Старший брат царя. Книги 3 и 4
Шрифт:
И ещё одна особенность присуща Вере — она никогда не лезла с разговорами. Спросят — ответит, свои вопросы задаёт только по делу. И это также нравилось Климу. Ещё одного он старался не замечать — её чёрные бездонные глаза часто останавливались на нём, он физически ощущал это, и, когда их взгляды встречались, она не смущалась.
Как-то они готовили большой котёл дубового отвара и припозднились. Клим предложил:
— Беги домой, темнеет. Ещё обидит кто.
— Меня?! — Она подняла на Клима широко открытые влажные глаза, в которых сверкнула лихость. — Ещё не родился такой!
— О! Ты отчаянная...
— Сватаются... Мой муж должен быть богатым и умным. — Она сняла передник и вытерла руки. — А у нас богатых всех расхватали. А умных... Ты небось слышал, что про мать болтают?
— Да нет. Я слушаю только про болести.
Вера усмехнулась:
— Ладно уж... К тому ж мой отец — цыган.
— Ну и что из того? Ведь ты крещёная?
— А как же. Только не всякий умный цыганку в семью введёт. Видать, придётся вековухой пробиваться... Дозволь и тебя спросить.
— Спрашивай.
— Зачем ты стариком лицедействуешь? Будто тебе за шесть десятков. У тебя хоть и один глаз, а молодой.
— Вон оно что! Сколько молодой глаз говорит мне лет?
— Тебе? Сорока нет.
— Права. В апреле тридцать девять минуло. И всё ж я не лицедействую. Какой облик, такову и жизнь веду.
— Мать говорит: тебя война состарила. Прощения прошу. Будь здоров.
Вера ушла. Клим от души пожалел, что не сложилась жизнь у этой умной, работящей девушки. Потом подумал: чего это она о его возрасте заговорила?.. Верно ведь — ещё сорока нет!
Бабка Босяга часто оставалась ночевать при лечебнице, особенно когда было много тяжелобольных. Она отгородила себе закуток в сенцах рядом с таким же закутком сторожихи. Поставила там топчан, иногда и Вера ночевала здесь с ней. Дня через два после разговора о возрасте Вера осталась ночевать в лекарне. Близ полночи Клим собирался лечь в постель, когда дверь неслышно отворилась, вошла Вера в одной рубахе, с распущенными волосами. Она прерывисто сказала:
— Помоги! Что-то тут... — Она взяла его руку и положила себе на левую грудь.
Клим почувствовал сильные и частые удары сердца, лихорадочную дрожь упругого тела, увидел чёрные сверкающие глаза на побледневшем лице. Он растерянно и почему-то очень тихо прошептал:
— Сердце у тебя... Сейчас дам испить...
Он отвёл руку, взял малый ковшик и налил отвара ландыша. Обернулся и обомлел: перед ним освещённая лучиной стояла Вера, протянув к нему руки. Её рубашка валялась на полу. Она дунула на лучику... Ковшик выпал из рук Клима...
5
Соль Вычегодскую Клим исходил вдоль и поперёк. Город делился на три неравных части. На правом берегу реки Солонихи — Никольская сторона. Тут несколько порядков изб работного люда Строгановых. Ближе к реке Вычегде — хоромы хозяина: несколько двухэтажных домов с башенками, соединённых переходами. А на самом берегу начато строительство храма Благовещения.
На левом берегу Солонихи — Троицкая сторона, посад других промышленников. Между сторонами озеро Солёное, вокруг которого и по речке Солонихе стояли рассольные трубы и варницы. Рассольные, или соляные, трубы — это круглые деревянные колодцы глубиной в несколько
Вокруг варниц ютились сотни ярыжек — вольных, гулящих людей, зачастую беспросветных пьяниц. Это была главная рабочая сила солеварения; они доставали из труб рассол, заполняли им церены, топили подцыреновые печи, заготовляли дрова, переносили кули с солью. Здесь же около варниц стояли лавки, ларьки, дешёвые «обжорки», питейные заведения.
Во время мора повальные заболевания привели к тому, что из трёх десятков варниц работали всего две, ярыжки остались без работы и, брошенные на произвол судьбы, вымирали. Помощь ждать было неоткуда, сторожа и охрана гнали их из посёлков. Клим посетил несчастных и прямо из варниц направился к Зоту.
Старший приказчик уже оценил нового лекаря, часто сам наведывался в лечебницу, узнавал, что надобно, и старался поставить всё необходимое. Сейчас в приказной избе он встретил Клима уважительно, встал ему навстречу, назвал по имени-отчеству и предложил сесть. Клим с ходу сказал, что надобно начинать лечить ярыжек. Зот слегка нахмурился:
— И как же ты их лечить собираешься? В посёлок не пущу, всё разворуют, растащат.
— В посёлок — не надо, лечить на месте будем. Главное, живой извести побольше да песка, загажено там до безобразия. И придётся на уборку собирать людей и от нас, и с Посада — рано ли, поздно ли, а чистить там всё равно придётся. Всех поголовно мыть, баня есть, но с зимы не топится. Туда доставить мыла, побольше шаек, дров. В предбаннике заставить каждого мыть одежонку, уж больно она у них грязная! Под лечебницу отдать варницу, накрыть досками церен, получатся нары на три десятка, до по стенам на топчанах полтора десятка уложить можно.
Зот тяжело вздохнул:
— Всё просто у тебя, Клим Акимыч, а на деле... Я сейчас только для тебя жгу две известковые печи, а этого будет мало. Теперь, у ярыжек запасного исподнего нет, пропили. Заставишь стирать — придётся давать рубахи, а там подстилки, то, другое. Больных там небось до сотни, их кормить придётся. Посчитай, какие расходы! Опять же помирать будут, с этих уж ничего не возьмёшь. Так что без хозяйского дозволения на такие расходы пойти не могу.
— Ты, Зот Ильич, только о расходах думаешь. Но холодные варницы большой убыток несут. Не станем лечить, последние две встанут. И поверь мне — от ярыжек зараза на посёлок идёт. Об этом подумай.
— Думал... Пойдём к Семёну Аникиевичу.
Семён жил в башне главного здания. Никого к себе не пускал, боялся заболеть. Говорят, всякую еду водкой мыл или разбавлял вином. Держал доверенного слугу, Котуна, да и с ним общался через занавеску на двери. С Зотом и Климом разговаривать не захотел. Узнав от Котуна, зачем пришли, приказал сказать Зоту: «Тебя отец поставил управлять, вот ты и управляй. Будет достаток, спасибо скажем, в убытке окажемся — шкуру с живого сдерём». И весь разговор. Такой приём расстроил Клима.