Старая театральная Москва (сборник)
Шрифт:
Такое же тёмное существо, как ребёнок.
Можно ли? Справедливо ли с него взыскивать?
Шантажист говорил бы:
– А я беру!
с похвальбой. Негодяй – со скверным смешком над своей бессильной жертвой.
У вас Грознов говорит это просто.
Спокойно.
Констатирует факт.
Ему в голову не приходит, что тут можно чего-нибудь стыдиться.
Ева до грехопадения.
Не знает разницы между добром и злом.
И уже пусть там политики, социологи, экономисты и историки выясняют,
Пусть они разберутся, благодаря каким историческим, политическим, социальным условиям у народа, как вывод мудрости из всей его жизни, могла родиться такая безнравственная пословица:
«Правда хорошо, а счастье лучше».
Вы – защитник. Вы имели дело с отдельным человеком.
Своей защитой вы показываете его нам:
– Вот он каков. Можно ли его судить?
И своим добродушным смехом мы уже вынесли оправдательный вердикт.
– Виновато многое, но он, – он не виноват.
И мы с любопытством, и с весёлым смехом следим за похождениями «Евы до грехопадения».
За курьёзным, за неожиданным умозаключением.
– А кому вы должны?
– Купцу.
– Богатому?
– Богатому.
– Так не платите. Купец от ваших денег не разбогатеет, а себя разорите.
Грознову смешно даже: платить, – раз купец, да ещё богатый!
– Смешно! Руки по локоть отрубить надо, которые своё добро отдают!
Вы – неподражаемый артист. Как передать тон глубокого убеждения, которым у вас Грознов говорит свои сентенции?
– Серебра-то у нас пуды лежат!
Хорошо, у него серебра много.
Он говорит это без вздоха.
Без зависти.
Спокойно. Даже торжественно.
Это его мудрость.
Это мудрость ребёнка.
– Да, ведь, срам, подумайте, когда в «яму» за долг посадят! – говорят ему.
Грознов удивлённо:
– Нет, ничего! Там и хорошие люди сидят, значительные, компания хорошая. А бедному человеку-таки на что лучше: квартира тёплая, готовая, хлеб всё больше пшеничный.
И даже когда Грознов рассказывает, как он понимает свои правила жизни, – это только новый курьёз с «Евой до грехопадения».
– Вот у меня деньги – и много, а я вам не дам!
Неожиданность мысли, которая даже бедную Зыбкину ошеломляет.
– Что вы говорите?
– Говорю: денег много, а не дам.
– Да почему же?
– Жалко.
– Денег-то?
– Нет, вас.
– Как же это?
– Я проценты очень большие беру.
И когда Грознов сказал это, у вас, Константин Александрович, процесс о ростовщичестве выигран в его пользу!
Он сам у вас недоумевает, зачем он это делает.
– Деньги на что вам: вы, кажется, человек, одинокий?
– Привычка такая.
С какой покорностью судьбе говорит это ваш Грознов:
– «Что ж, мол,
Что же, это кретин?
Нет!
В его маленьких хитрых глазах светится ум и много житейской смётки, он любит, делает добро, ненавидит, – как человек.
Только в области нравственности он рассуждает как ребёнок.
Слава богу, автор с такой же мягкой, доброй, стремящейся проникнуть, понять, оправдать душой, русской «душою защитника», не толкнул этого персонажа натворить зла. Напротив, Грознов нечаянно сделал доброе дело.
И мы выходим из театра…
Молодые зрители, рассуждая о тех условиях, которые родят «темноту», и осуждая их.
Но все без малочеловеческого чувства отвращения к человеку, с улыбкой вспоминая старика Грознова.
Оправданного нами за «неведение».
С добродушной улыбкой над Грозновым, с чувством глубокой благодарности к делам великого и человечного художника.
С чувством благодарности присяжного к защитнику, который раскрыл ему истину о душе подсудимого и дал возможность вынести умный и справедливый приговор.
Пьеса «Не всё коту масленица».
На скамье подсудимых купец Ермил Зотыч Ахов.
Если рассказать «дело», – возмутительное «дело»!
Целых три акта издевательства!
Самодурство и издевательство. Всё над слабыми. Всё над бедными.
Возмущение берёт и на автора!
Тут драма. Как же из этого сделать комедию?
Где тут место для смеха?
Но выслушаем защитника.
Вы подходите к подсудимому, Константин Александрович, и одним штрихом…
Вот преимущество изумительного таланта! Я тут целый час стараюсь обрисовать вас, а вы одним штрихом рисуете человека.
Всего человека. С головы до ног.
Вот чудо вашего таланта! Вы одним мазком рисуете целую картину!
Вы подходите к подсудимому Ахову и, среди сумбура диких мыслей, странных чувств этого самодура, – находите сразу одну фразу, нужную для вас, которая всё объясняет:
– Я человек богатый!
С каким убеждением, с каким величием Ахов у вас произносит эту фразу.
Если бы бог Олимпа захотел похвастаться, – он таким тоном произнёс бы:
– Я – бог!
И всякий раз, когда в роли встречается эта фраза, – вы выдвигаете её на первый план.
Ахов всё объяснил про себя.
Люди делятся не на добрых и злых, не на хороших и дурных, не на честных и бесчестных.
Люди делятся на:
– Богатых и бедных.
«Я человек богатый».
Зачем ему ещё добавлять, что он честен, хорош или добр.
Разве этим не сказано всё?
Этакий «экономический материалист»!
И всё, что дальше говорит, и что делает Ахов – является только курьёзным развитием этой основной курьёзной мысли.
Мрачный образ превратился в грандиозную нелепость: