Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Платон Григорьевич стал мелкопоместным в порядке постепенности, потребив свои леса, луга и деревеньки на уплату житейских наслаждений. Живя в молодости в Петербурге, он время от времени вспоминал о своих владениях и приезжал продать хлеб, участок леса и нескольких крепостных, чтобы запастись деньжонками на предстоящий столичный сезон. Он был красив, блестящ, умел одеваться и говорить по-французски — ряд качеств, вполне достаточных, чтобы, порастреся свое состояние, поправить дела удачной женитьбой. Если можно было в чем-нибудь упрекнуть его молодость, то, во всяком случае, не в пренебрежении женщинами, которые
К людям, не думающим о будущем, счастье и несчастье приходят внезапно. У дочери одного из его соседей была горничная Катя, девушка очаровательная, грамотная и изящнее многих барышень. В эту крепостную девушку влюбился Платон Григорьевич, и влюбился по-старинному: потеряв голову. Неизвестно, пользовался ли он взаимностью; это стало известным позже, пока же, в сущности, никакой взаимности и не требовалось, поскольку была возможность купить девушку у соседа за хорошие деньги. Купив, он увез ее в свою деревню и временно поступил в ее рабы, исполняя все ее желания и прихоти, но, конечно, оставив за собой господское право если не надушу, то на тело своей крепостной.
Одной прихоти своей возлюбленной Платон Григорьевич все же не исполнил: не захотел с ней повенчаться. Для почтенного дворянина это была бы непозволительная «мезальянс». Но он дал ей отпускную и сделал ее полной хозяйкой в доме. По-своему, по-барски, он ее действительно любил и радовался, когда у них родилась дочь. Столица была забыта, как и все прежние развлечения. Человек уже второй молодости был готов стать степенным помещиком и поправить свои дела заботливой хозяйственностью, выжимая из крестьян все, что еще из них выжималось.
Так они прожили несколько лет, — по-видимому без особых ссор, в гостях не бывая, у себя почти не принимая; только раза два в год Катя уезжала на недельку в имение своего прежнего помещика, где жили ее родные, а Платон Григорьевич — в губернский город по несложным своим делам.
Однажды, вернувшись из города, он не нашел дома ни Кати, ни ребенка, а только письмо, в котором беглянка объясняла, что предпочла уйти к человеку, любящему ее давно и достаточно, чтобы на ней жениться. Это был сын ее прежнего помещика, за смертью отца ставший самостоятельным и предложивший законный союз Кате, которую он давно любил. Забытый ею в поспешном бегстве сундучок с письмами подтвердил, что уже давно они сговаривались о счастливом времени, когда ей будет можно бросить своего «старого хрыча».
Что Платон Григорьевич еще не был стар — доказывала его страстная любовь. К этой любви прибавилась горечь оскорбления, и у него сделался удар. Через месяц он оправился, но теперь это был действительно седой и дряхлый старик, от прежней силы чувств сохранивший только способность к дикой ненависти.
С этой поры он больше не выходил из дому, а в дом его не допускалась ни одна женщина, кроме иногда навещавшей его сестры. Но это не значит, что он не думал больше о женщинах: только о них он думал и только о них говорил.
В молодые годы
Климушка очень любит проводить время с дядей и его обыгрывать, немножко плутуя, когда дядя, за игрой не следя, увлечется поучениями, всегда на одну тему:
— Ты вот еще мал, ничего не понимаешь. Ты думаешь, что всякая женщина — как твоя мамаша, а моя сестра. А я тебе говорю, что женщина, особливо пока молода, есть не иначе как жидовская гостиница для проезжающих.
— Вам ходить, дядюшка!
— Мне ходить… Сказано: кобыла не лошадь, баба не человек. Бабья вранья и на свинье не объедешь. Ходить-то ходить, а куда моя шашка делась?
— Я ее взял, дядюшка, вы подставили.
— Взял так взял. Кто с бабой свяжется, сам бабой станет, ты это запомни, мальчик. Баба что жаба. Был такой немецкий философ Лессинг, который назвал женщину величайшим произведением природы. Балда! Муж жене пастырь, жена мужу пластырь. Эй, Свистун, не видишь?
Свистун срывается с места и летит ловить на дороге бабу. В имении Платона Григорьевича строжайше воспрещено женщинам проходить по дороге мимо господского дома и вообще попадать на глаза барину. Свои это знают и попадаются редко, а чужая баба иной раз не рассчитает дороги. По знаку Платона Григорьевича дежурный казачок притаскивает бабу под окно, а если она очень брыкается, — вызывается на помощь еще кто-нибудь из дворни. Без дальних слов, будь баба своя или чужая, она судится и наказуется тут же, на месте.
— Ты откуда такая, что законов не знаешь? Всыпь ей, ребята, два десятка розог!
Баба визжит и отбивается, дескать, «бей своих, а барина Мордвинова девки права не имеешь», — но Платон Григорьевич неумолим и никого не боится. Свистун с помощником исполняют свою обязанность с особым удовольствием — наилучшее развлечение! Климушка жадно наблюдает любопытное зрелище, а Платон Григорьевич сопровождает экзекуцию поучениями и сентенциями:
— Тебе, Климушка, и смотреть-то нехорошо бы на некоторые вещи, слишком рано. Но и поучительно. Все девки красны до замужества. Вот так человек и попадает. Храни тебя, Господи, от пожара, от потопа, от бабьих прелестей. Пока мал — смотри, любуйся, а как вырастешь — и пальцем не трогай. Кажется тебе — конфетка, а на деле горька как полынь.
— А почему она визжит, дядюшка?
— Потому и визжит, что парней прельщает. Эй, Свистун, не замай девку, сделал, что надо, и отпусти, дай ей поругаться. Чтобы все было по закону.
В близком соседстве с Платоном Григорьевичем жили три сестры-помещицы, старые девицы, знаменитые уродливостью и скверными характерами. Всеми делами правила старшая, Агания, девица необычайной физической силы, хотя и изжившая пять десятков; вторая, Ирина, была слаба здоровьем и меланхолична, занималась только курочками; третья держала себя подростком — ей еще не было сорока лет, звали ее Хионией; все три именинницы 16 апреля. У помещиков эти сестры шли под кличками «три грации» или попросту, «стервы-душечки».