Старая крепость (роман). Книга третья "Город у моря"
Шрифт:
— …И прихожу я, понимаешь, оформляться к Тритузному, а он меня спрашивает: «Где вы, товарищ Ентута, последние пять лет работали? А почему у вас нет справок с последнего места службы?» А я ему палю: «Товарищ Тритузный! Я как испугался генерала Врангеля в двадцатом годе, так с тех пор не мог прийти в себя и целых пять лет не мог работать!» Зюзя прямо ахнул: «Пять лет?! Что это за нервное потрясение такое?..»
Тут к Кашкету подскочил с клещами Турунда.
— Тебе что, особое приглашение надо посылать, чтобы к машинке стал? — сказал Лука, принимая мою сторону.
— Простымши
— Мозги у тебя простыли, а не плита! — бросил Турунда в сердцах, пропуская моего напарника к машинке.
— А тебе что, некогда? Поезд в Ростов отходит? — огрызнулся Кашкет, принимаясь за работу.
— Да, некогда! — закричал Турунда, с силой вгоняя лопату в горячий еще песок. — И вся эта болтовня нам надоела. Лень тебе здесь — иди увольняйся, тягай волокушу…
— Так его, ледащего! Так его! — одобрительно крикнул Гладышев.
Чувствуя полное одиночество, Кашкет буркнул:
— Смотри какой строгий! — и принялся формовать.
Тяжело было мне разобраться в душе этого случайного моего напарника. То ли балагуром таким ленивым был он в юности, то ли и впрямь, если верить извозчику Володьке, в степь по-прежнему смотрел: не вынырнут ли из-за кургана махновские тачанки?
Неожиданно, нарушая молчание, Кашкет запел:
В понедельник, проснувшись с похмелья, Стало пропитых денег мне жаль. Стало жаль, что пропил в воскресенье Память жинкину, черную шаль…— Кашкет в своем репертуаре — заметил Гладышев.
— А что — чем не Шаляпин? — сказал Кашкет и приосанился, поправляя косынку.
— Низ уже набит, Шаляпин, а верхней опоки все еще не видно! — крикнул я.
Прыгая около машинки, он все еще не мог успокоиться:
— Даже песню про тебя народ сложил.
— Какую такую песню?
— А вот какую… — И шепелявым, пропитым голосом он запел:
Жил-был на Подоле гоп со смыком, Он славился своим басистым криком…Ты ведь с Подола?
— Плохо географию знаешь, — сказал я строго. — Подол — это околица Киева, а я лично родился в бывшей Подольской губернии.
Кашкет ничего не ответил. Он силился поспевать, превозмогая похмелье, суетился, но мне было ясно, что ту норму, какую обычно ставили мы с Науменко до перерыва, нам никак не выполнить.
Песок накануне был полит слишком обильно. Под низом он парил, как раскрытый навоз весной, и не годился в формовку. Надо было перемешать его с сухим песком.
По соседству высилась куча пересохшего и жирного песка. Я опрометью бросился туда и, чтобы не останавливать формовку, стал перебрасывать песок на нашу сторону.
— Тише ты, окаянный! — крикнул у меня над ухом Кашкет и схватил меня сзади под локти.
Но размаха моих рук ему уже было не сдержать. Острие лопаты врезалось в песок, встречая на своем пути неожиданную
— Вот ирод! Кто тебя просил сюда нос совать! — завопил в отчаянии мой напарник.
Он опустился на корточки и принялся разрывать дрожащими руками песок.
— Да ты рехнулся, что ли? — спросил я, все еще ничего не понимая.
— Я те дам «рехнулся»! Такое устрою, что своих не узнаешь… Косушка была захована тут, а ты угодил в нее.
Кашкет поднял на ладони горсть мокрого песка. Он поднес его к носу и принялся жадно обнюхивать. Руки его дрожали. Резкий запах водки подтвердил мне, что в песке и на самом деле была зарыта бутылка.
— Пошли формовать! — позвал я.
— А чем я теперь опохмелюсь в обед?
— Давай освобождай рамки! Два низа набиты.
Мрачный, насупленный, он стал набивать. Но потеря косушки беспокоила, видно, его больше всего на свете.
— Как тебя угораздило на ту сторону залезть?
— А как тебя угораздило водку в цех тащить? Мочеморда.
— Ты, я погляжу, язва! Не зря твой земляк рассказывал, какой ты вредный парень.
— Это правда, я вреден для тех, кто Советское государство обманывает. Таким вредным был, есть и буду. А то, что Тиктору и тебе это не нравится, — мне наплевать. Я вам подпевать не буду. А если тебе не по душе порядки на советском заводе, убирайся вон отсюда, пока мы тебя сами не попросили.
…Кашкет и в самом деле с обеда ушел неведомо куда: то ли в амбулаторию — больничный лист просить, то ли по увольнительной. А вскоре Федорко, пробегая цехом, на ходу бросил мне:
— Я отпустил твоего напарника. Формуй сам. Турунда поможет тебе залить.
И вот после всех передряг с Кашкетом наступили блаженные часы. Набил пару низков, повтыкал туда стержни — перебегаешь к другой машинке и формуешь верхи.
Я был благодарен этим минутам еще и потому, что, когда мчался цехом от камельков, держа в клещах пылающие плитки, в мозгу блеснула счастливая мысль.
«А что, — думал я, набивая, — если по этим же трубам, по которым сейчас проходит к любой машинке сжатый воздух, пустить такой же воздух, но предварительно подогреть его? Пускай идет подогретый воздух по цеху, разветвляется до каждой машинки и нагревает заодно модели. От общей магистрали можно сделать отвод, привернуть к нему краник, а к кранику — резиновый шланг с медным наконечником. Понадобится тебе воздух для обдувания модели — повернул отводной краник и тем же горячим воздухом прекрасно сметаешь ненужный тебе песок. А все остальное время воздух работает на подогрев. И как просто сделать это! Надо только запаять пазы под моделями, устроить доступ для проходящего воздуха, и модель все время будет горячая. А чего мы достигнем? Многого! Литейщикам уже не надо покидать свое рабочее место и бегать до камельков. Они не будут больше простужаться, выскакивая разгоряченные во двор, особенно зимней порой. Станет соблюдаться правильный ритм формовки. Да и сколько кокса можно сохранить для государства, если мы навсегда уничтожим камельки!»