Старик Хоттабыч (ред. 1938 года)
Шрифт:
Едут люди На верблюде… Едут люди На верблюде…
Верблюд подошёл к перекрёстку как раз тогда, когда на светофоре загорелся красный свет. Он хладнокровно переступил жирную белую черту на мостовой, хотя около неё было большими буквами написано: «Стоп!» Напрасно Волька старался удержать животное. Корабль пустыни, спокойно перебирая ногами, продолжал свой путь прямо навстречу милиционеру, который приготовился к достойной встрече и уже вытащил из сумки квитанционную книжку для взимания штрафа.
Но
Действительно, ещё одна секунда — и произошла бы непоправимая катастрофа.
— Попрошу поближе к тротуару,- спокойно сказал милиционер и приложил руку к козырьку своего белого шлема.
Вольке с трудом удалось заставить верблюда подчиниться этому распоряжению.
Собравшаяся толпа была настроена резко отрицательно к нашим героям. До слуха сразу поскучневшего Вольки доносились отдельные малоутешительные реплики:
— Ездиют тут на верблюдах…
— Да, чуть-чуть несчастье не приключилось.
— Тут, я так полагаю, главное не мальчишка. Тут, я так полагаю, главное — старичок, который за мальчишкой сидит…
— Да, сидит и шляпой обмахивается. Прямо как граф какой-нибудь.
— Чего смотреть! В отделение — и весь разговор.
— И откуда только люди сейчас верблюдов достают, уму непостижимо!
— Эта животная краденая.
— Ничего, в отделении разберутся.
Волька, почувствовав, что он влип в неприятную историю, свесился с верблюда и принялся неловко извиняться перед милиционером:
— Товарищ милиционер, я больше не буду, отпустите нас, пожалуйста. Нам верблюда кормить пора. Ведь в первый же раз…
— Ничего не могу поделать гражданин,- сухо отвечал милиционер,- в таких случаях все говорят, что в первый раз.
В это время Волька вдруг почувствовал, что Хоттабыч дёрнул его за рукав.
— О юный мой повелитель,- сказал он, и это были первые его слова за всё время этого прискорбного инцидента.- О юный мой повелитель, мне грустно видеть унижения, на которые ты идёшь, для того чтобы избавить меня от неприятностей. Все эти люди недостойны целовать твои пятки. Дай же им понять пропасть, отделяющую их от тебя.
Волька в ответ досадливо отмахнулся. Но вдруг он снова почувствовал, что не волен над своей речью.
Он хотел сказать:
«Товарищ милиционер, но я очень прошу вас, отпустите меня. Я обещаю вам до самой смерти никогда не нарушать правил уличного движения».
Но вместо этой смиренной просьбы он вдруг неожиданно для самого себя заорал на всю улицу:
— Как ты смеешь, презренный, задерживать меня?! На колени!
Хоттабыч при этих словах удовлетворённо осклабился и тщательно расправил пальцами усы. Что же касается милиционера и окружающей толпы, то все они от неожиданности были даже не столько возмущены этими наглыми речами, сколько ошарашены.
— Я попрошу вас повторить произнесённые вами слова,- обратился к Вольке милиционер, стараясь сохранить спокойствие.
— Я самый выдающийся отрок этого города! — продолжал Волька орать, изнывая от чувства собственного бессилия.- Вы недостойны целовать мои пятки! Я красавец! Я ум-ни-ца! А ну, попробуйте-ка поцеловать мои пятки! На колени передо мной, о вы, недостойные сыны Адама!
— Ладно,- хмуро ответил милиционер,- там в отделении разберутся насчёт пяток тоже. За пятки вы, гражданин, ответите отдельно.
«Что со мной будет?! Ой, ой, ой, что со мной будет?!» — ужасался Волька, в то время как из его рта вылетали грозные слова:
— Остановись и замолчи, недостойный страж! Смирись и жди, пока не получишь заслуженного наказания из моих рук! Ух, ты!
В это время что-то отвлекло внимание Хоттабыча. Он перестал нашёптывать Вольке свои высокомерные слова, и Волька, к которому на короткое время вернулась самостоятельность, умоляюще забормотал, низко свесившись с верблюда и жалостливо заглядывая своим слушателям в глаза:
— Товарищи… граждане… Вы меня, пожалуйста, не слушайте… Разве это я говорю? Это вот он, этот старый болван, говорит. Я за эти слова не отвечаю.
Но тут Хоттабыч снова взял нить разговора в свои руки, и Волька, не переводя дыхания, закричал:
— Трепещите же и не выводите меня из себя, ибо я страшен в гневе! Ух, как страшен! Честное пионерское!
Он уже прекрасно понимал, что его слова никого не пугают, а только возмущают, а некоторых даже смешат, но ничего сделать не мог. Между тем недоумение сменилось у тех, кто слушал Вольку, лёгким беспокойством и даже сочувствием.
— Вот мы, граждане, ругаем этого мальца, смеёмся над ним, а он, может быть, сумасшедший, то есть я хотел выразиться: ненормальный,- сказал проникновенно один старичок.
И, как бы перекликаясь с этими словами, вдруг раздался взволнованный голос какой-то женщины:
— Граждане! Что я вижу! У него же сильный жар! Мальчик ведь прямо дымится!
— А ну молчать, если хотите со мной разговаривать! — проревел им в ответ Волька и вдруг с ужасом почувствовал, что вместе со словами из его рта вылетают большие клубы чёрного дыма.
Кто-то испуганно вскрикнул, кто-то побежал в аптеку вызвать «скорую помощь», и Волька, воспользовавшись создавшейся сумятицей, шепнул Хоттабычу: