Старушка-молодушка или новогоднее чудо(вище)
Шрифт:
– Чего это ты удумала, дрянь? – напряглась тощая, похоже, по выражению лица разгадав мой замысел. – А ну быстро вернулась к работе.
С сердитым видом я вытащила из волос ошметки яблока и швырнула в ведро.
А потом взяла в руки мокрую тряпку.
Под моим грозным взглядом обе девицы на лавке зябко поежились.
На их лицах отразилось нехорошее подозрение.
– Эй, ты чего? – пробормотала толстуха, растеряв всю свою барскую спесь. Ее взгляд метнулся к тряпке в моей руке. – Пол мой, – добавила она
– Вот вы две, – обвела я тряпкой бездельниц, – и мойте. Приучайтесь к труду. Вам полезно.
Ахнув, девицы переглянулись. Губы свинюшки задрожали, тощая набрала полную грудь воздуха.
– Да как ты смеешь! – завизжала она, сверкая глазами. – Ты! Знай свое место, девка подзаборная! Тварь подколодная! Мы – леди, для балов, для любви созданы. А ты – ничтожество, жалкое отребье, грязь под нашими ногами.
Пока скелетина кричала, свинюшка возмущенно кивала головой, ей поддакивая.
– Маменьке на тебя пожалуемся! – у худой от злости слюна изо рта летела, как у тявкающей собаки. – Она тебя из дома на мороз вышвырнет! На снег кинет. В замерзшую канаву.
Ну, хамки малолетние! Еще угрожать мне вздумали.
Руки мои затряслись. В ушах загрохотало. В лицо бросилась кровь.
Ничтожество, значит? На мороз меня, больную пенсионерку?
Размахнувшись, я от всей души хлестнула верещащую жердь мокрой тряпкой по бедру. Жаль, девица сидела. По заднице бы ее! По наглой попе!
– А-а-а! – У тощей жертвы воспитательного процесса глаза полезли из орбит, рот распахнулся так, что в него можно было засунуть лампочку Ильича.
Девица вскочила на ноги, и под весом свинюшки лавка начала заваливаться на одну сторону. Раз – и толстуха розовым студнем шлепнулась на пол. Все ее складки под платьем поросячьего цвета заколыхались.
Упала с лавки и корзинка с яблоками. Крупные спелые фрукты покатились по полу.
– Да как ты смеешь! – костлявая задыхалась от ярости, но близко ко мне не подходила, старалась держаться подальше и боязливо косилась на тряпку в моей руке. – Ты еще пожалеешь! Вот маменька узнает, слезами умоешься. Мало не покажется!
Толстая, бешено вращая глазами, на коленях поползла к открытой двери, из которой тянуло прохладой.
– Старших надо уважать! – сказала я.
– Старших? Да у нас с тобой разница один год, – вопила тощая. – Ты всего на одно лето меня старше.
Что за чушь она городит?
Тем временем свинюшка добралась до выхода, поднялась на колени, вцепилась пальцами-сардельками в дверные косяки и заорала дурниной:
– Матушка! Матушка, спасите! Мэри сошла с ума! Она Клодетту убивает!
Убиваю? Да я всего раз ее для профилактики шлепнула.
Не прошло и минуты, как из глубины дома донесся слоновий топот. Аж стены и пол затряслись. На губах убиенной Клодетты растеклась торжествующая улыбка, глаза мстительно заблестели.
Свинюшка с грацией бегемота кое-как поднялась с колен и выкатилась за дверь. И тотчас в комнату влетел разъяренный вихрь – дородная женщина в бордовом платье до пят. Ее седые волосы были собраны в высокую прическу, брови сбриты и нарисованы коричневой краской – две тонкие нелепые дуги. Под горлом сверкала большая нефритовая брошь.
– Что случилось? – прорычала женщина, задыхаясь после бега. Ее массивная грудь тяжело вздымалась, на обвисших щеках проступили красные пятна.
– Маменька, – из глаз тощей покатились самые настоящие слезы. – Она меня изби-и-ила. – Длинный тонкий палец ткнул в мою сторону. – Грязной вонючей тряпкой. По лицу-у-у.
Вот стервь! Врет и не краснеет. Никто ее по лицу не бил.
– Она обзывалась, – рыдала лгунья, театрально заламывая руки. – Грозилась из дома на мороз меня вышвырнуть. На сне-е-ег. В замерзшую канаву.
От такой грубой клеветы я потеряла дар речи и только покачала головой.
А подлая девица не унималась.
– Яблоками в нас кидала. Вон на полу валяются. Иветту с лавки сбросила.
Женщина в бордовом, маменька этих двух невоспитанных хулиганок, повернулась ко мне с перекошенным от злости лицом. За ее спиной сквозь слезы гаденько улыбнулась разнесчастная Клодетта. Глядя на меня со злорадством, она несколько раз картинно всхлипнула.
– Гражданочка, – строго начала я. – Вам бы приструнить дочерей. Вы только подумайте, кто из них выра…
Хлесткая пощечина оборвала меня на полуслове. Сначала я даже не поняла, что случилось. Правую половину лица обожгло болью. В ушах зазвенело.
От шока я растерялась.
– Мерзавка, – змеей прошипела глава этого маргинального семейства. – Я тебя приютила, когда твой никчемный папаша издох. Не выкинула на улицу, не отправила скитаться по белу свету. Кормила, одевала, заботилась о тебе. И что получила в ответ? Черную неблагодарность!
С открытым ртом я таращила глаза на женщину перед собой и с ужасом понимала, что во сне нельзя испытывать такую натуральную боль. Только сейчас я осознала или позволила себе осознать, насколько все вокруг казалось реальным. Запахи, краски, звуки, ощущения.
Неужто я не сплю? Умерла? Там, прямо на коврике под открытой дверью? Разволновалась от речей того мошенника с завещанием и словила инфаркт? Вспомнились мучительное жжение в груди и боль, отдающая под левую лопатку.
Это перерождение? Переселение душ? Как бишь ее, реинкарнация?
Ошеломленная, я опустила взгляд на свои руки. Кожа нежная, белая. Ни одного пигментного пятнышка. Ногти розовые. Пальцы ровные, не скрюченные артритом.
Это не мое тело!
Вдруг оглушающей лавиной меня накрыли воспоминания. Чужие.