месте.
Зверев, выйдя вперед, бросил веревку к Чи-Фу. Конец ее хлестнул Чи-Фу по спине и вылетел обратно, за куст черемухи. В ту же секунду по ногам Чи-Фу ударила отвалившаяся дерновая кромка воронки и крепко прищемила его.
— Пропал... Эх, пропал! — в отчаянии пробормотал Сверкунов.
— Ну-у, теперь ково уж тут, — дергая монгольский, жиденький, вислый ус, прогудел Илья Глотов. — В третьем годе на Козловском прииске этак же вот. Шел один старатель с работы мимо старой шахты. Вдруг ни с того ни с сего — б-бах! И...