Старики и бледный Блупер
Шрифт:
Я не знаю нихрена
Только ждет меня война
Шесть-семь-восемь – в рай попросим.
Почему-зачем? – насрать
Будем, братцы, помирать.
Когда песня кончается, кто-то приглушает радио и говорит: "Нам своя песня нужна, для кувшиноголовых. У "Зеленых шляпок" своя собственная есть, а они – дерьмо полное. Нам морпеховская песня нужна. Песня для хряков".
БУМ.
– Насрать на все обстрелы! – произносит кто-то и смеется.
– Ага, ага. Вот и название!
Хором раздается "Охереть!", все смеются.
Снаружи
Прислушиваться – только время зря терять, потому что своего снаряда не услышишь, он просто попадет, и нет тебя.
Как бы там ни было, мы все уверены в правоте широко известного факта, что снаряды всегда убивают других. При обстрелах всегда убивает других. Нас эти снаряды еще ни разу не убивали, никогда такого не было. И это доказанный научный факт. Не херня.
И потому мы не обращаем внимания на обстрел, но никогда не забываем о том, что наши блиндажи если еще и выдержат попадание гуковской мины, то прямое попадание одной из высокоскоростных 152-мм болванок напрочь сотрет этот блиндаж с лица земли. Даже те, что не разрываются, уходят в землю на четыре фута.
Остатки черных хулиганов-сородичей из первого взвода расселись на корточках в полной темноте, покуривают марихуану сорта "Черный слон", хихикают как школьницы и травят байки. Выкуриваю свою долю дури, потом еще одну.
– Слушай сюда, – произношу своим знаменитым голосом Джона Уэйна. – Это не херня, пилигрим. Это правдивый рассказ о войне за независимость Юга. В общем, все эти янки-автостроители в Мотор-Сити*, все они были торчки, так? А все плантации с классной марихуаной были далеко на Юге.
Мои невидимые слушатели – чернокожие морпехи – стонут от восторга и аплодируют.
– В Детройте трава шла по пять долларов за порцию. В Атланте – за бесплатно. Для северных торчков это было что-то невообразимое.
Кто-то говорит: "Давай, давай, с травы не сходи", и сородичи ржут.
Снаряд в визгом приближается, визжит как поросенок недорезанный, этакая жирная железная коммунистическая чушка московской породы, у которой на американцев встает за тридцать секунд. Но вместо разрыва слышен лишь идиотский шлепок, когда снаряд разрывается в грязной луже.
Взрывная волна сотрясает блиндаж. Песок сыпется с потолка из перфорированных стальных плит, бревен и мешков с песком.
Кто-то кашляет, давится. Я вытряхиваю песок из волос и соскребаю влажный песок с загривка. Кто-то шлепает подавившегося по спине. Тот выхаркивает комок слизи и выплевывает его мне на тыльную сторону ладони. Чертыхаясь, я вытираю ее о чью-то штанину.
Джон Уэйн продолжает рассказ: "Ну и вот, чувак по имени Линкольн появляется однажды на вечернем телешоу – "Вечернее
Сородичи ржут, воют, колотят кулаками и прикладами по мешкам. Сообщают мне, какой я козел и предупреждают, что сейчас уссутся.
У-у-мп! Осколки вгрызаются в бочки из-под машинного масла, мешки с песком, в бревна.
Джон Уэйн говорит: "Джефферсона Дэвиса выбрали президентом Конфедеративных штатов Америки из-за его платформы: каждой кастрюле – курочку, а каждой курочке – травки".
– Ну, и долбаные эти янки вооружились до зубов бумагой для самокруток и пистолетами – да-да, именно так – пустолеты у них были ну очень большие – и забили ну очень большие конопляные запалы в свои пушки, и отправились все на пароходах в Новый Орлеан, что в Луизиане.
– Во Французском квартале они набрали где-то с тонну "Акапулько Голд" у черных джазистов, которых повстречали в стрип-клубе на Бурбон-стрит.
Мы затягиваемся, молча, но с энтузиазмом.
Наконец кто-то спрашивает:
– Ну ладно, а дальше?
Джон Уэйн отвечает:
– Что дальше? Сейчас, вспомню… Герои гражданской войны все напрочь обдолбались, война сразу кончилась и все пошли трахаться. Само собой, долбаные эти янки про все наврали, рассказали Уолтеру Кронкайту о своей победе, и все это теперь показывают по телеку.
Черные хряки ржут, ржут, никак не могут остановиться.
Кто-то просит: "Э, Джокер, покажи Чарли Чаплина! Во-во! Чарли Чаплина покажи-ка в темноте!
Кто-то говорит: "Чарли взял трубу с гранатой!"
Черный Джон Уэйн говорит: "Джокер, братан, ты и впрямь юморист. Ну давай, про остальное расскажи. Чего там дальше было?
– Да откуда я, на хер, знаю? – говорю уже своим собственным голосом.
– Я ж всю эту хрень на ходу выдумываю.
Черный Джон Уэйн смеется, и годзилья лапища шлепает меня по спине в темноте. Черный Джон Уэйн говорит кому-то: "Кинь-ка мне трубу, сородич". Затем, очень тихо, говорит в трубку, сообщая свое "Новембер-Лима" – ночное расположение, которое представляет собой дозорный пост за проволокой, и свое "Папа-Лима" – текущее расположение, которое находится ярдах в трехстах к востоку от высоты 881-Север. Передает координаты и доклад об обстановке: "Все спокойно", прочищает горло и кладет трубку.
Я говорю: "Ну что, опять жим-жим задание, Джей-У?"
Взрыв смеха, пауза. "Ага. Тяжко тут, в зеленой мандятине. Топаем щас – явно номер десять. Связь обрывается".
Опять смешки. "Вот меня бы в президенты, а Никсона – в хряки".
– Ты бы отставил эту хрень со своим "Черным конфедератством", Джей-У.
Пауза.
– Сержант Джокер, тебе неймется, что ли? Слушай, братан, я знаю, что за зло таится в глубинах душ человеческих. Если проблема какая, кореш, ты мне расскажи. Я помогу – и все будет хорошо, потому что Черный Джон Уэйн умеет решать проблемы.