Шрифт:
Глава І.
Город Старые Дороги, каким я его застал. История съеденного заготовителя. Великолепная Верка и другие. Первая посетительница.
О городке Старые Дороги в энциклопедии 1956 года сказано, что он – город, центр С – Д. района Минской области и что там есть сыроделательный завод, леспромхоз, мельница, клуб, школа. Есть железнодорожная станция. Больше о нем действительно ничего не скажешь. Ему не повезло, как соседнему Старобину, возле которого нашли залежи калийных солей, вырос калийный комбинат и совсем новый город – Солегорск, и вообще закипела жизнь. В маленьких тихих Старых Дорогах она никогда не кипела, не кипит, наверное,
Асфальтированное шоссе трассы Москва – Брест, с обеих сторон огороженное лесом, проходит около райцентра, в нескольких километрах от него. Но в самом райцентре вдоль тротуаров тянулся еще досчатый пастил, местами до основания выгнивший, так что, ступая по нему, нужно внимательно смотреть под ноги, чтобы не оступиться и не упасть. Несколько двухэтажных каменных зданий районных учреждений па главной улице. Остальные дома – одноэтажные бревенчатые избы с позеленевшими от времени дощечками гонты на крышах, с огородами во дворах и с запасом вечных, неизменных истин о том, что в этом мире хорошо и что плохо.
Хорошо, например, жениться на женщине пусть даже в два раза старше тебя, но имеющей собственный дом и хозяйство. Половина мужского населения райцентра так именно и поступает, нигде не работает, благополучно пьет и побивает своих избранниц. А это уже, конечно, плохо, потому что бьют здесь основательно, со знанием дела.
Еще куда хуже изменять жене с буфетчицей райцентровской чайной Верой, женщиной со странной, вечной зовущей куда-то полуулыбкой на миловидном лице и роскошными пухлыми локтями с ямочками. Заготовитель местного райпо изменял да еще и сверх всякой меры напивался мутным самогоном, который в очередь с государственной водкой разливает Вера в своей чайной, и однажды допился до того, что заночевал в лесу и его съели волки.
Впрочем, это, скорее всего, выдуманная история: волков в окрестных лесах давно нет, как нет и нечистой силы (другая версия исчезновения заготовителя), и выдумана она им же самим, когда несколько лет назад он почел за лучшее скрыться от правосудия, сильно проворовавшись. Трупа его, кстати, никто не видел. По мнению людей трезвомыслящих, заготовитель жив и доселе, отсиживается где-то под подолом у той же Веры, которая вот уже и вправду самая настоящая ведьма: превращает мужчин в скотов, водит за нос всю местную милицию, а по ночам, может быть даже летает на метле и такое прочее, Веру поэтому все за глаза называют «Веркой», рассказывают о ней всякие невероятные истории, но побаиваются…
В Старые Дороги я приехал в пятьдесят девятом году из Одессы, мне было двадцать пять лет (исполнилось в день приезда), за спиной у меня после окончания университета было два года работы в прокуратуре и не слишком успешные попытки приобщиться к литературной деятельности, и прибыл я сюда, чтобы здесь работать адвокатом. Адвокатом, или, как это официально именовалась, заведующим юридической консультацией.
Эта консультация представляла собой бревенчатую избу, точь-в-точь такую, какими здесь были все дома, только еще, быть может, более ветхую и почерневшую от времени, и арендовал я в ней одну небольшую комнатенку, а во второй, большей, жила со своей дочерью и внуком хозяйка дома, старуха-еврейка лет семидесяти, любопытнейшее и лукавейшее существо в мире, интересовавшееся всеми моими делами, преимущественно личными.
Штат консультации был тоже невелик: он состоял из меня одного. Летом во дворе возле консультации постоянно копошились куры. Они то и дело оказывались под ногами, норовили заглянуть в кухню, служившую мне приемной для моих клиентов, и даже в самый мой адвокатский «кабинет».
Но вообще, если не считать снега и кур, место моей работы меня устраивало, сама работа нравилась, и местные жители очень скоро вынуждены были отказаться от недоверия, которое поначалу вызывал у них худенький городской паренек в «ненашей» одежде и к тому же до неприличия юный. Посещать консультацию стало довольно много народа.
Все это, в основном, были немолодые деревенские женщины. Придя, они начинали рассказывать о подлостях мужа или соседа, жаловаться на колхозного бригадира, неправильно начислившего им трудодни. Рассказывали долго и путано, причем обстоятельствам дела всегда еще предшествовала длинная предыстория о том, кто кем был и откуда все повелось. И я, и сами рассказчицы быстро терялись в ее дебрях. Тогда обычно я просил показать мне документы. Из-за пазухи извлекался матерчатый узелок с пожелтевшими, потертыми на изгибах бумажками, я просматривал их, задавал женщине тот или иной вопрос и, попросив чтобы теперь она мне не мешала, садился за пишущую машинку печатать для нее исковое заявление или жалобу, а женщина поспешно кивала мне головой: дескать, «Так, так, ня буду! Ня буду, дараженьки! Але ж ты усе напяши, усе чиста!…»
Но, конечно, не все они могли молча высидеть те пятнадцать или двадцать минут, пока стучала машинка. Хотелось еще о многом рассказать, расспросить самого «аблыката» (так они меня называли), кто он и откуда. И «ти есть у него жонка?» – «Жонки немае?» И «як гэта ён таки маладзеньки, а уже усё ведаець – выучился, мабыць?».
Случалось и так, что пока я на машинке отстукивал жалобу или писал ее от руки, сама моя жалобница засыпала.
Засыпала, потому что прежде, чем ко мне добраться из своей деревни, она много километров прошла по морозу пешком или протряслась в открытом кузове попутной грузовой машины, закоченела, а теперь вот попала в теплое помещение и ее сморил сон.
Но, разумеется, появлялись в консультации и посетители совсем другого склада. Заглядывали разбитые мужики-заготовители и вообще «деловые» люди. Эти приходили, главным образом, чтобы проконсультироваться по какому-нибудь хитрому имущественному делу, порасспросить о законе, который, как потом выяснялось, знали намного лучше меня самого. Целыми таборами вваливались иногда в консультацию какие-то неизвестные цыгане, умевшие в течение нескольких минут до начала суда выведать от меня все самое нужное, а затем, ни копейки не уплатив, от моих услуг в суде отказаться, причем проделать все это с такой очаровательной наглостью, которая могла вызвать даже восхищение: приятно все-таки наблюдать профессиональную работу…
Разные, словом, были люди и по разным причинам посещали они консультацию. Народный судья Пильгунов, проработавший в районе лет десять и знавший всех, кто ходит по судам и другим подобным учреждениям, встретив иного из них возле моей консультации, спрашивал с этакой добродушной подначкой:
– Что, Агейчик, снова делиться идешь? Так куда же тебе, старому, делиться, куда тебе молодуху за себя брать, тебе сколько уже лет («Кольки тебе гадов?!»), лет семьдесят? Так разве ж она будет тебе варить борщ, как твоя Юльца?