Старинные помещики на службе и дома. Из семейной хроники Андрея Тимофеевича Болотова (1578–1762)
Шрифт:
Так, часть болотовских пустошей на берегу Скниги была взята в аренду Петром Марселисом еще при основании деревни Ерофея Горяйнова; но ни год, ни условия этой сдачи неизвестны. Только одна запись Кирилы с братом (от 1684 года56) и племянником свидетельствует, что уже третье поколение заводчиков ведет дела с Болотовыми: эту арендную запись они дали Христиану Марселису, внуку Петра, на земли берега Скниги, на котором давно стоял Нижний Каширский завод. Сверх тех земель, какие сдавались деду и отцу Марселиса, Болотовы сдали ему еще часть пустоши Гвоздевки под дворы и огороды мастеров с выгоном для скота. За все земли – а количество их не упомянуто – под завод и под хозяйства, Марселис обязался платить по 30 рублей в год да на 13 рублей поставлять железа помещикам. Кроме того, заводчик должен был чинить плотину на Гвоздевке, а на плотине построить мельницу; мельница строилась из болотовского леса, а потому он владел ею пополам с помещиками. Вспомнив, как страдали в старину от недостатка железа, как затруднялись самые богатые вотчинники в постройках и сельском хозяйстве недоступностью и затруднительностью подвоза этого продукта,
Так оправдало себя местоположение, выбранное Василием Романовым, а особенно Ерофеем, построившимся на Скниге. Обилие рек, в то время немаловодных, помогло развитию промысла, а промысел много помогал хозяйству крестьян и помещиков.
Отдых наших жильцов после Андрусовского перемирия был, по-видимому, непродолжителен; все трое не раз выходили на службы в Малороссию. Ларион был под Чигирином и получил награду за этот поход. Кирило и Таврило в 1682 году ходили к Троицкому монастырю на защиту царей, Ивана и Петра, от стрельцов и под самый конец своей службы участвовали в крымских походах Голицына; затем обоих дядей и Лариона отставили от полковой службы57. Первым дали довольно почетную награду для небогатых дворян: наравне со стольниками они получили в вотчинное владение по 20 четей с каждых 100 четей поместья. Таврило получил при этом сразу, как перечисляет одна бумага, за крымские походы 43 чети, по случаю заключения вечного мира с Польшей – 28 четей, и за Троицкий поход – 36 четей. Всего 107 четей перешли ему из поместья в вотчину; у Кирилы оказалось несколько больше – 143 чети. Лариона обошли вотчиной, да за ним и не были записаны троицкий и крымские походы.
Первым из поколения жильцов умер Ларион в 1690 году. А. Т. Болотов отмечает этого прадеда последним предком «в бороде». Ларион славился отличным ходоком по приказным делам, никогда не давал себя в обиду, был нрава неуступчивого и часто ссорился с родными, в разговоре употреблял примолвку: «реку». Во многих чертах он напоминает своих современников по Чигиринским походам, дедов другого автора мемуаров XVIII века Данилова58, охотно прославлявших эти походы далеко выше Полтавской «виктории»; те же странные речи, полные ничего не значащих примолвок, те же суровые, крутые нравы, не выносящие возражений и препятствий, те же ссоры между родными и соседями, в силу которых деревенские самодуры ухитрялись сидеть многие годы в своих усадьбах, не видясь с братьями и племянниками, жившими рядом за огородом. Только Ларион Болотов как жилец и офицер значительно бойчее и, вероятно, грамотнее закоснелых арзамасцев. Между дедами и внуками резкой полосой прошла эпоха реформ, и внуки, судя по словам Данилова, плохо понимали этих стариков, Чигиринских героев, и даже дивились их странным речам.
Кирило Ерофеев умер в 1696 году, а Таврило – в самом начале XIII века. Так, старое поколение XVII века своевременно уступило место новому, когда для быстро изменившихся условий потребовались новые люди.
Поколение эпохи преобразований
В первой главе мы проследили с грехом пополам жизнь нескольких поколений семьи из служилого сословия, насколько позволяли ограниченность и сухость материалов; по самым свойствам этих материалов нам не удалось дать сколько-нибудь выпуклой, цельной картины, но и из тех малых данных, какие есть налицо, очевидна известная своеобразная стройность быта общественного и семейного. Служилый человек с детства, с рождения ставился в определенный круг жизни и деятельности. Существование и права женской личности тоже крепко связывались с формами этого служилого быта. Поколение за поколением выходило все на ту же службу, на ту же борьбу за развитие государства, получало за то обеспечение в виде поместья и в нем выращивало новое поколение в том же круге преданий и понятий. Только не было в этом порядке того, что придает живые краски и захватывающий интерес историческому прошлому: не процветала личная жизнь, не было жизнерадостных порывов личных сил; а если в сплошной однообразной массе и сказывались индивидуальные порывы, то в форме мрачного удальства, разбойничества или, наоборот, подвижничества, аскетизма.
О двух первых поколениях XVIII века записки Болотова высказываются кратко, но многозначительно: «Как около сих времен отечество наше под премудрым правлением славнейшего в свете государя Петра Великого начало из прежнего невежества выходить и час от часу просвещаться, то и дед мой воспитал детей своих не по примеру своих предков, но гораздо лучше». Он отдал обоих сыновей в немецкую рижскую школу, и с этой поры для мемуариста как бы начинаются времена исторические – явление очень характерное. Резкое отношение к дореформенным предкам вполне соответствовало общему настроению русской сколько-нибудь образованной публики екатерининской эпохи, когда писались мемуары. Подобные восторженные отзывы о реформе очень характерны и для той среды, из которой они выходили и к которой принадлежал Болотов; это была среда московской дружины, послушной и дисциплинированной под давлением принудительной государственности. Дружина веками вела темную незаметную работу над созданием своего государства на глухом северо-востоке, и только после тяжких испытаний XVII века среди нее проявилось сознание, как можно осветить и улучшить свой быт, появились и новые потребности, примирявшие ее с иностранцами. В эту же пору присоединились в Москве южные приднепровские земли с населением иного исторического воспитания; к переписанным закрепленным сиротам и слугам московского государства примкнула многотысячная толпа вольницы, среди которой исстари всяк был себе пан, и оборванный голыш, и разубранный атаман, где не существовало никаких элементов государственности и процветали только вольные товарищества. Слабая шляхетская республика только поддерживала вольное панованье своих соседей, но зато дала
Что касается обитателей Дворенинова и Болотова, то они принадлежали даже к числу самых подготовленных к реформе сельских дворян; благодаря каширским заводам они имели возможность давно освоиться с иноземцами; немецкие приказчики и мастера со своими семьями прочно усаживались тут же близ их деревень; из частых столкновений и разговоров узнавали порядки и обычаи других народов, оценивали их и привыкали к ним. Вместе со службой в строевых полках немецкого образца и выучки все это должно было воспитать из Болотовых и их родичей особый, еще совсем бледный для истории тип поместного дворянства конца XVII века, которое энергично защищало правительство юных братьев-царей от стрельцов, старой гвардии, устаревшей верой и обычаями.
С наступлением эпохи преобразований старые воины Болотовы выбывали из строя. Все трое, Кирило, Таврило и Ларион, оставили каждый всего по одному наследнику; то были уже безбородые деды мемуариста А. Т. Болотова, первые в роду носители немецкого мундира. Свою служебную карьеру они начали по проторенной отцами московской дорожке; небогатые каширцы давно чувствовали себя в Москве, как дома, и на царском дворе имели свояков и милостивцев, а потому их сыновей еще мальчиками вносили в жилецкий список. Сын грамотея Кирилы, Матвей, юношей произведен в стряпчие, а на полевой службе, в новых регулярных полках, быстро получил чин капитана; его родичи, Иван Гаврилов и Петр Ларионов, остались жильцами, а первый так и не выслужился из поручиков; Иван рано захирел и умер в 1713 году, не оставив детей. Обеспечив его вдову, его вотчину и поместья разделили поровну между Матвеем и Петром. Для потомков Петра это наследство оказалось весьма важным; как старинные владельцы нескольких десятков четей вотчинной земли они были впоследствии записаны в старинное столбовое дворянство.
Со смерти Ивана линии Матвея Кирилова и Петра Ларионова совсем разделяются и ведут врозь свою историю; поэтому в дальнейшем изложении мы оставим в стороне линию Кирилы и займемся исключительно потомством Петра, то есть семьей мемуариста.
Петр Ларионов, судя по его служебным записям, родился около 1680 года. Его отец, умирая в 1690 году, оставил своей вдове с сыном и двумя дочерьми поместье в 240 четей в поле (360 десятин). Года через три вдова Аксинья собралась выдавать замуж старшую дочь Дарью за какого-то Нестера Иванова; чтобы устроиться хозяйством и выделить ей на приданое, она от себя и от имени сына просила справить за ними поместье мужа; при этом в своих челобитных оба умолчали о существовании младшей дочери Аграфены. Но уловка не удалась; первый раздел между вдовой и сыном отменили и прислали новую вводную грамату, по которой обиженной Аграфене определили целых 46 четей из общего достояния, больше прожиточного самой вдовой. Дарья же, невеста, получила всего 14 четей, которые дали ей мать и брат в складчину, и вышла замуж куда-то вдаль; имя ее больше не поминается в семейных делах.
Сама вдова Аксинья была еще молодой женщиной, имела достаток, 50 четей своего приданого да 38 четей от мужа вдовьих прожиточных. Пристроив старшую дочь, она вышла сама замуж за соседа каширца, стряпчего Игнатия Бакеева59. Близ Дворенинова, верстах в 10, в деревушке Калитине и несколько дальше в Пирогове, жило много Бакеевых; большого достатка у них незаметно; у каждого из шести родичей была своя усадьба и всего по одному крестьянскому двору. У некоторых были еще двора по два, по три в более южных и хлебородных уездах, как в Чернском и Епифанском; оттуда в малоземельные деревеньки возили хлеб. Самый важный по чину, стряпчий Игнатий Антонов, жил на широкую ногу, держал в своей усадьбе целую толпу дворовых, чем и отличался от смирных небогатых соседей. Он оказался, впрочем, добрым, заботливым отчимом, уступил пасынку 28 четей из прожиточного жены, а себе оставил только 10; сообща с товарищами московской дворцовой службы, дядями Болотова, устроил его судьбу: Петра записали еще недорослем в жилецкий список 1676 года и сделали так, что его два года не требовали на службу: «для малых лет посылать не велено», гласили приписки дьяков против имени нового жильца.
Между тем недоросля малолетка женили за это льготное время, и довольно выгодно; за женой, Катериной Бабиной, Петр получил 60 четей с тремя дворами крестьян в Каширском и Епифаньском уездах, да впереди предвиделось наследство после слабого жениного брата; получил, вероятно, хорошую приданую движимость, «рухлядь», по выражению того времени, так как тесть, кроме поместья, имел свой двор в Москве60. Едва справили свадьбу, Петру нужно было собираться на службу; тогда царь Петр вернулся, наконец, из заграницы, и ожидались большие походы.