Старые годы
Шрифт:
— Для чего так?
— Для того, чтобы отражать русских. Ах, если бы их порядком разбили!
— Ну посмотри, что они возьмут Ниеншанц!
— Не бывать этому!.. Сто чертей!.. [71]
— А вот увидишь.
— Не спорь со мной, Василий! Мы поссоримся. Ты забыл, кажется, что во мне шведская кровь?.. Тысяча бочек чертей!.. [72]
— А ты, Густав, забыл, что во мне русская?
— Ты подданный нашего короля.
71
Шведское
72
Шведское же народное восклицание, следующее по порядку и по силе его вслед за первым, которое приведено выше.
— Не присягал я вашему королю!
— А отец твой?
Этот вопрос облил холодом сердце Василья. Разгоряченный зрелищем битвы, подавленный сильными впечатлениями, он позабыл все на свете, позабыл даже об участи, ожидающей его отца в случае победы русских. Он задумался. Молча приплыли они домой.
— Ну что? — спросили в один голос старики — отцы их и Христина, когда Густав и Василий вошли в комнату.
— Русские! — сказал Василий.
— Русские!.. Боже мой! — воскликнул Илья Сергеевич.
— Неужели русские в самом деле, Густав? — спросила Христина, устремив умоляющий взор на брата, как будто его упрашивая, чтобы он отвечал противное.
— Ну да, конечно, русские! Надеюсь, впрочем, что их отобьют. Из крепости пальба такая, что небу жарко.
— Да, да, жарко! — повторил расслышавший только последнее слово Карл Карлович, дрожа и махая на себя колпаком. — Мне очень жарко! Русские! Ах, боже мой! Да это ужасно и даже, можно сказать, чрезвычайно плохо! Сущая гибель и беда!
Всю ночь не смыкали они глаз, потому что пальба продолжалась до рассвета. В пятом часу утра (это было 1-го мая 1703 года) крепость Ниеншанц сдалась Петру Великому. По подписании капитуляции фельдмаршалом графом Шереметевым Преображенский полк занял город, а Семеновский введен был в контр-эскарп. Победителям достались восемьдесят две пушки, несколько мортир и множество разных военных припасов.
IV
Когда оба старика, утомленные тревожною, бессонною ночью, легли наконец и уснули, когда Христина, сидя у стола и протянув на нем свою белую ручку, прилегла на это мягкое изголовье разгоревшеюся от тревоги щекой и погрузилась в сон, Василий и Густав вышли тихонько на берег, снова сели в лодку и отправились по речке на Неву. Солнце уже поднялось из-за леса и осыпало рябевшую от утреннего ветерка речку дождем ослепительно блестящих искр. Воздух был напоен весеннею свежестию; птички громко пели, в лесу, нисколько не заботясь, что война нагрянула на пустынную, спокойную сторону, где они вили свои гнезда.
— Позавидуешь птицам! — сказал Василий. — Вечно веселы, вечно поют. Не то что мы, бедные люди. Как бы эти певуньи могли понять, что у меня и у тебя теперь на сердце, то наверное перестали бы петь.
— Да, признаюсь! — сказал Густав. — В сердце у меня такая теперь тревога и тоска, что в воду готов прыгнуть. Что-то, отстояли ли Ниеншанц?
— А вот увидим, — продолжал Василий. — Не знаю,
Густав нахмурился и проворчал сквозь зубы:
— Будь спокоен, не увидим!
Они выехали на Неву и поплыли к Ниеншанцу, чтобы взглянуть, что там делается.
— Смотри, смотри, Густав! — вскричал вдруг Василий радостно. — Какой на крепости-то флаг? Ведь белый, с двуглавым орлом.
— Ты ошибаешься, — возразил тот, напрягая вдаль зрение.
— Да уж не ошибаюсь! Крепость взята! Ай да наши!
— Послушай! Ты лодку опрокинешь. Ну для чего ты вскочил? Я с тобой поссорюсь, если ты будешь так глупо радоваться, как будто помешанный.
— Ах, Густав, не сердись! Я в самом деле боюсь помешаться. Как подумаю о русском царе, о котором чудеса рассказывают; как подумаю, что я русский; как подумаю потом об отце, что он шведский подданный, то, признаюсь, сердце разрывается на части, и хоть стыдно, а вот так и хочется заплакать.
В это время, заметив, что их догоняют две шестивесельные лодки, они принялись грести из всех сил, но лодки, их преследовавшие, были гораздо быстрее на ходу. Вот они все ближе и ближе к ним, с каждою минутой! Василий и Густав рассмотрели в обоих лодках каких-то офицеров; вместо гребцов сидели на скамейках солдаты в зеленых мундирах, с красными воротниками и, положив подле себя ружья, дружно взмахивали веслами, а на корме каждой лодки стоял усач-капрал и правил рулем.
— Кажется, они прямо едут на нас? — сказал Василий.
— Кажется, так, — отвечал Густав. — Чего они хотят? Не взяться ли нам за ружья? Уйти от них, я вижу, невозможно.
— За ружья? Что ты! Можно ли нам двум защищаться от стольких.
В это время одна лодка обогнала их, перерезала им дорогу, и кто-то закричал по-шведски: «Стой! Причаливай сюда!»
Густав взял в руки ружье, а Василий, правя веслом, подъехал к лодке.
— Что вам угодно? — спросил он офицера, который рассматривал их внимательно.
— Ах, ты русский? — сказал офицер.
— Русский.
— И ты также? — продолжал офицер, обратись к Густаву.
— Нет, я швед.
— Швед, а между тем говоришь так чисто на нашем языке.
— С детства все жил вместе с русскими, так и научился их языку.
— Что вы за люди?
— Здешние жители, — отвечал Василий.
— Давно ли вы в этой стороне живете?
— Я вырос в здешней стороне. Вероятно, дед мой или прадед был в числе тех русских, которые уступлены Швеции по Столбовскому миру.
— А зачем у вас ружья?
— Мы охотники.
— Вот что! Ну слушайте, любезные! Вы, конечно, очень хорошо знаете здешнюю сторону, все тропинки в лесах, все острова и островки, все реки и речки. Поэтому один из вас сядет ко мне в лодку, а другой — вот в ту, которая теперь подъезжает к нам. Нам нужно подробно осмотреть все здешние места. Вы будете нашими языками. Ну, перелезай же хоть ты, русский, ко мне. Вот, подполковник! — продолжал он, обращаясь к Преображенскому офицеру, сидевшему в другой лодке, — я и нужных для нас языков достал. Бери к себе этого шведа.