Старики и бледный Блупер
Шрифт:
Никто не двигается с места.
Ковбой встает.
– Выполнять.
Мы все понимаем, что Ковбой прав. Пусть это жестоко, но он прав.
– На тебе!
Салага без какого-либо предупреждения бросается на поляну. Палит наугад. Он несется скачками, с гибкой грацией плотоядного хищника, нападающего на жертву. С подбородка капает слюна. Салага жаждет испить горячей крови. Салага стремится добраться до человеческой плоти, разорвать ее и сожрать. Глаза салаги налились кровью: они горят огнем в этом мире теней, окружившем нас. Он палит вслепую. Салага уже и сам не понимает, что делает. Он считает
Ковбой пытается подставить ногу салаге, бегущему по тропе, но салага удерживается на ногах и бежит еще быстрее, человек-волк, несущийся в царство смерти. Запинаясь, он подлетает к Доку Джею. Крутится на месте. Его горящие глаза рыскают по листве.
– Давай, Док, помогу. Я понесу…
Бах.
Пару секунд нам кажется, что на этот раз снайпер, наконец, промазал. Но затем салага падает на колени как для молитвы и хватается руками за горло.
Ковбой говорит:
– Уходим.
– Хрен там уходим, – говорит Скотомудила. – Сам уходи, мудак.
Ковбой делает шаг к Скотомудиле, становится с ним лицом к лицу, смотрит прямо в глаза.
– Мудила, в голове пойдешь.
Скотомудила встает, поднимает пулемет с бревна и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом в сорок пять градусов.
– Морские пехотинцы никогда не бросают на поле боля павших или раненых, Мистер Командир Отделения, сэр.
Ковбой, сверкая глазами, смотрит на Скотомудилу, шумно втягивая воздух, потом отводит меня в сторону.
– Джокер, теперь тут ты начальник. Уводи людей.
Ковбой видит, что Скотомудила прислушивается, и специально для него добавляет:
– Прикажи Мудиле – пускай в голове идет.
Скотомудила сплевывает.
Ковбой говорит мне, приглушив голос:
– Никогда не поворачивайся к Мудиле спиной. Халявы ему никогда не отваливай. Это он Мистера Недолета подорвал.
Я говорю:
– А ты как, Ковбой? Я, типа, если тебя похерят, кто меня с твоей сестренкой познакомит?
Ковбой глядит на меня какими-то нездешними глазами.
– Нет у меня сестры. Я думал, ты знаешь, – Ковбой глядит на Дока, Алису и салагу. – Мудила прав. Я должен попробовать. Снайпер увидит, как вы отходите, и…
– Слушай, нахрен это. Наплюй на все. Не выйдет ничего.
– Уводи людей, Джокер. Командуй.
– Но, Ковбой, я…
– Это моя обязанность, – говорит Ковбой. – Обязанность… – Голос Ковбоя звучит так, будто собственные кишки пережимают ему глотку.
– Хорошо?
Я молчу.
– Сделаешь, брат?
– Конечно, Ковбой. Всех доведу до высоты, целыми и невредимыми. Отвечаю.
С Ковбоя спадает напряжение.
– Спасибо, Джокер, – он улыбается. – Старый ты говнюк.
Орет Донлон:
– Смотрите!
Док Джей положил салагу на бедро. Лицо салаги побагровело. Док Джей как в поцелуе прижался к ярко-красным губам салаги, пытаясь вдохнуть жизнь в его обмякшее тело. Салага изгибается, жадно хватая воздух. Док Джей придерживает салагу, выхватывает К-бар, перерезает салаге глотку. Воздух со свистом врывается в неровный разрез, вспенивая кровь Салаги розовыми пузырями. Салага сучит ногами, чихает, кашляет. Док Джей вываливает все из аптечки, шарит среди шин, перевязочных пакетов, лейкопластырей. Затем в полном смятении
Бах.
Правое ухо у Дока Джея пробито. Док осторожно трогает свою голову с правой стороны, касается мокрого рваного мяса.
Бах.
Пуля отрывает у Дока Джея нос.
Бах.
Пуля пробивает Доку Джею обе щеки. Он заходится кашлем, выплевывает выбитые зубы и куски десен.
Злобно оскалившись, Скотомудила палит из пулемета по зарослям.
– Уводи людей, – говорит Ковбой.
Он швыряет на землю "стетсон" и дробовик Мистера Недолета. Срывает кольцо еще с одной дымовой гранаты и бросает ее. Вырывает пистолет Мистера Недолета из наплечной кобуры. И, прежде чем я успеваю сказать Ковбою, что пистолет в джунглях бесполезен, он толкает меня в плечо, как в детской игре, и срывается с места, виляя на бегу, насколько позволяет узкая тропа.
Мы ждем, что будет.
Я понимаю, что должен уводить отделение, но я сам застыл как под гипнозом.
Вдруг из ниоткуда и отовсюду сразу возникает странный звук – как будто смеется кто-то. Мы начинаем крутить головами: неужели кто-то из нас так обалденно крут, что может веселиться, живя в этом говеном мире.
Снайпер смеется над нами.
Мы пытаемся вычислить позицию снайпера. Но смех доносится отовсюду. Кажется, что этот смех поднимается с земли, исторгается нефритово-зелеными деревьями, кустами-чудищами, вырывается из глубин наших собственных тел.
И на фоне этого зловещего смеха, от которого стынет кровь в жилах, я что-то замечаю. Вглядываюсь в тень. Пот щиплет глаза, все перед ними расплывается. И вдруг я вижу Бедного Чарли, черный череп на ветке, и понимаю, что только снайпер, которому не ведом страх смерти, позволит себе обнаружить свою позицию смехом…
Я щурюсь, вглядываюсь, и смеющийся череп растворяется в темноте.
Вот я и сержант морской пехоты.
Я смеюсь и не могу остановиться. Отделение застыло от страха, потому что снайпер смеется вместе со мной. Мы со снайпером смеемся и знаем, что рано или поздно все отделение засмеется вместе с нами.
Рано или поздно суровые законы джунглей возьмут свое над отделением. Мы живем по закону джунглей, по которому в них входят больше морских пехотинцев, чем выходят обратно. Именно так. Никто не спросит, почему мы улыбаемся, потому что это никому не интересно. Мразь войны, которую видят в ней гражданские – это в основном выпущенные наружу кишки. Отвратительное зрелище – видеть человека без прикрас. Отвратительное зрелище – когда даже в улыбке виден оскал смерти. Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть. Отвратительно лицо Чарли, это призрачное черное лицо смерти, когда она поражает твоих братьев ловкими ударами, восстанавливая справедливость.