Старчество в годы гонений. Преподобномученик Игнатий (Лебедев) и его духовная семья
Шрифт:
И Господь, умножая, умножал радость батюшки, ибо все то, что было получено им в течение его жизни, теперь оказалось полезным и было принесено на служение человеку. В своем новом положении, среди людей большого города, батюшка часто должен был обращаться к этому опыту своей жизни. В нем, в первую очередь в прежнем руководстве старцев, на все вопросы были уже готовы жизненные ответы; здесь был также и опыт полученного им светского образования; сюда же относились и те познания, которые получил батюшка, живя в монастыре и исполняя разнообразные послушания и службы. И то, и другое, и третье, а вернее – духовное зрение, проникающее опыты светских наук и практических познаний, очень широко позволяли батюшке дать любой совет при любом создавшемся положении. И здесь прежде всего была цель – раскрыть человеку богатство его
Так постепенно вокруг батюшки обнаружился круг лиц, которые возжелали все оставить по его слову, чтоб искать на земле только единого, – все больше юные души, еще не узнавшие полностью жизни с ее неизбежными скорбями. Здесь были и семейные, которые в батюшке имели своего отца и печальника, вникающего внимательно во все горести их положения: нужду, болезни детей, их воспитание. Были представители интеллигентных профессий, которые в батюшке находили себе советчика, своего благодатного покровителя, который, не отрывая их от основной работы, учил, что прочно только то, что делается о Господе. Приходили к батюшке и монашествующие со своими иноческими скорбями и томлениями, в нем они имели точно столп и защиту. Были здесь и пожилые люди, которые в батюшке, младшем их по возрасту, видели отца и благодетеля; со слезами, крестясь, уходили они от него, сознавая, что им еще много нужно учиться тому, о чем говорил батюшка, зная, что они хотя и стары, но не опытны в добродетели; многим хотелось очистить душу, жажда покаяния связывала их с батюшкой неразрывной любовью. Приходили и те, которых мучила совесть, и они, изнемогая под бременем ее мучения, приходили для того, чтоб облегчить ее, получить поддержку, попросить о помощи, приблизиться ко всеисцеляющей благодати в таинстве покаяния.
И вот все эти люди в конце вечерней службы вереницей тянулись на клирос к батюшке, терпеливо ожидая своей очереди; тихо и медленно поднималась рука батюшки, благословляя народ; некоторые уходили, удовлетворенные полученным благословением, другие шептали два-три словечка, некоторые в стороне дожидались, чтоб получить исчерпывающий ответ на свои вопросы. Тихо мерцали лампады перед иконами длинного храма-корабля в честь Боголюбивой Божией Матери, тихо было среди многочисленных гробниц, стоящих рядами по обе стороны у окон; служба кончалась, народ постепенно тихо расходился, прикладываясь к большому старинному распятию в конце храма.
Но деятельность батюшки не во всех находила себе сочувствие. Были голоса среди народа, которые говорили, что рано он начал старчествовать; были скорби и от братии. Но батюшка, который принимал делание свое как послушание, данное ему Богом и благословением архиерейским, терпел эти скорби разумно и с рассуждением, находя во всем и всегда повод для спасительного самоукорения. Таковым соблазняющимся можно было бы ответить словами преподобного Петра Дамаскина: «Не всякий, кто стар летами, уже способен к руководству, но тот, кто приял дар рассуждения».
Обладая слабым здоровьем, батюшка совершал литургию только в воскресные дни; с назначением его наместником окончились уже его чреды седмичных служб, тем более что и здоровье не позволяло. Особой теплотой и искренностью были проникнуты эти воскресные службы батюшки. Тихо, иногда едва слышно, доносились его возгласы из алтаря; тихо и смиренно совершалось богослужение; смиренно, бездерзновенно воздвизал он свои руки на Херувимской песни; не было ничего поразительного ни в хоре, ни в служении собратий, однако сердце молящихся за этими литургиями наполнялось особым умилением, полнота молитвенного чувства возвышала душу, мир Божий и его Творец-Промыслитель чудно изображались в душе. Человек уходил от богослужения успокоенный, утешенный непризрачной радостью и непрелестным
Та же чистота молитвенного духа, простота и непрелестность была и в дни торжеств, когда литургия совершалась соборне. И здесь особенно поразительно было сочетание сосредоточенной величавой торжественности, мерности, неспешности с великой же безыскусственностью и простотой.
А вечерние службы? Всегда строго-уставные, истинноправославные, нежно-умилительные и покаянные в будние дни при пении тихого, но всегда изящного хора сестер, они в дни особенно чтимых «Петровских» торжеств или в дни двунадесятых праздников превращались в настоящий пир духовный для молящейся дуттти. Длинная, неспешная вечерня со стихирами на десять на Господи, воззвах; две кафизмы с седальнами на утрени; поучение на полиелее; канон антифонно на 12; катавасия, стихиры на хвалитех – все это было чудным домом души, ее воспитанием, ее пищей и питием, ее возрастанием. И если, с одной стороны, душа питалась наставлениями старцев – отцов духовных, с другой стороны, она же утешалась и видела сбытие этих слов в нежной любви Матери-Церкви, в ее богомудро составленном уставе, в ее тончайшем попечении о всех нуждах спасающегося грешника. И то она, Святая Православная Церковь, звала к покаянию и смирению, то, величаво восхваляя Творца, призывала и земную душу прославить с радостью и утешением недомыслимое Промышление Божие о нас.
Как в Зосимовой пустыни, так и в Петровском монастыре богослужение было основным средоточием всей жизни собранного о Боге общества.
Во все годы службы в Боголюбском храме батюшка ходил пешком к себе домой на Троицкую, правда, уже с провожатым, но иногда по слабости здоровья и особенно из-за скованности ног принужден был передвигаться на извозчике. Большая загруженность по делу наместника монастыря, а еще больше – обременение народом, который все возрастал и возрастал в поисках его руководства, понуждали батюшку летом искать хотя малого отдохновения в тишине под Москвой. Это необходимо было и для самого дела – окормления душ; необходимо было для батюшки дать себе возможность почитать духовные книги, в тишине побыть наедине с Господом, углубиться в молитву за тех же духовных детей своих.
Живя на даче со своими близкими духовными детьми, оказывавшими ему необходимые услуги, батюшка и здесь не оставлял своей заботы о людях в Москве. Он посылал им устные и письменные ответы на их вопросы и недоумения, следил за течением их жизни, а иногда даже должен был назначить приезд их на дачу, чтобы лично решить тот или иной вопрос. Расположившись в отдельной маленькой комнатке, проводил батюшка свой смиренный иноческий отдых, постоянно наблюдая, чтоб утром и вечером полностью вычитывался весь круг церковной службы. За обедом всегда читались жития дневных святых из славянских Четий-Миней.
На даче, по временам приезжая в Москву, батюшка находился до конца сентября – октября. Он очень любил эту пору поздней осени, утешался уединением и часто, выходя на маленькую терраску в ватном подряснике, потихоньку бродил по ней из угла в угол, с трудом переступая своими больными малоподвижными ногами. Перед глазами расстилался водный простор реки и синевато-серые леса вдалеке.
Изредка навещая старца иеросхимонаха Алексия и получая от него духовную поддержку, батюшка лишился и ее, когда 19 сентября 1928 года последовала кончина блаженного старца. Весть эта посетила батюшку в период его краткого осеннего отдыха под Москвой. С трудом совершил он путешествие в Сергиев Посад, чтобы проститься с благодатным и великим старцем – «единым от древних».
Принимая народ в храме, отдавая этому делу значительную часть своего там пребывания, батюшка часто не успевал заниматься с теми, которые за это время стали его присными духовными детьми. А они требовали руководства еще более внимательного, чем многосоставный пестрый поток богомольцев Петровского монастыря. Им надо было объяснить те тайны духовной жизни, которые неизбежно открывались им, погружающимся в своего внутреннего человека. Многое в духовном мудровании о спасении было непонятно, чуждо даже и для этих чутких сердец; надо было объяснить, показать примером, растолковать на основании святоотеческого рассуждения, указать для прочтения книгу и даже снабдить ею ищущую душу.