Старики и бледный Блупер
Шрифт:
Обезглавленное тело Бруклинского Пацана – изувеченный восковый катыш в призрачном свете осветительной ракеты. Одной руки больше нет. Другая рука превращена в месиво. Ноги вывернуты запредельно и куда попало. Нереально белые ребра загибаются дугами вверх, торча из отблескивающей черной ямы, из которой идет пар, как будто она тлеет.
И вдруг освещение затухает. Ночь обрушивается на мою позицию. Через мой сектор обстрела проходит тень.
Я впиваюсь пальцами в холодный металл пулемета, во рту сухо, зубы стиснуты, болит палец, руки побелели, кровоточат прикушенные костяшки пальцев, пот щиплет глаза, желудок то сжимается, то разжимается, и
Бледный Блупер знает, где я сейчас. Он знает, где я обитаю. Там, за проволокой, в черных-черных джунглях Бледный Блупер может расслышать удары бубна, которым бьется мое сердце.
Пробую снять руки с пулемета, но не могу.
Опустившись на корточки, я задерживаю дыхание, и мне страшно открывать огонь.
Бобер Кливер, который любит рассказывать всяким детишкам неразумным, что он наш взводный сержант, тащится, отвалив себе здоровенный кусище халявы в своем роскошном блиндаже. Этот блиндаж был выстроен по тщательно разработанному Бобром проекту морпчелами в обмен на шесть "Вилли-Питеров"*, набитых марихуаной. Можно не сомневаться – Бобер сидит сейчас на своей койке, попивая холодное пиво, и смотрит повторный показ "Оставь это дело Бобру" на своем японском телевизоре с надписями на таиландском, который работает от аккумуляторов.
Выжидаю, пока не стемнеет, натягиваю на себя гнилую тропическую форму и хошиминские сандалии, и выползаю из крысиного гнезда, которое соорудил для себя в "конексе" * из скомканных похоронных мешков и парашютного шелка. Палубное время – ноль-темь-тридцать. Пора обходить посты.
Я уже сотни раз обходил посты в Кхесани. Нынешней ночью все какое-то новое и незнакомое. Я чувствую себя как слепой в комнате, в которой некий садюга переставил всю мебель. При лунном освещении я постоянно спотыкаюсь и падаю, как какой-нибудь салага херов. Бульдозеры из 11-го инженерного не на шутку похерили мой участок. Даже блиндажи теперь не там, где надо. Я чувствую себя так, будто заблудился. Мой родной город утащили, упаковали, сожгли или эвакуировали.
Таинственны пути морской пехоты.
Через каждые двадцать метров я наклоняюсь и подергиваю колючку щипцами для минных проводов, проверяя, не перерезана ли она. Эти подергивания спугивают блиндажных крыс – таких здоровенных, что у них вполне хватит наглости трахнуть в жопу трехосный грузовик. Я осматриваю проволоку-путанку – достаточно ли она туга, чтобы выдержать вес мертвецов, что будут на нее валиться. Проверяю, как стоит каждая мина "Клеймор". Мы окрашиваем "клейморы" с тыльной стороны в белый цвет, чтобы в темноте можно было их пересчитать и убедиться, что они все так же направлены в поле.
Краем глаза поглядываю во тьму за проволокой. Огневые группы высокомотивированных москитов стремятся загрести меня на ночную хавку, а я все жду, что тени за проволокой вот-вот обернутся людьми. По ночам мы погружаемся в мир, где все люди – призраки.
Там, в темноте, что-то есть, что-то шевелится. Может, порванный и гниющий мешок для песка, таскаемый ветром. Или заблудившийся буйвол. Или ночи клочок, брошенный на землю облаком, проплывающим на фоне луны. А может, те черные точки, что мерцают вдали, за пять сотен ярдов отсюда – холодные и голодные вьетконговские бойцы, которые бесшумно сливаются и сосредотачиваются, готовясь к наземной атаке.
А может – Блупер. Там может быть и Бледный Блупер, берущий меня на мушку.
Завтра
Жизнь в зоне "Кольцо V"*:
В единственном сторожевом блиндаже, оставшемся на нашем участке, наш Салага делом занят – ящера душит. По-пацански озабоченные салажьи мозги уже не в Кхесани, они унеслись обратно в Мир и закутались в розовые трусишки Сюзи Гнилописьки. Он постанывает, используя государственное имущество не по назначению, полируя свой штык, ничего особенного – потренировать с утреца свой орган, чтоб согреться чуток, морская пехота высадилась, и все у нас в руках. Что слышно, когда хлопают одной рукой?
Я спрыгиваю в блиндаж.
Жужжит полевая рация. Я поднимаю трубку, а салага лихорадочно возится с пуговицами на ширинке.
Какая-то гребаная крыса-служака на радиовахте на командном посту в Мешочном городе требует доложить обстановку, после чего громогласно зевает.
Вместо того, чтобы ответить механическим монотонным голосом "все спокойно", я произношу с нарочитым гуковским акцентом: "Я генерал Во Нгуен Зиап. Обстановка нормальная, жопа полная".
Гребаная крыса-служака у радиостанции ржет и говорит: "Обожди чуток". Потом говорит кому-то на заднем плане: "Это Джокер. Говорит, что он япошка". Обе крысы ржут, обсуждают, какой я псих, потом голос из рации произносит: "Принято, Джокер. Вас понял", и я кладу трубку.
Салага ждет моих дальнейших действий, стоя почти по стойке "смирно".
С тех пор как Бледный Блупер начал херить белых хряков, у которых больше всего Ти-Ай – вьетнамского стажа – у меня остались одни салаги. Система комплектования выдергивает целочек из школ и доставляет их в Кхесань. Половина моих людей – просоленные чернокожие хряки, но Черный Джон Уэйн приказал своим сородичам выйти из состояния боевой готовности и войти в состояние готовности к мятежу. "Могила", майор Трэвис, предпочитает притворяться, будто никакого мятежа не наблюдается.
А тем временем салаги нуждаются в постоянном надзоре. Где-то около полуночи, когда Бледный Блупер бродит кругом и мелет языком, салаги писают в штанишки. Кому хочетсяч помирать в одиночку, да еще и в темноте?
Я пытаюсь держать салаг в состоянии напуганности до усрачки. Будешь бояться неправильно – можешь погибнуть, но правильная боязнь может уберечь от гибели. Салаги неспособны глядеть на мир суровыми хряковскими глазами. Не все хряки видят мрачные истины, что несокрушимы как алмазы – только те, кто быстро реагирует. Мертвецы – это те детишки, что не могут напрячься и врубиться в программу, за то и расплачиваются. Тут ведь как? – взрослеть надо сразу, быстро, за один день, а то повзрослеть не успеешь. Именно так. Чушь сраная, которой привыкли питаться на гражданке, здесь отрава. Пули – они ведь из настоящего металла. Пулям насрать на то, что ты тупым родился.