Старая кровь
Шрифт:
Если бы я сказала Ставе, что беременна, он сказал бы мне рожать, и я любила его достаточно, чтобы пройти через это. Он уже говорил о нашей свадьбе. Если бы я хотела такую жизнь, как жены фермера в городке, что порой играла между беременностями, то я была бы рада. Любая девушка была бы везучей, получив Ставу как мужа и отца детей. Но я была другой. Совсем другой.
Я избавилась от плода, сходив к местной ведьме. Звучит оригинально, знаю, но иначе ее не опишешь. Некоторые говорили, что она была просто вруньей, другие говорили, что она делала зелья и порошки, колдуя, а третьи утверждали, что она была травницей. Я знала лишь, что она жила одна в доме
Тропа вела туда, в земле были старые следы от сотен лет катания повозок с лошадьми и ослами. Я была напугана до смерти, но перспектива родить ребенка и застрять в городе пугала сильнее.
Звали женщину Марией, и хотя ее спутанные белые волосы и грубые манеры пугали, она была неплохой. Она сделала мне тоник из шалфея и других листьев и травок, чтобы я добавила его в чай. Она предупредила о боли и кровотечении, но не осуждала меня. Она словно понимала, откуда я, и выражение гордости мелькнуло в ее глазах, когда я рассказала ей о своих планах на будущее. Я была рада, что она сохранит мой секрет, а я — ее. Судя по приходившим, пока я была там, мужчинам, она была распутной женщиной.
Следующий месяц помню смутно. Я устроила выкидыш в озере ясным вечером. Было за полночь, чтобы никто меня не видел. Мне не нравилось быть в воде, но, как только кровотечение стало постоянным, я поняла, что это был самый чистый выбор. Я боялась, что запах крови привлечет кого-то из глубин леса. Я страдала из-за боли, которую заслужила.
После этого нужно было возвращаться в школу. У меня были другие планы. От аборта я каждый день страдала от угрызений совести, и, чем дольше я оставалась с родителями, ходила в школу и видела Ставу, тем сильнее были эти угрызения. Если я хотела жить дальше, стоило двигаться дальше. Иначе в чем был смысл?
И я бросила школу, как только мы начали следующий год, и решила отправиться в Стокгольм за своей мечтой. Может, там совесть успокоится.
Мое решение потрясло всех, кого я знала. Става не поедет со мной, и я не понимала, как могу оставить его. Как и не понимали одноклассники или учителя — мы казались им идеальной парой. Мои родители были в ярости. Они говорили, что если я уеду, у меня не останется здесь дома. Они отказывались от меня. Я ожидала этого от отца, это меня не удивило, но действия мамы меня потрясли. Наверное, она так расстроилась из-за того, что я уеду, что я не заслуживала быть ее дочерью. Я не знала, как было на самом деле. В хорошие дни я считала, что мама зря меня прогнала. В плохие — не могла ее винить. Я хотя бы готовилась к тому, что ждало меня в жизни. Оглядываясь на это, я задумываюсь, с чего начала копиться моя «карма». С аборта? Или когда я эгоистично бросила возлюбленного и семью?
Я оставила место, где провела детство, с маленьким рюкзаком за спиной. Я все еще могу рассказать, что там было: два платья, одно наряднее другого; красная помада для «игры»; ночная рубашка, корсет, чулки и две пары панталон; томик «Ада» Данте на английском, чтобы развивать язык (украла из школьной библиотеки); маленький блокнот и карандаш и горсть лакрицы.
У меня не было денег, я собиралась доехать в город на попутках, но Става удивил меня и одолжил машину отца, чтобы довезти меня до ближайшей железнодорожной станции. Она была в часе пути, это была наша последняя поездка вместе. Он толком не говорил, но я видела, как разбито его бедное сердце. Это разрывало меня изнутри, и, когда он обнял меня на прощание
— Я тебя не понимаю, — прошептал он мне на ухо, пока я давилась слезами, которые не прекращались. — Но, надеюсь, ты найдешь то, что ищешь.
Со звоном в ушах я забралась в поезд и оставила старую жизнь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В каком-то плане я нашла то, что искала. Когда я прибыла в Стокгольм два дня спустя, грязная и уставшая, меня очаровал большой город. Яркие здания пульсировали, были невероятно высокими, и людей было столько, что я словно плыла в море из них. Кстати о море, вода тянулась с сотней мелких островов. Это было не озеро, а дышащее и движущееся море, которое тянулось до дальних земель. Этот роскошный мегаполис потряс меня, я часами стояла на улицах, глазея на всё и вся.
Но мне нужно было привести себя в порядок, поесть и поспать, и я нашла неподалеку пансион среди магазинов. После нескольких попыток и потраченных нервов меня все-таки приняли. Шла война, Швеция была в нейтралитете, и здесь были люди из Норвегии, Дании и Финляндии, пережидающие в Стокгольме войну.
Место, которое я нашла, было старым, но только для девушек, и это давало ощущение безопасности. Никто не был общительным, они были замкнуты, но хозяйка помогла мне найти работу. Я две недели работала горничной в доме, работа была в обмен на мое проживание, пока я не найду работу своей мечты или что-то близкое к ней.
В театре искали мастериц на все руки. Им нужен был кто-то опытный, особенно в гриме или костюмах, а еще уборщицы в театре после представлений и репетиций.
И я, конечно, пошла туда. В школе я делала грим для пьес, и, хотя у меня не было опыта с костюмами, я знала, что у меня есть вкус. Я считала, что идеально подхожу для этой работы, и хотела получить ее.
Театр был в центре города, но в бесхозной части. Я испугалась, когда пошла туда на встречу, как тогда, когда пошла в лес к Марии. В моем городе незнакомцы не скалились при виде меня, никто не кричал грубые слова. Часть меня думала, что это проверка, которую нужно пройти, чтобы понять, справлюсь ли я с такой жизнью.
Когда я добралась до театра, я была на нервах. Снаружи он не впечатлял, простое серое здание с облупленными колоннами и скользкими ступеньками, и я начала думать, что ошиблась.
Но дверь распахнулась, изнутри вырвался теплый свет. Передо мной оказалась Лисбет, управляющая. Она была выше меня, ей было за тридцать, она была в мужских брюках, короткие волосы были завиты. Ее губы были в красной помаде, как у меня (и мы потом отвесили друг другу одновременно комплимент насчет этого). Она улыбнулась, и мне стало лучше.
— Ты, должно быть, Пиппа, — сказала она, протянув руку.
Я кивнула, смутившись и пожав ее руку. Ее ладонь была сильной.
Она повела меня в здание, и я поняла, что прошла проверку. Я должна была прийти сюда.
И хотя снаружи театр выглядел плохо, внутри он был роскошным, как музей. В залах был мягкий темно-зеленый ковер, с потолков висели люстры, гобелены и картины выступлений, от римского театра до Шекспира, украшали стены вместе с плакатами давно прошедших представлений. Лестница, ведущая на балкон, была с позолоченными перилами, которые мерцали, хоть и были старыми. В театре были ряды бархатных сидений темно-коричневого цвета.