Старая Англия. Сказания
Шрифт:
Вежливо проводив своих милых родителей и свою дорогую наставницу, они от садовника получили капустный лист, полный смородины, а от кухарки Елены чаю. Смородину они съели, чтобы как-нибудь не раздавить ягод, и решили отдать капустный лист трем коровам, пасшимся подле театра, но по дороге на луг нашли мертвого ежа, которого были обязаны похоронить, и лист оказался им крайне необходимым для этой цели.
Похоронив ежика, дети пошли в кузницу и застали там Хобдена. С ним был и его сын «Пчелиный Мальчик», он слабоумный, зато может голыми руками брать рои пчел без всякого вреда для себя. «Пчелиный Мальчик» сказал им поговорку о дождевом черве:
«Если
Они все вместе напились чаю около ульев, и старый Хобден сказал, что каравай, данный детям их кухаркой, почти так же хорош, как хлеб, который делала его жена; в то же время он показал им, как нужно устраивать силки для зайцев. Силки для кроликов они уже умели делать.
Наконец, Ден с Уной двинулись по рву к нижнему краю склона, покрытого лесом. Это место печальнее и темнее той опушки, где они впервые встретились с центурионом; мрачность ему придает большая торфяная яма, полная черной воды, вдобавок на стволах окружающих ее деревьев висят длинные космы жесткого, похожего на волосы, мха. Тем не менее птицы прилетают и садятся на сухие ветки, и Хобден говорит, что горькая, настоянная на коре ив вода служит лекарством для многих больных животных. Дети сели на упавший ствол дуба в тени молодых буков и уже стали делать петли из проволоки, которую им дал Хобден, как вдруг завидели Парнезия.
— Как тихо вы подошли, — сказала Уна, подвигаясь, чтобы дать ему место. — Где Пек?
— Мы с фавном спорили о том, должен ли я рассказать вам все до конца или нет, — ответил он.
— Я только сказал, что, если он передаст вам все, что было, вы не поймете, — заметил Пек, как белка выскакивая из-за бревна.
— Я не все понимаю, — сказала Уна, — но мне приятнее слушать о маленьких пиктах.
— Я же только не понимаю, — сознался Ден, — как мог Максим знать о пиктах, когда он был далеко в Галлии.
— Император должен знать все обо всем, — ответил Парнезий. — После игрищ сам Максим сказал нам это.
— Игрищ? Каких? — спросил Ден.
Парнезий вытянул свои руки, указав большим пальцем на землю.
— Гладиаторских. Вот о чем я говорю, — произнес он. — Когда Максим неожиданно высадился в Сегедунуме, близ восточного конца стены, в его честь были устроены двухдневные гладиаторские игры. Да, через день после нашей встречи с ним происходили двухдневные игрища; однако, мне кажется, самой большой опасности подвергались не жалкие люди на песчаной арене, а сам Максим. В старину легионы молчали в присутствии своего императора. Не так было у нас. Вы слышали бы сильный рев, шедший с востока вдоль стены, когда его несли на носилках через толпу. Солдаты гарнизона окружали его, кричали, кривлялись, требовали денег, перемены места стоянки, словом, требовали всего, что только приходило в их дикие головы. Его носилки походили на маленький корабль среди волн; они ныряли и падали и снова поднимались в один миг. — Парнезий задрожал.
— Они сердились на него? — спросил Ден.
— Не больше, чем волки, посаженные в клетку, злятся на укротителя, проходящего мимо них. Повернись он к ним спиной на мгновение или на секунду закрой глаза, на стене явился бы новый император. Правду я говорю, фавн?
— Так было, — согласился Пек.
Поздно вечером за нами пришел его гонец, и мы отправились с ним в храм Победы, где жил Максим вместе с Рутильяном, генералом стены. Я почти не видел генерала, но он всегда позволял мне уходить в вересковые заросли. Рутильян был большой обжора и держал пять азиатских поваров; происходил он из семьи, верившей оракулам. Когда мы вошли, то ощутили запах вкусного обеда,
— Вот они, — сказал Максим генералу, который приподнял веки опухшими от подагры пальцами и устремил на нас свои рыбьи глаза.
— Я узнаю их, цезарь, — сказал Рутильян.
— Отлично, — произнес Максим. — Теперь слушай. Ты не двинешь ни одного человека, ни одного щита на стене без совета этих мальчиков. Без их позволения ты будешь только есть. Они — голова и руки, ты — желудок.
— Как угодно цезарю, — проворчал старик. — Если только у меня не отнимут жалованья и доходов, ты можешь сделать моим начальником оракула моих предков. Рим был. Рима нет! — И он повернулся на бок, чтобы заснуть.
— Он получил приказание, — сказал Максим. — Теперь перейдем к тому, что «мне» нужно.
Максим развернул полные списки наших солдат и припасов. Там были обозначены даже больные, в этот день отправленные в госпиталь. Но я стонал, когда его перо отмечало для отправки в Галлию отряд за отрядом из наших лучших… то есть наименее негодных людей. Он взял две башни наших скифов, две башни наших северных британских помощников, две нумидийские когорты; всех дакийцев и половину бельгийцев. Казалось, орел терзает труп животного.
— А теперь сколько у вас катапульт? — спросил он.
Говоря, Максим взял новый свиток, но Пертинакс положил на пергамент свою ладонь.
— Нет, цезарь, — сказал он. — Довольно испытывать терпение богов. Бери людей или машины, но не то и другое; в противном случае ты услышишь отказ.
— Какие машины? — спросила Уна.
— Катапульты, высотой в сорок футов и бросавшие множество камней или железных стержней. Ничто не могло устоять против них. В конце концов Максим оставил нам катапульты, но взял половину наших людей. Когда он свернул списки, мы походили на пустую раковину.
— Привет цезарю! Мы, готовые умереть, кланяемся тебе, — со смехом сказал Пертинакс. — Если какой-нибудь враг только прислонится к стене — она рухнет.
— Дайте мне всего три года, как говорил Алло, — ответил император, — и у вас будет здесь двадцать тысяч человек по вашему выбору. Теперь же начинается игра, мои противники — боги, ставка — Британия, Галлия и, может быть, Рим. Вы будете на моей стороне?
— Да, цезарь, — обещал я, так как никогда прежде не встречал подобного человека.
— Хорошо. Завтра же, — сказал он, — я провозглашу вас капитанами стены.
При свете месяца мы ушли; солдаты очищали арену после игрищ. Мы увидели над стеной большую богиню Рима; изморозь блестела на ее шлеме; ее копье указывало на Полярную звезду. На всех сторожевых башнях мерцали ночные костры; стоявшие в ряд черные метательные машины по мере отдаления казались все меньше и меньше. Эта картина казалась нам странной, так как мы знали, что на следующий день стена будет в наших руках.
Солдаты хорошо приняли известие, но, когда Максим увел с собою половину наших сил и нам пришлось расселить оставшихся по опустевшим башням, а горожане стали жаловаться и говорить, что торговля скоро погибнет, да вдобавок ко всему налетели осенние бури, мрачные дни настали для нас двоих. Пертинакс сделался более чем моей правой рукой. Родившийся и выросший среди больших загородных домов Галлии, он умел разговаривать с любым, начиная с центурионов, рожденных в Риме, и кончая псами третьего легиона — ливийцами. С каждым он говорил, точно тот был равен ему. Я же в то время слишком хорошо ознакомился с предначертаниями Максима и забыл, что не все делается руками людей. Это было ошибкой.