Старуха 2

Номен Квинтус

— Я что-то уже не помню, когда ты у буржуев что-то нужное для себя покупала. Мы же уже все нужное сами в НТК делаем!

— Когда на заводах НТК научатся делать хотя бы бананы, то можно будет и не думать, что бы нам такого буржуям подороже впарить. Но сейчас речь вообще не об этом: нам нужно запустить завод — чтобы через год две новые ГЭС обеспечить гидроагрегатами. А когда мы их обеспечим, то можно будет подумать и о постройке ГЭС на Ангаре.

— Чем больше я тебя слушаю, тем сильнее опасаюсь за советскую промышленность. Ты же вообще все электричество в стране сожрать готова!

— Ну, далеко все же не всё. А потом, когда Виталий Григорьевич сделает то, о чем я его попросила — а сделает он

это, думаю, года через три, то в стране вообще все проблемы с электричеством закончатся! То есть не то, чтобы закончатся, промышленности сколько электричества не дай — все мало будет. Но в целом с ним будет куда как проще.

— Ага, как же! В Железногорске запустили новую установку на сто десять мегаватт — и что? Город по-прежнему освещается от дровяных сельских электростанций!

— Правильно, раз эти дровяные электростанции дают целых тридцать мегаватт, то не воспользоваться этим просто глупо. А с нового генератора… в конце-то концов, сейчас в производстве уже шесть таких же, у нас в стране скоро алюминия хватит даже на то, чтобы из него рамы оконные делать!

— Ну ты и загнула: рамы — и из алюминия. Ты бы еще сказала титановые, или вообще золотые. Хотя… как там товарищ Сухой поживает?

Новый генератор с новой трехцилиндровой турбиной заработал перед самым Новым годом. И произвел такой эффект в правительстве, что товарищ Рамзин, два котла которого питали этот генератор паром, тут же получил орден Ленина. Такие же ордена получили еще порядка десяти человек — в том числе и конструктора самой турбины, работающей на сверхкритическом паре, и конструктора генератора, выдающего такую мощность в сеть. Ну а то, что «сеть» получилась очень короткой — так и электростанция строилась как «опытно-экспериментальная». Причем и опыты, и эксперименты подразумевались совсем даже не энергетические.

Электростанция большую часть энергии направляла на небольшой заводик, на котором из воды получали водород с помощью примитивного электролиза. А вот воду для электролиза получали, сжигая неторопливо в кислороде аммиак, поступающий с завода азотных удобрений, выстроенного в Прокопьевске. Только там аммиак в Железногорск отгружался не прямиком с аммиачных колонн, а с других, очень забавных установок. Зачем вообще эти установки были сделаны и почему на них сжигались многие тонны угля, в Прокопьевске вообще никто не понимал — но так как завод входил в систему НТК, то никого там это и не интересовало. Ну, захотелось кому-то смесь аммиака с водородом нагреть до тысячи с лишним градусов, а потом все это снова охладить и прогнать через газоразделительную установку — значит тот, кому так захотелось, знает, зачем это нужно. И зачем одну и ту же порцию аммиака таким образом прогонять через установку снова и снова…

Зато в Железногорск поступал аммиак, в котором дейтерия содержалось уже около трех процентов по отношению к водороду. Три сотых, а не четырнадцать стотысячных! Эту воду после электролиза снова подвергали «изотопному обмену», и всего за три недели из нее получали тяжелую воду с содержанием дейтерия свыше девяноста девяти с половиной процентов! Правда, всей мощности новейшей электростанции хватало лишь на то, чтобы в сутки из краника в канистры натекало по сорок литров этой самой воды — поэтому вторая электростанция на сто десять мегаватт строилась рядом с первой…

А вот другие строились уже совсем в других местах. Да и ордена (и очень большие денежные премии) все, к ее разработке причастные, получили вовсе не за капающие из крана капельки. А за то, что этот агрегат на один киловатт-час электричества тратил всего двести тридцать граммов донецкого антрацита — почти втрое меньше, чем любая другая угольная электростанция. Да, и котел, и турбина для нее оказались почти вдвое дороже прежних — но даже

при этом они окупались только на стоимости угля меньше чем за год. А новые котлы, которые профессор Рамзин сейчас разрабатывал под экибастузский уголь, должны были окупаться еще быстрее: «обычные» котлы на этом угле вообще из строя выходили раз в полгода, а каждый ремонт «добавлял к цене» примерно половину исходной стоимости котла.

Лаврентий Павлович — исключительно из любопытства — провел небольшое расследование на предмет того, кто же «первый догадался» делать настолько нестандартные установки. И удивился он лишь тому, что результаты этого расследования его вообще не удивили…

Глава 24

Первого мая тридцать четвертого года над Красной площадью пролетели три новеньких самолета Павла Сухого. И девять новеньких самолетов Поликарпова (три моноплана и шесть бипланов), которые практически считались уже «принятыми на вооружение». Поликарповские машины были гораздо дешевле: его моноплан обходился стране менее чем в пятьдесят тысяч рублей а биплан укладывался в сотню — и это было в два с лишним раза дешевле самолета Сухого.

То есть формально еще ни один их продемонстрированных самолетов на вооружение принят еще не был, но ни у кого в ВВС ни малейших сомнений в перспективах самолетов не имелось: деньги решали всё. Правда деньги решали всё именно в ВВС, а у, скажем, Лаврентия Павловича мнение было несколько иное. Но он спорить с военными летчиками не стал, видя полную бесперспективность таких споров — однако, несмотря на неоднократные уже просьбы и даже требования НИИ ВВС о передаче под их управление Воронежского авиазавода, все попытки «отобрать» завод у НТК оканчивались неудачей. А завод монотонно штамповал «кукурузники» — уже по две тысячи в год штамповал и время от времени выпускал самолеты иных типов. Мясищевский «пассажир» из цеха выкатывался примерно по разу в два месяца, а из нового, специально выстроенного под самолет Сухого, цеха, предполагалось выкатывать по машине в неделю. На самом деле завод был в состоянии таких самолетов выпускать гораздо больше — но выпуск ограничивался доступностью нужных для производства металлов. И в первую очередь — требуемых авиационных алюминиевых сплавов.

Вера к Первомаю окончательно покинула Лесогорск. Когда зимой она вернулась в город, очень довольные инженеры-ракетостроители еще на аэродроме поспешили ее порадовать:

— Старуха, а мы победили это твое горячее топливо!

— И как?

— Славка тут подумал, что если температуру газа сильно понизить, причем не везде, а только в наружном слое, который касается поверхности металла… В общем, он в нижней части ракеты, как раз возле сопла, поверхность обмазал силиконовой резиной с разными присадками, а она в пламени просто испаряется, выделяя кучу относительно холодного газа и наружный слой пламени не нагревается выше тысячи ста примерно. А еще по внешней поверхности сопла мы пустили обычную воду, там всего-то литров шесть уходит за минуту — но дополнительное охлаждение получается очень заметным. И пока вся резина не выгорит, сопло выше тысячи и не нагревается! Сейчас мы все это пересчитываем для ракеты калибром четыреста пятьдесят…

— Отлично, успокоили. Значит так: по всем вопросам по топливу теперь к Ивану Малкову обращайтесь, а я, как понимаю, свою работу уже сделала, теперь дело только за вами. Самолет я вам свой не оставлю, но мне пообещали уже в феврале для вас новый построить, так что до Москвы в случае нужды добраться легко сможете. А я, пожалуй, займусь другими порохами…

— Надеюсь, ты не прям вот щяз в Москву улетишь? Лаврентий Павлович прислал задание на разработку трехдюймовых ракет для авиации, а какой в них порох использовать, мы без тебя не решим.