Старость шакала. Посвящается Пэт
Шрифт:
Мистер и миссис Беннетт разбились близ Сваффхема, когда возвращались домой из Слифорда, этой заболоченной глухомани, в сравнении с которым даже окраинный Норидж выглядел почти как Трафальгар-сквер. Пэт терпеть не могла Слифорд, не любил его и отец, но у него был моральный долг – тетушка Шарлотта, вот уже третий год мучительно угасавшая от болезни Альцгеймера. В Слифорде она прожила последние полвека и напоследок умудрилась забрать две жизни – племянника, которого она никогда особо не любила, но пользовалась его преданностью памяти матери, приходившейся тете Шарлотте старшей сестрой, и жены племянника, которую она,
Прямо у Тетфордского парка, живописная природа которого позволяла рассчитывать на прямое попадание в рай, машина с родителями на полной скорости вынырнула на встречную полосу.
– По всей видимости, мистер Беннетт уснул за рулем, – сообщил констебль, явно повторяя кем-то озвученную версию.
Отвести же Пэт на место трагедии и показать их, ее навсегда уснувших родителей, Крейтон категорически отказался.
– С тобой свяжутся, но уже завтра, – уточнил он. – В любом случае, без опознания не обойтись.
Опознание она почти не запомнила, от холода в морге лишь вспотела, зато не могла оторвать глаз от старого отцовского «Гольфа» – настолько эта груда металла была непохожа на душноватый, но уютный автомобиль, в котором ее возили непременно на заднем сиденье, даже когда она повзрослела, даже когда пустовало мамино кресло рядом с водителем.
Еще через день родителей кремировали, и Пэт долго не могла поверить, что эти две урны с прахом теперь и есть они – папа и мама. Два одинаковых кубка, с ножкой и изящной крышкой, в каждый из которых поместиться до дюжины теннисных мячей. Приделать по бокам по паре вычурных ручек, до блеска отчистить от траурной тонировки, и урны сойдут за главный уимблдонский трофей, если, конечно, не придираться по мелочам. Мог ли Джефф Беннетт предвидеть, прописывая кремацию отдельным пунктом завещания, что даже в столь скорбных обстоятельствах его дочь не перестанет грезить теннисом?
Узнав о том, что мама завещания не оставила, Пэт ничуть не удивилась. Виктория Беннетт всегда и во всем полагалась на мужа и отчасти была, безусловно, права: даже вопрос ее смерти папа взял на себя.
Впрочем, в остальном завещание Джеффа Беннетта не отличалось остроумием. Обычное, даже скучное завещание с двумя основными пунктами: счета в банке и недвижимость. Счет был один, как не было другой недвижимости кроме двухэтажной квартиры на Хилл-Хаус-Роуд, в доме, соединенном общей стеной с точно таким же двухэтажным домом, который, правда, уже был приписан к разрезавшей улицу на две неравные части Марион-Роуд. И деньги, и дом теперь принадлежали Пэт, по закону и в соответствии с логикой наследования, вот только самой ей казалось, что вместе с накоплениями родителей ей досталась и вся улица с бременем обязательного соседского общения, бременем, которая она не готова была нести.
Больше всего ее пугали соседи через стенку, при том, что видеть их Пэт приходилось в лучшем случае пару раз в месяц. Мистер и миссис Прекстон переехали на Марион-роуд полтора года назад, обоим было около шестидесяти, и их голоса, даже многократно прокрученные на пленке, не задели бы в душе Пэт и струнки: на ее обязательные соседские приветствия они неизменно отвечали лишь хмурыми кивками. Неудивительно, что их сразу не взлюбила миссис Лезенби, общительность которой была обратной стороной замкнутости Прекстонов.
Дом
Так Пэт узнала о террористах, обитающих под самым боком, куда уж ближе – за одной общей для двух домой стеной. Миссис Лезенби помянула 11 сентября и даже Локерби («Боже упаси!», отозвалась мама), предлагала собраться всей улицей и сообщить в полицию, но видимо, ожидала от Беннеттов первого шага.
Все изменилось в тот день, когда дверь на кухню оставили открытой. И хотя Пэт задержалась на работе, она успела застать и растерянность матери, и подавленность миссис Лезенби. Террористическая версия была не просто отвергнута – она бумерангом срикошетила в саму миссис Лезенби, страдания которой удваивались от необходимости лично признаться матери в своем поражении.
Мистер и миссис Прекстоны не были террористами; преступником был их сын, и именно после его убийства они и переехали сюда, и причина была ясна. Сбежать от стыда, укрыться от воспоминаний – одно желание недостижимей другого.
– И как только они с этим живут? – воскликнула миссис Лезенби, но Виктория Беннетт была далека от ее сентиментального сострадания.
Родители бандита по соседству – это серьезно, и удержать маму от серии уточняющих вопросов не смог бы даже всесильный отец. Каким видом разбоя промышлял сын Прекстонов? Был ли он преступником-одиночкой или громилой в бандитской группировке? Не был ли наркоманом? Или, того хуже, наркодилером? Сутенером-рабовладельцем? Неужели (о, ужас!) Прекстона-младшего убил киллер, такой же как он сам?
Тем вечером миссис Лезенби выглядела так, словно ей надавали оплеух, причем на глазах у всей улицы. В гости теперь она захаживала реже, примерно раз в две недели, поддерживая, скорее собственную репутацию местной заводилы, чем искренне стремясь к общению с матерью. Видимо, она посчитала, что мать позволила себе душевную черствость – непозволительную для городской окраины привычку. И это при том, что район никогда не был одной большой семьей. Пэт отлично помнила считанные визиты – само собой, вместе с мамой, – в гости к престарелой миссис Фланаган, дом которой шел первым после Марион-Роуд, а у миссис Лезенби ей и вовсе не приходилось бывать.
Маму можно было понять. Миссис Лезенби была ее выходом в мир, где она хотя бы на пару часов переставала быть домашней хозяйкой, в котороую превратилась двадцать три года назад – в день, когда вышла за Джеффа Беннетта. Сертифицированный электрик, последние десять лет жизни он отдал компании Солар Пауэр, в одиночку поддерживая работоспособность семи оснащенных солнечными батареями точек в разных концах Нориджа. Свои энергетические владения отец обходил из недели в неделю, управляясь за четыре с половиной дня, а вторую половину пятницы посвящая себе и приятелю, с которым допоздна засиживался в пабе.