Старая эльфийская сказка
Шрифт:
Мусорная Гора усмехнулась гаденько, и ее единственный глаз весело засверкал.
— Ты-то, может, и не хочешь, — сказала она вкрадчиво, — а вот то, что есть твоя вторая половина, этого хочет еще как.
— Какая моя половина? Левая нога и правое ухо, что ли? — грубо сказал я.
Ведьма гадко захихикала.
— Нет, — ответила она, смеясь — О том ты узнаешь только когда дойдешь до Священного Источника!
— Не слушай ее! — вскипела Гурка. — Она снова колдует! Видишь, она и тебе хочет причинить горе!
— Эльфы велели мне держаться подальше от него, — сказал я. — Так
— Ты не решаешь ничего, — зло произнесла ведьма. — Все решено за тебя!
— Кем? Тобой, что ли? — сплюнул я. — Если ты такое могущественное существо, то отчего же ты живешь тут, в глуши лесной, всеми отвергнутая и презираемая? Ты даже свою судьбу не в силах изменить, так что не заикайся даже о моей!
Ведьма зло оскалилась. Видно, я здорово разозлил ее, напомнив о том, что когда-то Эльфы и люди изгнали ее и до сих пор не простили.
— Ах ты, ублюдок! — прошипела она, оскалив зубы. — Маленький засранец! Да что ты знаешь об этом мире?! Думаешь, ты кому-то нужен? Думаешь, подаренный пояс обеспечит тебя защитой, а эльфийская куртка сделает тебя своим в поселении Эльфов? Ты никому в целом мире не нужен, и даже мать твоя только и жаждет, чтобы перерезать тебе горло! Она идет следом за тобой! Она не поспевает за твоим быстрым эльфийским шагом, но настанет день... настанет день, и вы встретитесь!
Упоминание о матери для меня было неожиданно. Словно острая стрела пронзила мое сердце, и я на миг перестал дышать. В памяти моей живо встало тонкое, бледное лицо матери, упрямо сжатые губы, прикрытые глаза...
— Да эту женщину, верно, тоже орки зачали! — выругался я, когда наваждение схлынуло. Почему-то я поверил ведьме безоговорочно. Мать... зная ее характер, я вполне мог представить себе ее ярость, когда я скрылся в ночи, оставив позади себя пожарище. Я сжег дом старой ведьмы, которая взялась уничтожить не только меня, но и само воспоминание о ее, матери, любви, гордыне и разочаровании. Она могла захотеть отомстить — и могла переступить эту грань, решиться на страшное преступление, за которым только преисподняя и вечное проклятье: убийство.
Глава 11
Мусорная Гора...
Ее жестокое пророчество доставляло ей удовольствие. Лишь один раз глянув на ее радость я понял о ней если не все, то многое.
Она родилась такою, безумной или жестокой. Возможно, она могла пророчить по-иному, и ее добрые предсказания сбывались бы, но ей очень важно было отнять что-нибудь у человека, из шумного и подвижного сделать его тихим, незаметным. Это было все равно что оторвать крылышки мухе. Она останется живой, и дальше будет ползать, и, возможно, жить в самой теплой навозной куче, но летать — никогда.
Странное сравнение, правда?
Меж тем снаружи разыгралась целая буря. Ветер валил деревья и дождь нещадно хлестал, трепал листву. Казалось, весь мир утонул в этом жестоком дожде.
— Она идет, — зловеще клекотала Мусорная Гора, потирая грязные руки. — Твоя мать идет! Наверное, она сильно любила твоего отца если ее ненависть, родившаяся из ее любви, так сильна! О, я бы на твоем месте боялась ее! Я слышу как ненависть разрывает ее грудь!
Признаюсь,
Я никогда не боялся раньше так, как сейчас. Старуха и ее отрава, лес, принадлежащий Эльфам, и вооруженные враги — раньше я этого я опасался, пытался избежать, но никогда в моем сердце не было этой животной паники, этого ужаса, как тогда, когда я представил себе мать, бредущую по лесу с ножом, припрятанным в складках платья.
Я чувствовал ее одержимость.
Я чувствовал ее решимость.
Я знал, я знал это так ясно, как если б это было написано в книге, а я это прочитал, что она не упустит своего шанса, и если она увидит меня в толпе, она подкрадется и вонзит нож мне в сердце.
И было в этом что-то такое неумолимое, неотвратимое, жуткое, что она казалась мне не матерью, а злым духом, охотящимся за мной.
— Замолчи! — прикрикнул я. Если б не дождь, я бы тотчас отправился дальше в путь. Но если у меня хватило бы сил пройти через лес, то Гурка точно не смогла бы. Я не мог рисковать ее жизнью.
Но Мусорная Гора не унималась. Она тоже, по-видимому, слишком многое поняла о нас и наверняка знала, что ни один из нас не осмелится убить ее, даже несмотря на ярость и угрозы Гурки. Что побои? Пара царапин и синяков, укусы и даже выбитые зубы не убили бы ее, а сделали лишь злее, а предсказания ее еще страшнее и мучительнее для ее жертв.
И потому она смеялась, выпялив язык, глядя на мое отчаяние.
— Она встретит тебя, — бубнила Гора, — она настигнет тебя, вот увидишь!
— Замолчи! — закричала Гурка. В глазах ее танцевал страх, но теперь уже не за себя — за меня. — Не смей! Клянусь богами, я убила бы тебя, и мир стал бы чище, если б!..
— Вы не посмеете меня убить, — ответила Мусорная Гора. — Иначе вас накажут ваши же боги, жестоко накажут... Никому в этом мире нельзя убивать, а мне — можно, потому что я убиваю не руками, я убиваю своими словами... Она придет к тебе с ножом, — бубнила себе под нос Гора. — Она одержима и поэтому идет день и ночь. Ее ведет жажда убийства — ты не знаешь, что это такое? Это ужасная сила! Одержимому этой жаждой не нужно ни пить, ни есть, ни отдыхать, он не чувствует ни холода, ни жары. Он хочет только одного — прикоснуться к ненавистному сердцу ножом! И это желание такое горячее, что разогревает даже остановившуюся кровь и мертвых поднимает из могил! Твоя мать идет по твоему следу как гончая, ее сердце подсказывает ей, где ты, твоя кровь зовет ее. Она чует тебя, как хорошая гончая собака — и все потому, что хочет убить тебя...
Я смотрел на дождь, слушал угрозы этого существа, и в сердце моем рождалось новое чувство, незнакомое мне раньше так же, как и страх.
И название ему было — Жестокость. Страшная жестокость, ничуть не меньшая, чем Страх, который отметил мою душу. Мусорная Гора нарочно говорила все эти ужасные вещи, чтобы заставить мое сердце трепетать, а разум гореть в огне ужаса. Мои страх и отчаяние приводили ее в неописуемый восторг, и она хихикала еще омерзительнее, наблюдая за смятением, написанном на моем лице.