Старые девы в опасности
Шрифт:
Женщина посмотрела на нее как на сумасшедшую. Трой порылась в сумочке и вытащила записную книжку и огрызок карандаша, при этом наброски портрета Рики, сделанные в поезде, упали на пол. Толстуха не без интереса взглянула на них. Трой быстро нацарапала: «Заходила в 11.15. К сожалению, не застала вас. Ждем завтра к обеду в Королевской гостинице», подписалась, сложила листок и вывела сверху «мсье П. Е. Гарбель». Отдав записку толстухе (по-видимому, консьержке?), Трой наклонилась, чтобы собрать рисунки, и едва не уткнулась носом в пыльный подол, сомнительной чистоты нижние юбки и разбитые туфли. Выпрямившись, она увидела, как консьержка водит толстым пальцем с траурной каймой под ногтем по имени адресата. «Наверное, не может разобрать
— Гарбель, — повторяла Трой, — Гарбель.
Она вспомнила о чаевых и вложила в пухлую руку двухсотфранковую бумажку. Эффект был мгновенным. Женщина расплылась в улыбке, показав черные гнилые зубы.
— Мадемуазель, — сказала она, игриво помахивая запиской.
— Мадам, — поправила ее Трой.
— No, no, no, no, Mademoiselle [12] , — настаивала толстуха с притворной любезностью.
Трой решила, что ей хотят сделать комплимент. Она попыталась изобразить укоризненный взгляд, а затем, вяло махнув рукой, ринулась к выходу.
12
Нет, нет, нет, нет, мадемуазель (фр.).
Рики и Рауль, сидя в машине, были заняты оживленной беседой. Трое самых отчаянных мальчишек расположились на подножке автомобиля, остальные играли в чехарду, явно желая привлечь к себе внимание.
— Милый, — сказала Трой, когда они тронулись с места, — ты говоришь по-французски гораздо лучше меня.
Рики скосил на нее хитрый взгляд, глаза у него были ярко голубыми с черными, как и волосы, ресницами.
— Naturellement! [13] — произнес он.
— Не строй из себя бог знает что, Рики, — рассердилась мать. — Ты чересчур высокомерен. Наверное, я тебя плохо воспитываю.
13
Естественно! (фр.).
— Почему?
— Опять?! — грозным тоном отозвалась Трой.
— Ты видела мистера Гарбеля, мамочка?
— Нет, я оставила ему записку.
— Он придет к нам?
— Надеюсь, — ответила Трой и добавила, немного подумав: — Если он существует.
— Если он пишет тебе письма, значит, он существует, — резонно заметил Рики. — Naturellement!
Рауль привез их на маленькую площадь и затормозил напротив гостиницы.
В этот момент консьержка из дома номер шестнадцать по улице Фиалок, просидев минут десять в мрачной задумчивости, взяла телефонную трубку и набрала номер замка Серебряной Козы.
Аллейн и Баради стояли по обеим сторонам кровати. Горничная, пожилая сухонькая женщина, почтительно отошла к окну. Она перебирала четки, бусинки тихонько постукивали под ее пальцами.
Щеки мисс Трубоди, по-прежнему лишенные поддержки вставных челюстей, глубоко запали, кожа на носу и на лбу натянулась, так что лицо больной казалось маленьким, как у обезьянки. Рот был похож на ямку с неровными складчатыми краями. Мисс Трубоди храпела. При каждом вдохе края ямки приподнимались, а при каждом выдохе засасывались внутрь, так что какие-то признаки жизни, хотя и не слишком привлекательные с виду, присутствовали. Почти безволосые надбровные дуги сошлись на переносице, словно мисс Трубоди хмурилась неизвестно чему.
— Она будет находиться в таком состоянии несколько часов, — сказал Баради. Он вынул из-под простыни руку пациентки. — Я не жду перемен. Она очень больна, но пока я не жду перемен.
— Звучит как вилланелла, старинная итальянская песенка, — рассеянно
— Вы поэт?
Аллейн махнул рукой.
— Скажем так: никому не известный любитель.
— Уверен, вы недооцениваете себя, — сказал Баради, продолжая удерживать вялую руку мисс Трубоди. — Публикуетесь?
Аллейн едва не поддался искушению ляпнуть: «Одна-единственная тоненькая книжечка», но сдержался и ограничился скромным ничего не определяющим жестом, который Баради снабдил привычным комментарием: «Мистер Оберон будет в восторге» — и добавил:
— Он уже чрезвычайно заинтересовался вами и вашей очаровательной женой.
— Должен признаться, — сказал Аллейн, — мистер Оберон произвел на меня громадное впечатление.
С видом человека, чье любопытство изрядно распалено, он взглянул на мясистое непроницаемое лицо доктора и не обнаружил ни единой черточки, ни единого движения мускулов, которые свидетельствовали бы о тупости или доверчивости. Кто он такой, этот Баради? Наполовину египтянин, наполовину француз? Или чистый египтянин? «Кто здесь заправляет? — размышлял Аллейн. — Баради или Оберон?» Баради, вынув часы, бесстрастно взирал на Аллейна. Затем он открыл крышку часов. Прошла минута, сопровождаемая постукиванием четок горничной.
— Ну да, — пробормотал Баради, пряча часы в карман, — иного я и не ожидал. Пока ничего нельзя предпринять. Служанка сообщит, если что-нибудь изменится. Она сообразительная и поднабралась в деревне кое-какого опыта в уходе за больными. Ее сменит мой слуга. Возможно, нам не удастся найти профессиональную сиделку до завтра, но мы справимся.
Он подозвал горничную, и та с бесстрастным видом выслушала его указания. Они оставили ее с больной, похожую на монахиню, чуткую, настороженную.
— Одиннадцать часов. Время для медитации, — сказал Баради, когда они вышли в коридор. — Нельзя никого беспокоить. В моей комнате найдется что выпить. Я вас приглашаю. Ведь ваша машина еще не вернулась.
Он привел Аллейна в китайскую комнату. Слуга-египтянин накрывал на стол: венецианские бокалы, блюда с оливками и бутербродами, а также нечто в вазочке, напоминавшее рахат-лукум. Из серебряного ведерка со льдом торчала бутылка шампанского. Аллейн привык к срочным вызовам и бессонным ночам, но последние сутки выдались чересчур насыщенными, к тому же солнце пекло немилосердно, а запах эфира вызывал легкую тошноту. Он бы с удовольствием выпил сейчас пива, впрочем, можно бы и шампанского. Однако скрепя сердце он уступил требованиям профессиональной этики и, надеясь, что не переигрывает, произнес самодовольным тоном:
— Вы не возражаете, если я выпью воды? Понимаете ли, в последнее время я сильно заинтересовался образом жизни, исключающим алкоголь.
— Замечательно. Мистеру Оберону это будет весьма интересно, — сказал Баради, знаком приказывая слуге открыть шампанское. — Мистер Оберон, возможно, самый крупный авторитет современности по таким вопросам. Его теория основывается на многочисленных древних культах, из которых он извлек главную суть и произвел удивительный синтез. Но в то время как он сам достиг полной гармонии между строгой простотой и, скажем так, отборными наслаждениями, он отнюдь не проповедует воздержания ради воздержания. Он побуждает своих учеников испытать различные удовольствия, но не абы так, а следуя самому изысканному вкусу: выбрать самые утонченные и даже попытаться «организовать» их, как художник компонует свои картины, как композитор аранжирует фугу. Только таким способом, учит Оберон, можно достичь Высшей Цели. Поверьте, мистер Аллейн, он бы улыбнулся вашему отказу от этого прекрасного напитка, сочтя его столь же непростительной ошибкой, прошу прощения за прямоту, как и неумеренность в возлияниях. Кроме того, вам сегодня пришлось немало понервничать и вам немного дурно от эфирных испарений. Позвольте мне как доктору, — закончил он шутливым тоном, — настоять на том, чтобы вы все же выпили шампанского.