Старость аксолотля
Шрифт:
Терминалы в баре были встроены в стойку. За прилавком металлопластиковая автоматная богиня Кали подавала безалкогольные напитки; кроме меня единственным клиентом был один возрастной мужик в потертом на локтях свитере, засыпающий над каким-то карманным романом и стаканом густого бурого сока. Я вставил карту, терминал определил пользователя. Загорелась иконка сообщений. Я открыл почту. Доктор Гасп просит как можно скорее явиться в 125A4XII. А где это? Я запросил карту. Мою квартиру от кабинета доктора Гаспа отделяли два этажа и семь поворотов – а от этого бара… Я запутался, водя пальцем по экрану. Неудивительно, что здесь такой лабиринт – комплекс Клина годами планомерно расширялся, проходческие машины с алмазными резцами рыли все новые туннели и отсеки.
Парень
Часть коридоров тонула в полумраке. Несколько раз я вляпался ногой в лужи смазки, так некстати попадавшиеся мне на пути, отчего подошвы ботинок стали липнуть к полу. В динамиках, спрятанных где-то под потолком, дважды загудело, звук перешел в высокий писк. На внутренней стороне лифтовых дверей кто-то выцарапал карикатуру на канцлера Геделя, особенно бросались в глаза отвисшие уши.
Все это вместе напоминало скорее подземный лагерь на этапе ликвидации, нежели инопланетную базу Третьего Рейха. Не так, не так я ее себе представлял. Я отгонял от себя горькие мысли, однако настроение неизбежно ухудшалось с каждой минутой. В довершение ко всему холодный страх скрутил живот при воспоминании о словах Мунди. Завтра утром! В Ад! Похитить или убить! Сок бурлил в кишечнике, безвкусная жидкость секретного происхождения рвалась обратно в горло волнами горечи. А если это правда? Если действительно – до смерти?.. Мрак. Нет возврата. В этом лифте, помимо собственного запаха планеты, ощущался запах аммиака. Я прислонился спиной к холодной стене, по телу пробежала дрожь, стало влажно под комбинезоном. Тыльной стороной ладони я отер лоб: холодный пот. Сквозь зубы пробормотал бессильное проклятие. Жизнь одна, и только один раз ее можно проиграть.
Гасп надиктовывал своей цифферрехненмашине поправки к какой-то статистике. Он кинул на меня сонный взгляд поверх очков. Закутанный в темный клетчатый плед, он напоминал египетскую мумию. Торчали только руки и голова, на голове наушники, в левой руке – какие-то бумаги, а в правой – большой платок. Гасп время от времени в него сморкался. Мы обменялись любезностями, я вошел и сел на единственный свободный стул, так как на остальных – а также на столе, на полу, на полках и, насколько позволяла видеть приоткрытая дверь, в соседней комнате – лежали маленькие и большие, закрытые и открытые серые пластиковые контейнеры, где хранились образцы флоры и фауны Мрака, утопленные в кристально-прозрачных брусках твердой массы, замороженные, секционированные, распятые на сложных распорках, нарезанные на тончайшие, почти двумерные препараты, а также живые – живыми во всяком случае были два черных, как уголь, зверька, по величине и форме напоминавшие хомяков; медленными движениями шести лапок они царапали прутья клетки, помещенной в контейнер.
Гасп чихнул, сдвинул наушники (какая-то опера), дал цифферрехненмашине команду закрыть приложение, чихнул еще раз, а затем буркнул:
– Гасп.
Как я понял, это он представился.
– Эрде.
– Эх. Ух.
– Что это? U1?
– Одному Богу известно. Говорят, он посылает странные сны.
Кожаный коричневый мешок, свисавший с потолка в углу комнаты над головой доктора, беспрестанно дрожал, его поверхность слегка колыхалась, доносилось низкое жужжание на самом пределе слышимости, отчего голова человека непроизвольно клонилась к плечу. К потолку мешок крепился дюжиной щупалец, чьи плоские овальные присоски плотно прилипли к пластиковым панелям. В общих чертах он напоминал органический улей, гнездо разъяренных шершней, безуспешно ищущих выход, отверстие в коже.
– Значит, вы будете пытаться отловить Лещинского… Ну да. Когда?
–
– Ага.
От этого «будете пытаться» меня бросило в холод. Я кашлянул.
– Вандельштернфюрер Мунди полагал, что вы собираетесь…
– Да, да. – Гасп замахал платком, словно стараясь его вытрясти. – А что вам известно?
– Ничего. – Движение моей руки с распечаткой плана Клина должно было стать жестом раздражения и презрения, но, застыв на полпути, выдало растерянность. – Я вообще… Этот Дьявол… Что это… Ведь…
– Ага.
Я опустил руку, отвел взгляд.
– У вас есть что-нибудь покрепче, чтобы прополоскать эту вонь, доктор?
– Какую вонь? А! Там, пожалуйста.
Я налил себе и ему. Самогон какой-то – но он хотя бы сжег мокроту в горле. Гаспу, чтобы опрокинуть стакан, пришлось приподняться на кушетке, приняв полусидячее положение.
– Ух!.. За успех вашей миссии! Видите ли, дело в том, что он до сих пор жив. Лещинский, Дьявол. А не должен. Не имеет права. Я даже не о микродетонаторе говорю, этот тип, должно быть, его как-то выковырял, Фульке рвал волосы на голове, мы несколько недель на полную мощность врубали активирующий сигнал, безрезультатно, ублюдок продолжал вещать. И я думаю, он действительно узнал какую-то тайну, потому что идет уже седьмой месяц, да, уже полгода пролетело – а он всё жив. И мы отправили его в Ад, как и любого У-менша, с запасом пищи на двадцать дней, чтобы он не успел добраться до американской зоны. Вы знаете, они дают У-меншам убежище, эти лицемерные янки, черт бы их побрал. В общем, недочеловекам приходится объяснять, прежде чем отпустить, что их единственный шанс выжить – это своевременно вернуться к нам, иначе они умрут с голоду. Потому что вы понимаете, что флоры и фауны Мрака и Земли несовместимы друг с другом: непараллельные эволюции, полная дивергенция, с тем же успехом они могли бы попытаться съесть пластик. Но Лещинский каким-то чудом остался жив.
– Вандельштернфюрер упоминал что-то о Кротовой норе и, кажется, о рисунках, фамилию не помню…
– Ах, да. Действительно. И это тоже. Налейте еще, пожалуйста. Благодарю. Итак, один косоглазый, Икисава, по образованию физик, выступил со следующей теорией…
И это продолжалось. Мешок гудел. В ящиках шевелились животные. Я сидел на неудобном стуле, наклонившись к харкающему и хрипящему доктору Гаспу, механически кивая на его слова, которые все меньше понимал, но при этом эйдетически запоминал; я сидел там, сжимая в потных руках пачку скомканных распечаток, глотая густую слюну и дыша через рот, Клин нависал над моей спиной массой в миллионы тонн, а я все больше сутулился.
Попрощавшись с доктором, я помчался в ближайший туалет, дважды перепутав указанную на лазерном плане цифферрехненмашины дорогу. Там меня стошнило. Я посмотрел в зеркало над умывальником, на удивление не слишком грязное. Лицо как после отравления ртутью, пот на серой коже – это какой-то местный вирус? Ведь они не отправят в Ад больного! Сжав челюсти, я услышал в ушах собственный пульс, поток горячей крови, заглушающий все остальные звуки – шшумх, шшумх-шшумх – отсчитал: сто сорок. Это плохо, Эрде, это плохо. Это какой-то заговор? Кто-то намеренно пытается тебя убить? Потому что в конце концов, как еще расценивать такую миссию, если не как приговор? – послать новобранца на второй день пребывания на планете в самую дикую ее глушь – на смерть. Вспомни: не перешел ли ты кому-то дорогу? Но кому? Мунди? Глупости. Почему? Почему? Какая-то сторона монеты всегда должна быть снизу, и для нее нет никакого «почему». Вот именно!..
В отведенной мне квартире ждал багаж, доставленный с челнока: два метровых тюка, пять мешков, старомодный чемодан, один стандартный контейнер. А квартира состояла из двух довольно просторных комнат и санузла – все обставлено с гостиничным пренебрежением к какому-либо стилю. А что это еще, если не отель? Я захлопнул за собой дверь. Взглянул на часы – они все еще показывали время «Геринга». Я перепрограммировал их по настольному терминалу Зигфрида на шестнадцатичасовые сутки Мрака. Сколько осталось до рассвета? Меньше шести часов.