Старинные помещики на службе и дома. Из семейной хроники Андрея Тимофеевича Болотова (1578–1762)

Щепкина Екатерина

Но и среди этой кровавой борьбы стойко продолжалась возобновленная государственная и административная деятельность; составлялись переписи служилых людей, недоросли и новики верстались поместьями, верных защитников Москвы награждали вотчинами; внутренний строй общества возобновлялся крепче, сложнее и определеннее прежнего.

1620 год застает потомство Романа Болотова в сравнительно лучшем положении по службе и по поместью. В деревне Трухине на берегу Дороховки жили теперь крестьяне; к поместью прибавилось две пустоши, и в нем считалось уже 200 четей в поместье; им владел сын Василия Романова, уцелевший от смуты, Таврило Васильев, по мирскому прозвищу – Горяин. Его старший сын Ерофей был в ту пору уже на службе и женат. Вероятно, его записали новиком в первую разверстку дворян и детей боярских, когда князь Хованский стоял с большим полком в Туле для защиты края от крымцев и татар.

Перетерпев смуту,

Горяин посылал в Москву челобитные, чтобы ему снова справили необходимые грамоты на владение Трухиным, так как прежние погибли в Серпухове. Ему прислали обычную крепость¹⁵, перечислявшую его земельные дачи, с обычным наказом, чтобы «все крестьяне, которые в том поместье живут и на пустошах учнут жить, Горлина Васильева села Болотова слушали, пашни на него пахали и доход его помещиков платили». По годам, может быть, еще и не старик, Горлин сильно одрлхлел в бедствиях кровавой эпохи и не имел сил служить. Через два года, в 1622 года, в Тулу прибыл князь Лыков¹⁶ и произвел разбор служилым тулякам и каширцам. Тут Таврило Горяин был отставлен от службы за старостью и увечьем; при этом до известной степени определилась служебная будущность его сыновей. Поместье, всегда связанное со службой, у неслужащего отняли и по обычаю, признанному законом, записали за самым младшим четвертым сыном, малюткой Еремеем; старшие должны были получить поместье отдельно, – шли в отвод, как тогда говорили. Но Еремей-малолеток только рос и воспитывался на своем уже порядочном для боярских детей поместье; поэтому за него отбывал службу и обязательно пользовался частью его доходов второй взрослый брат, Панкрат Горяйнов по прозванию Безсон¹⁷. Его имени, впрочем, в десятне 20-х годов не оказалось, может быть, потому, что подлинники этих десятен пострадали во время московского пожара 1628 года. Третий брат Дорофей тоже не упоминается ни в каких служебных списках; только гораздо позже мы находим его имя в некоторых документах по поместным делам.

Старший сын Горяина, Ерофей, хорошо пошел по службе; ему, видимо, удалось отличиться или приобрести сильных приятелей. В 1622 году он записан в хорошей статье городовых дворян с окладом (пока номинальным) в 400 четей. Но владел он всего 40 четями во Владимирском уезде, пустыми от казацкого разоренья; получены они, вероятно, в приданое за женой. Ерофей жил пока у отца и выходил на службу один на коне с самым обыкновенным вооружением¹⁸. Имея покровителя в Москве или родство по жене среди придворного ведомства, Ерофей мог со временем без труда попасть в жильцы и в московский список. Судя по дальнейшим успехам его дел и судьбе его сыновей, он был ловкий человек, а главное, «выгодно женился»: отец и брат его жены, Бандиковы, служили головами московских стрельцов и имели родных среди толпы служилого люда, наводнявшей крыльца и рундуки царских хором. Но дела не скоро делались; еще несколько лет пришлось ему потесниться в трухинской усадьбе, пока отвели ему землю, да пока он сам собрался с силами отстроить себе свою собственную усадьбу.

В эту пору хозяйство в Трухине является далеко не блестящим. На одном помещичьем дворе в клетях и избах жили семьи двух женатых братьев, старик Горяин и два юнца, будущие новики. На деревне у них стояли только два крестьянских двора, – один пустой, в другом жил крестьянин с двумя племянниками, – да в двух меньших дворах сидело по одному бобылю. На все 200 четей оклада приходилось вряд ли пять взрослых работников, во всяком случае, меньше, чем ртов в помещичей усадьбе¹⁹. Не очень сытно кормились с Трухина служилые люди и особенно их подневольные, ходившие с ними в походы. Чваниться и барствовать не приходилось; подобно многим своим современникам²⁰, наши Болотовы должны были работать на поле вместе со своими бобылями. Впрочем, по большей части только женщины да старые и малые оставались в усадьбе; взрослых служак то и дело снаряжали в походы.

Панкратий Безсон, отбывая службу за себя и за брата Ерему, ходил под Смоленск во время неудачной осады Шеина. Эти походы в Литву, продолжительные и разорительные, считались особенно тяжелыми для служилого сословия. То были не отражения татарских набегов, не погоня за степняками, тут требовалась стойкость, рассчитанная выдержка, уменье распоряжаться всеми своими силами. А наши войска из необученных военному строю помещиков, без правильного содержания, на истощенных травяным кормом конях, часто оказывались вовсе неприготовленными к продолжительным походам в неприятельские земли. Старинные документы рисуют такие тяжелые картины военной жизни и походного обихода, которые вполне объясняют обилие «нетей» и побегов из полков. Измученные голодовкой,

без надзора и попечений, помещичьи латники и холопы толпами бегали от своих господ, а помещики, особенно одинокие бедняки, охотно скрывались от своих голов и окладчиков.

Тогдашняя служба рассчитывала на крайнюю неприхотливость и привычку к скудости, на железный закал и бесшабашную смелость русского человека. В XVII веке недостатки нашего старинного строя сделались так ощутительны, что с воцарением Михаила Федоровича появляются вполне ясные признаки перехода к западному регулярному строю, и с каждым походом появляется все больше и больше солдат, рейтар и драгун под начальством иностранных офицеров.

Итак, наши воины любили отмечать литовские и смоленские службы с ударением, как особенно тяжелые. Из довольно ветхого дела²¹ узнаем, что Безсон сильно пострадал от «смоленской нужи», как свидетельствовал кто-то от имени Еремы; как больного или изувеченного младший оставил его на покое в своем поместье и отправил вместо себя в полковую походную службу какого-то Семена Чортова, но и Семен был где-то зарублен. Не долго протянул и страдалец смоленской нужи; он отбыл на вечный покой, не справив за собой собственного, отдельного поместья, и ни разу не появившись в списках самостоятельным лицом. Предназначенные ему 95 четей из свободного соседнего поместья были справлены уже за его сыновьями-малолетками.

Пока старшие служили, младшего пробовали обижать тяжбами. Земляки каширцы Сонин и Тарбеев задумали оттягать у Болотовых Трухино; они ссылались на то, что Еремей Горяйнов владеет им не по праву, без дач и государевой грамоты. Еремей немедленно подал ответное челобитье с указанием всех необходимых крепостей, по которым владеет, и дело прекратилось²². Старинные приказы бывали наводнены такими тяжбами: дворяне, имевшие маленькое поместье сравнительно с окладами, могли бить челом на поместья, которыми, по их мнению, помещики владеют неправильно. Если они оказывались правы в своем челобитье, то могли получить прибавки из неправильно захваченных поместий.

Наконец, и Ерема попал на службу. В 1638 году²³ в Туле воевода князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский произвел общий смотр служилому люду всех чинов и статей, от старых служак, страдавших под Смоленском и Можайском, до новиков и новых солдат и рейтар. Мелких помещиков, имевших не более 2–3 душ крестьян и бобылей на своих землях, которым по бедности было слишком трудно служить на своем иждивении в городовом поместном полку, воевода по указу записывал в солдаты и рейтары; этим людям, служившим в полках нового строя, выдавали из казны по 8-7-ми [2] денег в сутки; лошадей и оружие они тоже получали от казны. Новик Еремей Болотов как владелец 200 четей и пяти рабочих душ был внесен в низшую 4-ю статью старой поместной конницы, с окладом в 200 четей земли и шестью рублями годового жалованья. Судьба его оказалась впоследствии довольно любопытной и даже романичной, и потомок-писатель посвящает ей несколько сентиментальных страниц в своих записках.

2

Так в оригинале. – Примеч. ред.

Незадолго до составления писцовой книги 1629 года (1624–1625 годы) Ерофей Горяйнов получил близ Трухина отдельное поместье в свой оклад и начал устраиваться в своем хозяйстве. К сожалению, не сохранилось никаких известий о том, как и от кого он получил это поместье, состоявшее из деревни Дворениновой Луки в 125 четей в поле и двух жеребьев запустевшей деревни Дятловки в 150 четей²⁴. Первая была, может быть, выселками старого Дворенинова, принадлежавшего в XVI веке Коптевым и находившегося тоже на берегу Скниги. Прозвище болотовской деревни скоро укорачивается и обращается просто в Дворениново, впоследствии – приют муз литератора нашего просветительного века.

Ерофей повел хозяйство для своего времени обстоятельней и лучше своих братьев. На высоком, крутом берегу красивой Скниги у него стоял обширный помещичий двор. Сам всегда в походах, вдали от дома, он первое время сосредоточивал здесь в своей усадьбе все свои хозяйственные силы под надзором жены Дарьицы. В 1629 году у него еще не было крестьян; в Дворенинове числилось только пять пустых мест, где когда-то стояли тяглые крестьянские дворы, да четыре места виднелись в Дятловке. Хозяйство велось руками трех деловых людей и одного бобыля, переведенного из другой запустевшей деревни. Все четыре работника жили с семьями в усадьбе, в деловых людских избах, пока Ерофей не окреп хозяйством. Поокрепнув, он быстро обзавелся крестьянами, даже своих деловых людей перевел на крестьянские тяглые дворы.