Старая Англия. Сказания
Шрифт:
— Я Пертинакс, а не разгадчик загадок, — ответил Пертинакс.
— Ты глупец, — сказал Алло. — Вашим богам и моим богам угрожают чужестранные божества, и нам остается только смеяться.
— Люди, которым грозят, всегда живут долго, — заметил я.
— Прошу богов, чтобы это оказалось справедливым, — пробормотал пикт. — Но, повторяю, не забывайте меня.
Мы поднялись на последний раскаленный холм и взглянули на восточное море, блестевшее в трех-четырех милях от нас. Там на якоре стояла маленькая парусная галера, выстроенная по образцу судов Северной
— Ты еще безумнее старика Алло, — сказал мой друг. — На тебя подействовало солнце.
Максим не двигался, пока мы не очутились перед ним; тогда он оглядел меня с головы до ног и сказал:
— Ты опять голоден? Кажется, судьба повелевает мне при каждой нашей встрече угощать тебя. Со мной пища. Алло приготовит ее.
— Нет, — возразил старый пикт. — Принц в своей собственной стране не прислуживает странствующим императорам. Я угощал моих детей, не спрашивая твоего позволения.
Тем не менее он начал раздувать золу.
— Я ошибся, — проговорил Пертинакс. — Мы все сошли с ума. Говори же, о безумец, называемый императором.
Максим улыбнулся своей ужасной улыбкой со сжатыми губами; однако, прожив два года на стене, человек перестает бояться выражения лица. Поэтому я не испугался.
— Я хотел, чтобы ты, Парнезий, жил и умер центурионом на стене, — сказал Максим. — Однако, судя вот по этому, — он поискал что-то за пазухой своей одежды, — ты умеешь думать и рисовать. — Максим вынул свиток писем, которые я писал моим близким; там было множество рисунков, изображавших пиктов, медведей и разных людей, которых я видел на стене. Моя мать и сестра всегда любили мои рисунки.
Он передал мне один набросок, который я назвал: «Солдаты Максима». На листке был изображен ряд толстых винных мехов и наш доктор из госпиталя Гунно, нюхавший их. Каждый раз, когда Максим брал войска из Британии в Галлию, он присылал гарнизону вина, вероятно желая успокоить воинов. На стене мы называли каждый винный мех Максимом. Да, да, и я нарисовал их в императорских шлемах.
— Еще недавно, — продолжал он, — цезарю присылали имена людей за меньшие шутки, чем эта.
— Правда, цезарь, — ответил Пертинакс, — но ты забыл, что это было раньше, чем я, друг твоего друга, научился превосходно метать копье.
Он не устремил на Максима конец своего охотничьего копья, но покачал его на ладони — вот так.
— Я говорил о прошедших временах, — заметил Максим, и его веки даже не дрогнули. — В нынешнее время приятно находить юношей, которые умеют думать за себя и за своих друзей. — Он кивнул головой Пертинаксу. — Твой отец, Парнезий, одолжил мне на время эти письма, значит, тебе не грозит никакая опасность с моей стороны.
— Ровно никакая, — пробормотал Пертинакс и потер острие копья о свой рукав.
— Мне пришлось уменьшить
— Желаю, чтобы мы принесли тебе радость, — произнес Пертинакс. — Ведь мы — самый худший сор империи, люди, потерявшие надежду. Лично я скорее доверял бы осужденным преступникам.
— Ты так думаешь? — совершенно серьезно спросил его Максим. — Но это будет только до покорения Галлии. Всегда приходится подвергать опасности или свою жизнь, или свою душу, или свой покой, или вообще какую-нибудь безделицу.
Алло обошел вокруг костра с шипящим оленьим мясом в руках и предложил его нам двоим.
— Ага, — заметил Максим, ожидая своей очереди. — Я вижу Алло в своей стране. Что же, ты заслуживаешь почести, Парнезий; скажи, у тебя много сторонников-пиктов?
— Я с ними охотился, — ответил я. — И, может быть, в их племени у меня найдутся друзья.
— Он единственный человек в броне, который понимает нас, — сказал Алло и принялся говорить о наших добродетелях и о том, как мы с Пертинаксом за год перед тем спасли от волка одного из его внуков.
— И действительно спасли? — спросила Уна.
— Да, но он преувеличил наш подвиг. Зеленый человек ораторствовал, как… как Цицерон. Он превратил нас в каких-то великолепных героев, и Максим не сводил глаз с наших лиц.
— Довольно, — сказал он. — Я выслушал Алло, говорившего о вас. Теперь я хочу послушать, что вы скажете о пиктах.
Я рассказал ему все, что знал; Пертинакс помогал мне. Пикт никогда не сделает ничего дурного, если только потрудишься узнать, что ему нужно. Их вражда против римлян загорелась из-за того, что мы сожгли их вересковые низины. Гарнизон дважды в год торжественно выжигал весь вереск на десять миль к северу от стены. Наш генерал, Рутильян, называл это расчисткой местности. Конечно, пикты убегали; мы же уничтожали их медоносные цветы летом, истребляя весной их овечьи пастбища.
— Правда, истинная правда, — сказал Алло. — Как можем мы делать наше святое вересковое вино, когда вы сжигаете наши медоносные луга?
Мы долго разговаривали; Максим задавал Алло серьезные вопросы, которые показывали, что он знал о пиктах многое и еще больше думал о них. Вот он сказал мне: «Скажи, если бы я дал тебе в управление пиктские низины, был бы ты способен править ими так, чтобы пикты не возмущались, пока я не покорю Галлию? Отойди, чтобы не видеть лица Алло, и выскажи свое собственное мнение».
— Нет, — ответил я, — заросли нельзя снова превратить в римскую провинцию, пикты слишком долго были свободны.
— Предоставим им собирать деревенские советы и доставлять собственных солдат, — продолжал Максим. — Я уверен, что ты будешь держать поводья, не сильно натягивая их.
— Даже в таком случае — нет, — возразил я. — По крайней мере, не в нынешнее время. Мы так долго притесняли пиктов что они не способны доверять никому, носящему римское имя, и так будет продолжаться еще много-много лет.