Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
И эту великолепную фантазерку историки называли авантюристкой! В действительности авантюристами были те, кто, веря ее рассказам, падали к ее ногам, предлагали ей не только свои сердца, но и свои имена и даже свои княжеские престолы, хотели ее именем вызвать переворот в России, свергнуть Екатерину, восстановить Польшу! Она писала рескрипты, сулила богатства, разоряла состояния, делала все, что подсказывала ей больная фантазия. Что она была больна — в том нет сомнения. В разгар своей славы и своих похождений она сгорала от чахотки, вскоре после ареста сразу увяла и умерла.
Конечно, главный секрет ее могущества был в ее красоте. Поляк Глембоцкий пишет: «Она очень хорошо сотворена Богом и может соперничать с настоящими красавицами». Министр при Ватикане признает, что «ее приятность и умение вести разговор так вероломны и опасны, что она легко может вскружить голову, если кто-либо не имеет этого в виду». Очевидно, он это «имел в виду», но другие не были столь догадливы! Доктор Салицетти описывает ее наружность
Меньше говорили о главном ее даровании: необыкновенной способности сразу узнавать людей. Правда, ее окружали преимущественно люди с очень громкими именами и очень низкими лбами. Им не мог не импонировать ее девиз: «Вперед и ни шагу назад!» В ее вещах было найдено семь пистолетов, да два заряженных всегда висели над ее кроватью; этого достаточно для загадочной натуры! Она умела приказывать и не терпела ослушания. Она отвергала преданнейшую любовь и самые лестные предложения, но дарила себя кому хотела, по простой прихоти; однако мало кто мог и смел похвастаться ее близостью, потому что ему бы не поверили. Ее историческая роль заключалась в том, чтобы быть истинной царицей высокорожденных дураков; но это открывало ей путь к подлинным престолам, если бы только ее фантазия не пожелала слишком многого: престола Екатерины. Но ей, по-видимому, были безразличны достижения: она сгорала от страсти к недостижимому. И она спешила, как все тяжело и неизлечимо больные; доктора называли ее болезнь «апостема»: постоянное возбуждение, частые лихорадки, сопровождавшиеся кровотечениями, болью в груди и упадком сил.
Перебаламутив Европу, прекрасная больная фантазерка напугала Екатерину Великую. Нет ничего мудреного: разве не оказался реальной страшной грозой темный казак Емелька Пугачев? Навстречу новому призраку русская царица послала испытанного буяна, не склонного к поэзии, бывшего фаворита Орлова-Чесменского. По-видимому, Орлов был первым, догадавшимся, что он имеет дело с больной фантазеркой; поэтому он расставил нехитрую ловушку, которая и прихлопнула мышонка. Его великий подвиг носит все черты грубой и примитивной бессовестности.
Дальше — Петропавловская крепость и поистине зверское добивание умиравшей, которая уже никому не могла быть опасной и ничего не могла открыть, потому что ничего и не знала: могла только рассказывать ею придуманные фантастические сказки. 15 декабря 1775 года тело многоименной женщины, княжны Владимирской и Азовской, властительницы Черкесии, претендентки на всероссийский престол, зарыли на лужайке у Алексеевского равелина.
Никакой исторической фигуры нет; бессмысленно искать ее портрет в документах эпохи. Великолепная путаница фантастического и реального, распутывать которую даже преступно: ведь все равно не понять, что видела лжекняжна Тараканова в лихорадочном бреду, который принимался за необычайно тонкую расчетливость ловкой авантюристки. Последняя картина: всеподданнически припавший к стопам императрицы Радзивилл и теми же стопами раздавленная чахоточная мечтательница.
Может быть — дочь нюрнбергского булочника, может быть — трактирщика из Праги. В сущности, это совершенно безразлично. Одному русскому художнику, также больному чахоткой, захотелось, чтобы княжна Тараканова, истинная дочь Елизаветы, погибла в день наводнения в мрачной камере. Бледную красавицу, потерявшую силы и сознание от ужаса, он прислонил к облупившейся стене, одел убогостью когда-то роскошного платья, бросил рядом бараний тулуп. Кровать, на которой она хочет спастись от хлынувшей в окно воды, оспаривается у нее также мечтающими о спасении тюремными мышами. На столе, который сейчас всплывет, глиняная кружка и кусок хлеба. Ужас обстановки и чудесная красота груди и плеч. Кто не замирал перед этой картиной Флавицкого в Третьяковской галерее? [106]
106
Художник Константин Дмитриевич Флавицкий (1830–1866) — в 1864 г. за картину «Княжна Тараканова в темнице во время наводнения» был удостоен звания профессора живописи.
Ни капли «исторической правды»! Но есть правда художника:
ТРИ ГОЛОВЫ
Престарелый сторож Кунсткамеры имел свою биографию, о которой все давно забыли, сам же он сохранял тень воспоминания. Некогда младенцем он был доставлен в город Петербург из страны сибирской в качестве монстра, во внимание к неопределенности его пола; в те времена, по приказу императора Петра, собирали диковинки со всей Руси и за живых монстров платили щедро, а если дело шло о диковинном человеке, ему давалось при Кунсткамере содержание: хорошо питали и одевали в особый установленный наряд и после смерти сохраняли его в банке со спиртом. Младенцу, ставшему позже сторожем, в банку попасть не пришлось, так как к осьмнадцати годам его пол определился окончательно и с несомненностью, что и было доказано его женитьбой и производством потомства. Во внимание же к прошлым заслугам он не был лишен содержания и остался при Кунсткамере, так как был грамотен и мог показать посетителям разные чудеса природы и искусства.
Теперь Якову Брюханову было за восемьдесят лет, всех детей он похоронил, и помощником ему остался внук, тридцатилетний парень, на войне потерявший три пальца на левой руке; именем, в честь государеву, Петр. Внук помогал дедушке в уборке, а понемногу учился объяснять публике диковинки. На престоле сидела просвещенная государыня Екатерина Вторая, которая только что назначила президентом Академии наук княгиню Дашкову [107] , женщину дотошную, любившую входить во всякую мелочь. Кунсткамера была в ведении академии.
107
Екатерина Романовна Дашкова (1744–1810), дочь Р. И. Воронцова, в 1783–1796 гг. была директором Петербургской Академии наук и президентом Российской Академии; автор интересных воспоминаний.
Утром каждодневно Яков Брюханов со внуком являлся в Кунсткамеру наводить порядок, подметать сор, вытирать пыль и ставить на место, что неладно поставлено. Яков орудовал тряпками; старик указывал и рассказывал: «Сие есть чудная махива, государем Петром привезенная из Голландии»; «Сие есть зародыш человека, каковым бывает в чреве матери на четвертом месяце»; «А сие есть рог единорога, целебное от всякой болезни средствие».
И еще стояли в банках три человеческие головы: одна в большом зале да две в кладовой комнате, и эти две показывались не всякому, а только посетителям знатным или богатым купцам. Первая голова безымянного юноши, отрубленная за красоту; а была ли какая на том юноше вина — ничего не известно. Государь Петр Великий рубил головы кому хотел, одному в наказание, а иному просто в оказание своей монаршей милости. Вторая и третья головы были знамениты не одной красотой, а и знатностью тех, с чьих плеч, по Петрову приказу, сняты эти головы рукой палача. То были головы Монсова и девки Марьи Гаментовой.
Про камергера Виллима Ивановича Монса [108] и про фрейлину Марию Гамильтон теперь написано историками сколько угодно, а в то время про них знал и помнил хорошо только один сторож Кунсткамеры Яков Брюханов. Не то чтобы он их знавал сам, — хотя видать мог; а живы были в его памяти рассказы того времени. Виллим Иванович, молодой красавец, носил дорогого бархата кафтан с серебряными пуговицами, отороченный позументом; заместо пояса — серебряная лента, на ногах шелковые чулки и башмаки с драгоценными пряжками, под кафтаном жилет блестящей парчи, на голове пуховая шляпа с плюмажем. После него остался гардероб, в котором были кафтаны всех цветов, и бархатные, и кофейной голландской фондишпании, и с черной бахромой, алмазных пуговиц двадцать шесть простых да двадцать четыре с искрой в каждой пуговице, сапогов сорок семь пар, одна пара с усами, чулков гарусных пунцовых и другого цвету без счета, шапки пареные и аранские, перчатки с серебряной бахромой, — всего не расскажешь. Виллима Ивановича задаривали все знатнейшие люди, зная близость его к государыне Екатерине, супруге великого Петра. В те времена брал каждый влиятельный человек, но редкому перепадало столько, сколько Виллиму Ивановичу, к которому богатство текло рекой. И все бы ему сошло с рук, если бы не пустили слушок об особой ласковости к нему Екатерины Алексеевны. Высоко взлетел — быстро пал; по государеву указу судили его вышние судьи и вынесли ему приговор — казнить смертию, каковой приговор сам государь, по милостивом рассуждении, изволил утвердить. Ноября в 16-й день 1724 года Виллиму Монсу отрубили голову на Троицкой площади и ту голову воткнули на шест. А после ту голову император приказал положить в спиртовую банку и поставить в кабинет Ее Величества. И будто бы та голова долго там стояла в банке, и царица должна была на нее смотреть, а после ту голову отправили в Кунсткамеру.
108
Виллим Иванович Монс, правитель Вотчинной канцелярии Екатерины I. Казнен в 1724 г.