Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Действительно, невеста, по-тогдашнему, была уже не молода; но, видно, либо она была упряма и защищалась своей «слезной болезнью», либо ее брат зарился на знатную для нее партию. Бедного Чупятова долго мотали, — пока не довели до гнева и разорения, так что он даже обратился с жалобой в Коммерц-коллегию, указывая на убытки, им понесенные от неисполненного сговора. Дошло дело до Орловых и до самой императрицы, и у Чупятова появились новые влиятельные сваты, графы Иван, Алексей и Федор Орловы [90] , его превосходительство Дмитрий Волков [91] , его превосходительство Алексей Петрович Мельгунов, его высокопревосходительство Лев Александрович Нарышкин [92] ; но сватали они Чупятову других богатых и благородных невест, того не зная, что сердце его было отдано одной и на других не соглашалось.
90
Алексей
91
Дмитрий Васильевич Волков (1727–1785), генерал-полицмейстер в Петербурге.
92
Лев Александрович Нарышкин (1733–1799) — генерал-поручик, управляющий придворной конторой.
До сих пор идут архивные документы — дальше же историкам делать нечего, и только поэт может понять страдания человека, оскорбленного в лучших своих чувствованиях.
Исчез солидный купец Чупятов, экспортер пеньки и масла в далекие государства, — и не было больше речи о девице Володимеровой. В неудачливого жениха влюбилась мароккская принцесса, да и сам он оказался наследником мароккского престола. Его французский кафтан украсился лентами и мишурными звездами и медалями, и хотя он мог поддерживать всякий разумный разговор, но лишь до той поры, пока покажут ему лентами же украшенную курицу. Дело в том, что мароккская принцесса посылала ему курицу в качестве своего воплощенного духа — и тем поддерживала с ним постоянную духовную связь. Что теперь ему до знатных дворян, отбивавших у него любовь невесты, когда сам он не сегодня-завтра сядет на престол, сочетавшись браком с богатейшей в свете невестой! Пока же никому зла он не причиняет, всякому готов помочь. Не гордый, он охотно принимал новые ленты и новые ордена, которые от имени принцессы присылали ему шаловливые петербуржцы, нацеплял и их на кафтан, уже достаточно расцвеченный, и в церкви проходил и становился впереди всех, милостиво кланяясь. Но, крестясь широким крестом, думал он не о мароккской невесте, а о той неверной госпоже девице Володимеровой, которая отринула его и осмеяла. Мишура и чудачества — для других, в сердце же его жили обида и страдание, и забыть он не мог — мужская верность не в пример женской ветрености. Был тих, вежлив, приветлив, с годами неизменен — и таким его помнят тридцать лет, чудаком, история которого уже всеми была забыта. Таким вспоминает его С. Н. Глинка, [93] бывший кадетом в 1794–1795 годах, и о нем упоминает Державин в своем стихотворении «Вельможа»:
93
Сергей Николаевич Глинка (1775 или 1776–1847), брат декабриста Ф. Н. Глинки, писатель. Его «Записки» опубликованы в Петербурге в 1895 г.
О девице Володимеровой ничего не известно. Может быть, неправду про нее говорили, что она мечтала о другом женихе; может быть, ее слезная болезнь объяснялась деспотизмом брата, отклонившего домогания верного рыцаря, который недаром писал в одной из своих слезных жалоб, что «объявленная невеста к сочетанию со мною законным браком большое склонение имеет, как то мне довольно вестимо». Не было в те времена своей воли даже у девушки в двадцать пять лет.
А другой пример мужской верности и женского легкомыслия находим в «Записной книжке» П. Вяземского [94] ; коротенький рассказ, занесенный в тетрадку для того, чтобы отметить странность женского сердца; но не справедливее ли отметить в нем другое, не замеченное рассказчиком: силу мужской верности?
Он — молодой человек из «высшего общества». Она — красивая, юная, «высокорожденная невеста, яркая звезда на светлом небосклоне». Дело происходит в Петербурге в начале двадцатых годов прошлого века.
94
Петр Андреевич Вяземский (1792–1878), поэт, критик, академик. Наиболее полное издание его «Старой записной книжки» см.: Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Т. VIII–X. СПб., 1880–1886.
Как рождается любовь? Встреча, обмен взглядом и словами, непонятное влечение, желание новых встреч.
Была весна. Они сидели влюбленной парой в большой зале, окна которой
И вот тут проехала по улице «ночная колесница, которой приближение скорее угадывается обонянием, нежели слухом».
Неприятный пустяк, обратившийся в роковое событие. За минуту до этого она охотно поддерживала разговор, тонкий, несколько иносказательный, осторожно подводивший их к решительной минуте. И вдруг она замолчала — и разговор потух. Он был слишком деликатен, чтобы спрашивать объяснений: очевидно, сегодня слово не будет сказано. Но и нетерпеливое чувство может обождать — пусть наступит день завтрашний.
Пришло и прошло завтра, прошли еще дни. С грустью он убедился, что в ее отношении к нему произошла перемена, что она чуждается его и не ищет больше свиданий. Он не хотел и не мог ее преследовать любовью — искал не победы, а ответного чувства. Может быть, это пройдет, или… может быть, он ошибся.
Что же, собственно, случилось? Не ему, — он не спрашивал, — а своей подруге она коротко объяснила: «Что же мне делать, если с той самой минуты образ его и воспоминание о нем неразлучно связались с запахом, который так неприятно поразил меня в тот вечер?»
И они разошлись, она — отдав себе отчет о причинах, он — горестно недоумевая. Она скоро его забыла — он забыть не мог и не пытался. Спустя два года она вышла замуж за другого — он остался холостяком на всю жизнь. Вскоре она умерла, в цвете лет, в богатстве и поклонении. Он остался жить — и жил памятью о ней. Впрочем, о жизни его мы не знаем подробностей, но почему не предположить именно этого: вечной печали и культа ее памяти? Так рассказ получится цельнее и-романтичнее. Важно одно: до конца жизни он и не понял и не узнал, чем было так внезапно, так необъяснимо расстроено его счастье? Не отделяли ли его только минуты от ее согласия — разделить с ним и радости, и горе, и все, что могло ждать в жизни их обоих? Только одна минута — и все случилось бы по-иному. И, конечно, он помнил все сказанные и недосказанные слова, намеки, улыбки, дрожанье голоса, может быть, легкое прикосновенье — и он совсем не помнил о «ночной колеснице».
Не получил ли он, по гроб ей верный, ответ за гробом? Но тут вряд ли можно что-нибудь прибавить к заключению талантливого автора «Записной книжки»:
«Если и верить, что некоторым земным тайнам будет разъяснение за рубежом земным, как-то трудно предполагать, что двум действующим лицам придется войти в объяснение по такому неблаговидному и неблагодушному вопросу».
БРАК ГЕНЕРАЛИССИМУСА
Престарелый генерал-поручик Василий Иванович окончательно порешил женить сына, своего единственного наследника; двух дочерей выдал замуж и не обидел приданым, но надлежало позаботиться и о том, чтобы не прекратился старый дворянский род и было бы кому передать две тысячи крестьянских душ и хорошо налаженное хозяйство. Поэтому Василий Иванович вызвал к себе почтенную родственницу, имевшую в Москве наилучшие знакомства, и поручил ей сыскать для сына Саши подходящую невесту:
— Чтобы была девка честная, не вертопрашка, из семейства почтенного и знатного, собой не дурнушка и телом здорова. За приданым не гонюсь, сам награжу сынка, но и совсем нищей не требуется. А моего мальца ты знаешь: жених для всякой девушки завидный и в большой милости у царицы.
Задача была не из трудных. «Мальца» знали не только в Москве, но и во всей России как прославленного военными подвигами, имевшего уже генеральский чин, Александровскую ленту и орден Георгия 2-го класса. Правда, он был не молод, сорок три года, но славился прямотой, честностью, простотой жизни, беззаветной храбростью, скупостью и чудачествами; звали его Александр Васильевич Суворов.
И невеста скоро была найдена — князя Ивана Андреевича Прозоровского [95] дочь Варвара, по-тогдашнему девушка-перестарок, 23 лет, но почтенному годами жениху как раз под стать. Варвара Ивановна засиделась в девках безвинно, так как была красива, статна, румяна и даже умела немножко читать и писать. Но ее отец, отставной генерал-аншеф, был стеснен в средствах до крайности, так что мог дать приданого только пять тысяч рублей, а на такую придачу' к глупой красавице охотников из знатных семей до сих пор не находилось. И потому сватовство Суворова пришлось очень кстати. Князь Прозоровский справился, конечно, о том, как отнесутся к сватовству наиболее влиятельные родственники, особенно вице-канцлер князь Александр Голицын, дядюшка невесты по матери. Все родственники предстоящий брак одобрили: жених богат, доброй фамилии и усердный служака на виду. Сам Александр Васильевич, воспитанный в строгости и привыкший к военной дисциплине, хотя в жене и не нуждавшийся, отцу ни в чем не противоречил и на его приказ жениться ответил немедленным послушанием.
95
И. А. Прозоровский (ум. 1791), генерал-поручик, генерал-аншеф.