Старообрядчество и церковный раскол
Шрифт:
Никон не раз в беседах с патриархами Востока и русскими архиереями высказывал мысль, что Священство превыше Царства, и эта мысль по мере его возвышения, по всей видимости, становилось его убеждением.
Трепетали перед Никоном и государевы люди. Его требовательность и непреклонность казались гордым боярам оскорбительными. «Неколи-де такого бесчестья не было, чтобы ныне государь выдал нас митрополитам», – роптали недовольные сановники. Сделавшись вторым «Великим Государем», Никон заставлял даже родовитых бояр стоять перед собою и с покорностью выслушивать его волю, публично обличал их за то или другое, не щадя их имени и чести.
Бояре, кроме очень немногих, не выносили Никона за его независимый и решительный нрав, за вмешательства в государственные
Однако постоянные наветы и клевета сделали свое дело: в душу царя вкралось мало-помалу недовольство и недоверие к Никону. Крутой нрав патриарха и резкое отношение к людям были не по душе «тишайшему» царю. Мягкий и податливый Алексей Михайлович был в то же время ревнив к своей власти, он нуждался в совете, но не во вмешательстве в свои дела, а Никон хотел стать таким же «государственным» патриархом, каким был Филарет, а это не нравилось царю.
Как писал С. Зеньковский: «Облик Алексея Михайловича, созданный историками, как мягкого и не очень волевого государя далеко не соответствует действительности. Правда, еще при жизни этого второго царя Романова называли «Тишайшим», но этот спокойный и не любивший крайностей государь в зрелом возрасте стал опытным и умелым тактиком, умевшим без громких слов и внешних эффектов добиваться своих целей. Вполне естественно, что, вступивши в шестнадцатилетнем возрасте на престол, он в течение нескольких лет, пока сам не научился ремеслу правителя, слушался своих близких советников Морозова, Вонифатьева, Ртищева, Никона и других. Но уже и в юные годы за внешней мягкостью проступает точный расчет, большая деловитость и аккуратность, склонность к порядку и гармонии» 13. Не могли нравиться Алексею Михайловичу убеждения Никона в превосходстве церковной власти над светской. Как замечал С. Зеньковский, «мнение Никона о власти патриарха и его роли в управлении государством не соответствовали ни византийской, ни русской государственной традиции и явно стояло в конфликте с тем ростом абсолютизма и секуляризации, которые были характерны для большей части Европы II половины XVII века».14
Перемена отношений царя к патриарху стала сказываться со времени возвращения царя из похода, в 1657 году. Алексей Михайлович на войне с Польшей больше освоился со своими властными полномочиями, окреп духом, возмужал, отвык от подчинения своему «собинному другу»; а Никон, в свою очередь, заправляя в отсутствие царя всеми делами церковными и мирскими, свыкся с властью, полюбил ее, в грамотах, которые подписывал, он именовал себя «Государем». Враги Никона не преминули, конечно, разными ловкими намеками и внушениями навести царя на мысль, что патриарх стал могущественнее его.
Война со шведами, начатая отчасти по совету Никона, кончилась неудачно. Безденежье и затем выпуск медной монеты вместо серебряной породили новую смуту и мятеж («медный бунт»). В эту печальную пору Никон строит свои монастыри (Воскресенский и Крестный) и просит у царя для них земель. Когда же потребовались средства на нужды государства и царь пожелал хотя бы несколько воспользоваться монастырскими богатствами, патриарх решительно восстал против этого.
Это очень не понравилось царю, но он вместо того, чтобы откровенно объясниться с патриархом, как сделал бы на его месте человек более решительный, стал отдаляться от Никона, избегать встречи с ним. А Никон, заметив холодность государя и не чувствуя за собой никакой вины,
Рознь между царем и патриархом усиливалась. Наконец, летом 1658 г. произошел окончательный разрыв. 6-го июля при дворе был большой церемониал по случаю приезда в Москву грузинского царя Теймураза. Во время его окольничий Хитрово ударил палкой патриаршего посланца. Когда об этом узнавал Никон, едкое чувство обиды заговорило в его сердце. В досаде Никон посылает царю письмо, где просит учинить сыск и наказать виновного за обиду. Государь в ответ сам написал: «Сыщу и по времени сам с тобою видеться буду…».
Но прошел день, другой, а обещанной встречи не было. 8-го июля был храмовый праздник в церкви Казанской Божией Матери. Патриарх со всем собором торжественно совершал богослужение. В таких случаях государь с именитыми боярами обыкновенно присутствовал в церкви; но на этот раз его не было. Через два дня в Успенском соборе было празднование Положения ризы Господней, принесенной из Персии в Москву при Михаиле Феодоровиче. На этом празднике государь всегда бывал в соборе; но теперь прислал сказать, что не будет.
Никон понял, что добродушный и набожный государь сильно гневается на него, если даже отступает от прежнего благочестивого обычая присутствовать в праздничные дни на патриаршей службе. Наконец, дело вполне разъяснилось. Царский посланец князь Ромодановский сказал ему:
– Царское величество гневается на тебя и потому не пришел ко всенощной, не велел ждать его и к обедне… Ты оскорбляешь царя – пишешься «великим государем», а у нас один великий государь – царь.
– Называюсь так не по своей воле, – отвечал Никон, – так желал и велел мне называться и писаться его царское величество. У меня есть на то грамоты, писанные собственною его рукой…
– Царское величество, – перебил Ромодановский, – тебя почтил как отца и пастыря, но ты не понял, и теперь государь приказал сказать тебе, чтобы ты впредь не писался и не звался великим государем.
Начавшийся разрыв между патриархом и царем можно было уладить при личной встрече, но оба впали в гордыню и предпочли общаться путем писем и посредников, которые только усиливали разрыв светской и царской власти.
Тогда Никон решился исполнить свое ранее задуманное дело. 10 июля 1658 г. в конце обедни в Успенском соборе Кремля он обратился к народу с поучением, – сначала прочел слово из Златоуста, затем заговорил о самом себе: «Ленив я был учить вас, не стало меня на это, окоростовел от лени, и вы окоростовели от меня… Называли меня еретиком, иконоборцем, за то, что я новые книги завел, камнями побить меня хотели. С этих пор я вам не патриарх…».
Слова эти поразили народ, поднялся говор, шум. Трудно было разобрать, что говорил дальше патриарх. Потом одни заявляли, будто он сказал: «Будь я анафема, если захочу быть патриархом»; но другие отвергали это показание.
Кончивши свою речь, Никон снял патриаршее облачение, надел мантию и черный клобук. Народ, наполнявший церковь, был сильно встревожен: многие плакали; другие кричали, что не выпустят его без государева указа. Некоторые из духовных лиц спешили к царю. Никон остался среди церкви; он был в большом волнении: то садился на ступени амвона, то вставал и направлялся к выходу; но народ его удерживал. Никон, конечно, ждал, что государь сам будет просить его остаться; ждал этого и народ. Но вышло не так. Когда царю дали знать о случившемся в Успенском соборе, он был сильно озадачен. «Я будто сплю с открытыми глазами!» – проговорил он и послал князя Трубецкого и Стрешнева узнать у патриарха, что все это значит, и кто его гонит.