Старость аксолотля

Дукай Яцек

– Не бойся, не бойся, вы будете умирать.

Агерре аж останавливается.

– Это и есть Сон Лужного?

Лужный пожимает плечами.

– Вы слишком много себе воображаете. Не все догадки обязаны быть верными. Не впадай в другую крайность: глиевое гадание не гарантирует правильности выводов. Независимо от того, что там мнится Петрчу.

– Ты уверен?

– Слушай, это их революция, им приходится доводить все до крайностей, иначе им не убедить самих себя. Но со временем это пройдет, они остепенятся.

– Вряд ли. Идем.

– Гм?

Между соснами слева приоткрывается

высокая дверь, которую отчасти заслоняют мокрые ветви. Из щели бьет желтый свет. Агерре тянет Лужного за руку, другой рукой распахивая дверь шире.

Они входят в боковой кабинет в Агерре-тауэр. За окном ночной АС, отовсюду слышится музыка и шум разговоров. В комнате пока пусто.

Фредерик ведет Лужного в дальний от двери угол. Виталий-минус-тридцать-лет опирается о стеллаж, скрестив руки на груди, и, моргая, наблюдает за ксенотиком.

– Тот глиокристный комп фрай Дьюс… если он взламывает бесконечное крипто… – Агерре поджигает сигару, затягивается, глядя на разноцветный город. – Иван, похоже, намекал, что у них самих есть доступ к технологиям Хамелеонов, и что они могут позволить себе собственные. Но потом я начал задумываться. Шарский наконец прислал мне список угроз, вызванных открытием сверхсветового компьютера, и я понял, что им вовсе не требовалось создавать своих Хамелеонов. Достаточно было войти в имплант ближайшего обнаруженного – американского, китайского, немецкого, французского, неважно – немного помониторить, взломать коды управления и с этого момента самостоятельно редактировать убийцу. Думаешь, владелец заявил бы о краже такого агента? Ха, у меня даже есть подозрения, чей это был Хамелеон.

– Франции?

– Франции.

Открывается дверь, в кабинет входит лорд Амиэль. Он ведет с кем-то оживленную дискуссию в Иллюзионе/Personal. Губы его не шевелятся, но его выдает отрывистая жестикуляция, остаточная мимика, нацеленная в пустое пространство – не до конца угасшие и не до конца перехваченные имплантом нервные импульсы. Он явно раздражен. Наконец со вздохом садится в кожаное кресло у стеллажа, спиной к двери, кутаясь в просторный халат. Обреченно махнув рукой и откинув голову на спинку кресла, закрывает глаза, а когда начинает в этой позе ругаться на бейсике и по-испански, это звучит почти как молитва.

В дверях появляется Хамелеон. Не замедляя шага, подходит к Габриэлю из-за спины и быстро проводит ногтем по открытой шее. Пайге застывает в параличе. Хамелеон возвращается к двери, аккуратно ее закрывает, и в это мгновение его решимость заканчивается. Убийца начинает ходить полукругом перед креслом с лордом Амиэлем, останавливаясь и приседая, почти опускаясь на колени перед Габриэлем, заглядывая в его оцепеневшее лицо. В какой-то момент, в апогабриэлии, он опирается локтями о подоконник, откидываясь назад, в холодную ночь, длинные черные волосы развеваются над пропастью, пока Хамелеон изучает очертания созвездий.

Видимо, это дает ему новую порцию допинга, поскольку он вскакивает, быстро подходит к столу, выдвигает ящик, достает нож для бумаги, проверяет большим пальцем остроту лезвия. Посасывая палец, кружит по комнате, левая рука описывает плавные кривые. Убийца забывается до такой степени, что роняет нож и долгую минуту

шарит в его поисках в недрах ковра, глядя на лорда Амиэля. Найдя нож, подходит к креслу, отодвигает руку Габриэля, вертит его голову, разглаживает халат на коленях, правую ногу в замшевой туфле поворачивает наружу, откидывает волосы, после чего, выпятив губы, перерезает лорду Амиэлю горло. Брызжет кровь, Габриэль начинает хрипеть, залитая кровью гортань издает свистящие звуки, тело сидящего содрогается от быстрых судорог. Убийца отступает, наклонив набок голову и глядя на дело своих рук. Нож он спрятал в карман пиджака. Выпрямляется, закладывает руки за спину, какое-то время молча смотрит на умирающего лорда Амиэля. Хамелеон прикладывает палец к подбородку, бросает взгляд на дверь, поворачивается и выпрыгивает в окно.

Входит квинсианец, извещенный автозавещанием Пайге.

– Ну и? – тихо спрашивает Агерре. – Что думаешь?

– Насколько я тебя знаю, у тебя уже целая теория, – ворчит Лужный. – Валяй.

Фредерик стряхивает пепел с сигары, опустив взгляд, будто охваченный внезапным приступом робости.

– Видишь ли, я знаю, что таро, все эти штучки – лишь реквизит, по сути, случайные вещи. Резонанс может вызвать что угодно. Недавно мне даже довелось… Во всяком случае, я прекрасно представляю, что сделал бы Петрч. Зачем ограничиваться одним фокусом, одной символикой? Глиомыслие – естественное состояние ума ксенотика! Разве не так заявляется? Подумай, ты ведь должен знать, я тебя спрашиваю, Виталий: в самом ли деле невозможно написать такое приложение для Стража, которое…

– Да. Это возможно.

Агерре быстро смотрит на Лужного.

– Я написал его лет пятнадцать назад, – говорит Лужный. – Более слабое, поскольку оно для импланта, а не для Стража. Уверяю тебя, в долгосрочной перспективе это крайне мучительно.

– Трудно сосредоточиться?

– Да…

– Каждый вид, каждый звук – тысячи ассоциаций.

– Да.

– И всегда на шесть ходов вперед.

– Вероятно. Я так долго не выдержал.

– Как ты тогда себя ведешь? Как реагируешь? Когда весь мир – открытое таро?

Лужный машинально бросает взгляд на Габриэля.

– Ты прав, тот Хамелеон… это определенно не был пример скрипта эффективного убийства. Есть подозрения, кто управлял господином Дилалем? Кто из раскольников?

Агерре отвечает не прямо, но серией быстрых вопросов.

– Ты виделся недавно с Петрчем? Видел, как он двигается? Как ведет разговор?

– Он говорит, что тогда Ваял. Что это сделали за его спиной.

– Да, меня он тоже в этом убеждал. Якобы он Ваял частным образом, и потому его нет в реестрах заказов. Ты ему веришь?

Лужный качает головой.

– Он не похож на лжеца.

– Факт. До сих пор я тоже бы его не подозревал… Но в таком состоянии постоянной глиоинтуиции, как мы тут только что видели, когда вспышка далекой звезды меняет твою жизнь… Остается ли он вообще человеком, ксенотиком? Или это скорее ходячее гадание? Под жестким Стражем, на глиевых костях?

Лужный не отвечает, так что вопрос Фредерика остается риторическим.

Квинсианец опускается на колени перед трупом лорда Амиэля.