Старчество в годы гонений. Преподобномученик Игнатий (Лебедев) и его духовная семья
Шрифт:
В выписках из жития архимандрита Моисея на страницах сельскохозяйственного календаря читаем следующие строки: «Архимандрит Моисей усмотрел в мысли своей никогда не начинать говорить брату о пользе души и о всяком исправлении без обращения прежде ко Господу ума своего с требованием вразумления себе». И еще: «Во время трапезы блеснуло в уме архимандрита Моисея разумение, чтоб погрешности братьев, видимые им и исповедуемые ему, принимать на себя и каяться, как за свои собственные». Все это были слова и мысли высокой меры духовного мужа, которые новопосвященный иеромонах складывал в свою сокровищницу духовную, может быть, уже испытывая нужду в подобных указаниях при общении с братиями.
А время шло своей мерною поступью; события развертывались,
Все они, покидая святые стены, могли выразить свои чувства словами вышеприведенного письма отца Митрофана: «О, родная обитель, где наши блаженные отцы ходили, и кладбище, где покой отцов и братий, и собор, и храм Всех Святых, смотрительно устроенный отцом Павлом, чтоб всякий радовался своему Ангелу… вот и окошечки наших блаженных отцов…» Замолчал и колокол, который «оглашал весь поднебесный свод. Святая Матерь Церковь своих чад во храм звала…». И служба церковная, которой уже не будет больше: «вот вышел блаженный отец игумен на литию, тихо, смиренно… величественно и благообразно… вот отверзаются Царские Врата, и из божественного Святилища торжественно выплывают два белых лебедя со своими птенцами, и вдруг раздается громкий голос от божественного Алтаря – Хвалите Имя Господне, хвалите раби Господа!». «Сколько пережито славных и светлых дней, можно ли это все забыть?»
И, конечно, не забыли питомцы обители своего земного рая, своего почти небесного жития; все они унесли в душе своей и до могилы сохранили преданность и верность заветам своей родной матери – пустыни.
Захватив с собою часть наиболее дорогих книг, икон и кое-что из бедного монастырского имущества, отец Агафон по благословению старца иеросхимонаха Алексия переехал на жительство в Москву, в семью его духовных детей, поселившись в маленькой комнатке на Троицкой улице, неподалеку от Патриаршего подворья.
IV. В Москве
1. Высоко-Петровский монастырь
Ниже вжигают светильника и поставляют его под спудом, но на свёщнице, и светит всем, иже в храмине суть.
Сурово по первому началу приняла столица пустынного инока, приведенного волею Божиего под ее покров: стесненность в средствах для жизни на самое необходимое, стесненность от нахождения в светской семье, хотя и благосклонно относящейся к нему, слабое здоровье, отсутствие столь необходимой и привычной духовной поддержки старцев… В первое время своей столичной жизни отец Агафон начал служение в церкви святого великомученика Никиты (за рекой Яузой), причем оба конца – в церковь и обратно на Троицкую – совершал пешком из-за недостатка денег на трамвай. «Много здесь церквей по Яузскому бульвару, одна за другой, на каждом шагу», – говаривал батюшка уже позднее, вспоминая свое пешее хождение за реку Яузу.
Однако посещая рабов Своих скорбями, Господь не до конца посещал их. Уже в октябре 1923 года отец Агафон вместе с другими братиями обители, оказавшимися в Москве в числе 3–4 человек, был приглашен владыкой Варфоломеем, духовным сыном отца Германа, в Высоко-Петровский монастырь, что у Петровских ворот. Облегченно вздохнули скорбные души иноков под кровом архипастыря – их собрата. Под управлением его стала вводиться в
Высоко-Петровском монастыре строгая уставная служба, улучшалось пение, со временем было организовано два хора, неуклонно утром и вечером отправлялось полное церковное богослужение, подбирались чтецы, в порядок приводились церковные стены, смиренно,
Владыка, зная отца Агафона еще со времени своего студенчества и памятуя сказанные о нем слова общего их духовного отца, понимал, что в нем может иметь себе надежнейшего помощника во всех своих благих начинаниях, а наипаче в делании духовном, почему и назначил его вскоре наместником монастыря, а 5 мая 1924 года возвел его в сан архимандрита. Вместе с этим отцу Агафону было благословлено вести исповедь приходящих в монастырь богомольцев – мирян и монашествующих.
Таким образом, 1924 год явился началом созидания нового общества о Господе, где все стремление всех членов было только о едином на потребу. И совершилась здесь чудная воля Божия, ибо на почве скорби о разлучении с любимой пустыней положено было пустынными иноками начало пустыни в столице; глубокая печаль была как бы родительницей тихой и вместе с тем крепкой уверенности и радости; стесненность духа успокоилась в тихой и кроткой надежде на Бога.
В этом же 1924 году стала обрисовываться и деятельность батюшки, с наибольшей полнотой раскрывшаяся впоследствии. К слову пустынного, но опытного монаха, ученика старцев, стали привлекаться сердца людей различных состояний, многие задумывались над простым иногда, но всегда вдумчивым опытным советом; боль душевная утолялась, когда в духовнике находили себе не судью, а состраждущего, искусного целителя. Вначале очень незаметно, но потом все больше и больше вокруг клироса, где исповедовал отец Агафон, стали толпиться люди – и москвичи, и приезжие, образованные и простые, взрослые и юные, женщины и мужчины.
Но и это благословенное начало – созидание нового благодатного корабля – не обходилось без испытаний и общих, и частных. Летом того же года зимняя церковь Петровского монастыря была закрыта, и вновь собранное общество должно было искать себе приюта в чужих стенах. И тогда же, летом 1924 года, оступившись при поездке на трамвае, батюшка почувствовал усиление своей болезни – энцефалита. Ноги стали с трудом передвигаться, он стал замечать и замедление в движении рук. Путь, на который его поставил Господь, здесь же требовал как бы искупления, очистительного искушения в болезни; так начертывалось направление внутреннего креста батюшки – несение болезней душ к нему приходящих при собственной тяжелой телесной болезни.
Господь вскоре утешил рабов Своих, и новый духовный корабль опять обрел себе пристанище в стенах Боголюбского храма Петровского монастыря, который был открыт в конце августа того же 1924 года. С радостью и торжеством совершили иноки свою первую вечернюю благодарственную службу и водворились под покровом Боголюбивой Божией Матери.
Для исповеди приходящего народа батюшке был выделен просторный левый клирос. Сам Владыка не имел подходящего места для своих духовных занятий; трогательно было видеть, как архипастырь смирялся в этом отношении перед отцом наместником. Он точно тщался исполнить апостольское слово: честию друг друга больша творяще (Рим 12:10). И стал левый клирос прибежищем для многих страждущих сердец и душ. Часто подолгу, непонятно для новичков задерживались там люди, чтоб, открывши тайные свои недуги, выйти обновленными, точно вновь родившимися для новой жизни о Господе.
Батюшка по своей болезненности принимал народ сидя в маленьком креслице, слегка откинувшись назад (в первые годы своей болезни, потом он стал согбенным), иногда слушал излияния души, ненадолго закрывая глаза. Говорил он очень мало, только вставит вопрос, необходимый по ходу рассказа; иногда отпустит, только разрешивши грехи, иногда же скажет слово, которое насквозь пронзит душу. Принимая как послушание благословенное ему дело исповеди и руководства, батюшка как истинный послушник со всей искренностью относился к нему, а относясь так, со временем от всего сердца полюбил это дело. Так поставлен был Господом светильник на свещнице, чтоб светить всем к нему приходящим…