Старые годы
Шрифт:
— A sa «Старый Дуб» ему именно ничего не дали, — сказал секретарь с неудовольствием.
— Ничего? — возразил Немцев. — То-то, брат, хвастаешь, что знаешь все и всему ведешь свои записки, а не ведаешь, что когда государь спустил этот корабль, чудный и, может, лучший на свете, корабль, при постройке которого в поте лица сам трудился с начала до окончания, то князь-кесарь наградил его как строителя не одною, по обычаю, а двумя серебряными кружками с пивом, такими, как у меня, — тут он показал иа шкаф. — Подарок этот, свято хранимый царем, по словам его, приятнее ему всех других.
— Князь-кесарь, говорите вы, наградил царя? —
— Да, — отвечал Немцев, — чтобы показать пример повиновения, государь строго подчинил себя властям. Он прошел все степени, узнал все трудности, служил матросом, солдатом, бомбардиром, все испытал на себе, всему научился.
— И показал свету и нам, — сказал капитан, — что возможно человеку.
Немцев встал.
— Да здравствует Петр бессмертный! — закричал он, подняв рюмку с вином.
— Да здравствует, — повторил капитан, — государь — работник на верфи Ост-Индской кампании, плотник у саардамца Рогге, кузнец на заводе Миллера, близ Истецких вод, где он выковывал железо за пуд по алтыну, механик в мастерской ван-дер-Гейдена, хирург у Рюйша, естествоиспытатель с Бургавом!
— Да здравствует, — повторил Немцев, — человек, до 14-летнего возраста питавший непреодолимое отвращение к морю и после создавший флот, с коим лично победил первейших адмиралов своего века! Да здравствует строитель «Старого Дуба»!
— Строитель величия нашего и славы, — громогласно сказал секретарь, из глаз которого лились ручьем слезы, а из уст слова, когда речь шла о Петре. — Да здравствует! — продолжал он важно [69] , — «Священного Российского Государства священнейший Автократор, Веры православный всебодрственнейший защититель, злодеяния прогонитель, добродетелей же и сводобных наук и художеств насадитель, Славянских народов вечный славы начальнейший Автор, врагов победитель, падших возставитель, Царства прибавитель и распространитель, войска верховный Хилиарх, Марс, Генеральный Архистратиг, нашего века державнейший Нептун…» — он не мог продолжать от избытка чувств.
69
Следующие слова взяты из посвящения Петру Кантемиром книги.
— Что же ты, — просил Немцев, обращаясь к дочери, — не сделаешь приветствия в честь новорожденного?
— Я, — отвечала тихо Ольга, — могу только кончить приветствие Андрея Федоровича и повторить с Кантемиром: «Да здравствует Государь, Отец Отечества, повелитель всемилостивейший и прекротчайший!»
— Прекрасно! Аминь, — сказал секретарь. — Исчислять достоинства Петра недостанет жизни. Я велел бы, однако, — прибавил он, садясь и поглядывая на Ермолая, — каждому русскому вместе с заповедями выучивать дела великого императора и помнить, как «Отче наш», во-первых, письмо его к Сенату из лагеря при Пруте, во-вторых, речь, сказанную им пред народом в 1714 году при спуске корабля «Нарвы» и, наконец, все подробности торжества Нейштадского мира! Выучивать и долго рассуждать над этим.
— Я велел бы, — сказал Немцев, — изучать каждый его шаг, всякое действие, всю жизнь и все минуты этой жизни, клянусь «Старым»…
— А что? — перебил капитан, — неужели император и поныне деятелен, неусыпен, как пред отъездом моим с фон-Верденом к берегам Каспийского моря?
— Всегда тот же. Болезненные
— Андрей Федорович, — спросил Ермолай, обращаясь к секретарю, — вы обещали мне давно рассказать об ежедневных занятиях государя.
— Занятий, дружище, не перескажешь, и слишком их много, и слишком они важны; а вот выслушай, как проходит день для Петра Великого.
Встает он в три часа, до пятого держит корректуру издаваемой в С.-Петербурге газеты и прочитывает рукописи книг, поступающих в печать. Заметьте, что в переводах иностранных сочинений, которые исключительно трактуют о России, он не позволяет изменять ни насмешек, ни даже хулы, которою многие дерзают его осыпать. «Это полезно нам», — говорит государь.
В пять часов, выпив рюмку анисовой водки и положив в карман футляр с математическими и другой с хирургическими инструментами, государь берет трость, записную книжку и едет на лодке, в одноколке или идет пешком осматривать работы. В седьмом часу заходит в Сенат, переходит из одной коллегии в другую, слушает дела, надписывает свои решения, излагает мнения о важных государственных предметах и любит участвовать в прениях, открывающих ему образ мыслей и степень способностей каждого. В 11 часов, выпив опять рюмку анисовой водки и скушав крендель, государь идет домой, там записывает все замеченное и тотчас делает просителям аудиенцию. Он, не различая чинов и званий, терпеливо выслушивает каждого. По окончании аудиенции садится с семейством за стол. Отобедав, читает иностранные газеты, отмечая на полях, что должно переводить для «Петербургских ведомостей». Потом отдыхает с час, а в 4 часа сидит уже в токарной, которую называет местом отдыха. Как известно нам, здесь производятся все государственные дела. Окончив занятия сии, государь сверяет приказанное и исполненное с заметками записных своих книг, потом пишет письма, указы, составляет проекты, рассматривает сам многие дела, вникает во все, орлиным глазом смотрит из своей комнатки на империю и видит все от мала до велика. Остальную часть вечера он посвящает семейству.
— Чудесно, непостижимо, — сказал капитан. — Не говоря уже о способах, ум не может понять, как достает времени, чтобы совершать все сделанное Петром.
— Не забудьте, — отвечал секретарь, — что государь нередко веселит народ торжествами, в которых сам участвует, что он обедает, крестит, пирует, бывает на похоронах у многих подданных, что он собственной рукой пишет иногда до двадцати писем вдруг и производит множество работ столярных, токарных, резных.
— Никитична, — сказал Немцев, обращаясь к старушке, которая во все сие время сидела неподвижно, сложив руки на груди, перебирая пальцами и не спуская глаз с Ольги; по временам она только шевелила губами, как будто читала про себя молитву. — Никитична! Так ли живали цари во время оно?
— Не знаю-с, батюшка, — отвечала старуха, встав, опустив руки и низко кланяясь.
— Она вашего поля ягода, — продолжал Немцев, с улыбкою обращаясь к Ермолаю. — Больно не нравится ей всякая новизна. Правда ли, бабушка?
Никитична со вздохом повторила свой поклон и ответ:
— Не знаю-с, батюшка.
— Телогрейки никогда не хотела снять.
— Теплее в ней, Иван Иванович.
— Мимо Оперного дому проходя, плюет и крестится.