Старые годы
Шрифт:
— Я не виноват, — сказал Блундвик, — минхер синдик потребовал от меня, чтобы я открыл ему, для кого ты купил корабль.
— Хорошо, хорошо! — перебил синдик. — После объяснитесь. Я же должен продолжать допрос. Мельник Фоэрбук донес, что ты, упомянутый Петр Михайлов, осмотрел мельницу его во всех подробностях, срисовал даже некоторые части ее, а потом заказал весь механизм у другого мастера.
— Ага! — возразил Михайлов. — Почтенный Фоэрбук донес на меня из зависти: если б устройство другой мельницы не показалось мне более удобным и выгодным, так я обратился бы к нему.
— Теперь следует последний, и самый важный пункт, — продолжал синдик, — в котором тебе не так легко будет оправдаться. Можешь ли ты отпереться в том, что приглашал многих рабочих как из Саардама, так и из окрестностей переселиться в Россию? Ты уговаривал корабельных мастеров, ткачей, канатчиков, мельников, матросов, кузнецов, слесарей и других, обещая им золотые горы. Это доказано, и если хочешь, я назову тебе людей, которых ты приглашал! Отопрешься ли ты в этом?
— Не отопрусь и не хочу отпираться, — спокойно возразил Михайлов. — Голландия хвалится своей свободой, следовательно, каждый из жителей ее имеет право делать то, что ему кажется выгоднейшим. Я никого не обманывал, никого не смущал, но приглашал в Россию, нуждающуюся в опытных и искусных ремесленниках, людей, которые казались мне таковыми. Пусть каждый из этих людей передаст тебе условия, которые я им предлагал, и ты увидишь, что я поступал прямо, благородно. Весьма многие из голландцев переселяются во Францию и Англию, однако ж никто не находит в том чего-либо предосудительного.
Ответы Михайлова были так решительны и основательны, что синдик терялся все более и более.
— Ох! — сказал он после минутного молчания. — Простой плотник не может ни тратить столько денег, ни покупать кораблей, ни приглашать ремесленников в свою отчизну. Стало быть, ты либо тайный агент, либо шпион, либо другой какой опасный человек, и я нахожу необходимым учинить обыск в твоей хижине и завладеть всеми твоими бумагами, если ты сам не признаешься добровольно!
— Слушай, синдик! — сказал Михайлов. — Я останусь в Саардаме еще день или два, не более. Если ты хочешь знать, кто я, то обратись к русскому посланнику в Амстердаме, но я ни за что не позволю тебе обыскивать мое жилище!
— Не сопротивляйся! — сказал синдик, пятясь назад из осторожности.
— Я сказал и повторяю, что никто без моего позволения не войдет в мой дом. Затем прощайте.
— Так мы силою возьмем то, в чем ты нам отказываешь! — вскричал синдик, пятясь все более и более назад. — Вперед, господа! Вяжите непослушного!
Громкий ропот и шум, послышавшийся в толпе, заставил синдика оглянуться.
Когда собравшиеся работники услышали, что синдик приказывает вязать великодушного товарища их, то многие из них закричали, что никому не позволят обидеть Михайлова.
Несмотря на то, подоспевшие на помощь синдику солдаты, вероятно, напали бы на хижину Михайлова, если бы прибытие новых лиц не дало делу другой оборот.
ГЛАВА XIV
ЗАЩИТНИКИ
Маленький Фриц, тащивший за собою сестру, с шумом пробился сквозь толпу и, остановившись
— Не бойтесь, герр Михайлов! Увидав, что вас хотят обидеть, я известил папеньку, и он сейчас придет сюда с другими плотниками. Не бойтесь!
Михайлов улыбнулся при виде смелого, решительного мальчика, слова которого оправдались тотчас же на деле, потому что через толпу пробился Гаарден, который, несмотря на свою слабость, вышел из дому, лишь только узнал, что доброму русскому плотнику угрожает опасность.
За стариком следовала жена его и толпа плотников.
— Не дадим в обиду Михайлова! Не дадим! — закричали все.
— Он мне спас жизнь! — вскричал Гаарден, подняв тяжелый молоток, которым он вооружился.
— Он постоянно помогал нам! — прибавила Марта.
— Он вырвал мне больной зуб! — смело сказала Анна.
— Он вынул занозу, от которой я мог ослепнуть! — вскричал один плотник.
— Он одел моих шестерых детей! — прибавил другой.
— Он дал мне средства похоронить приличным образом мою старую мать! — сказал третий.
— Мы не выдадим товарища, который всегда обходился с нами ласково! — вскричали многие голоса.
— И который так часто угощал нас! — прибавил один плотник, который, судя по красному носу, был большой любитель угощений.
— Не выдадим! Не выдадим! — продолжали кричать плотники. — Михайлов честный человек! Мы все ручаемся за него! Коли его хотят судить, так пускай нас судят всех!
— Что это! — вскричал струсивший синдик. — Неповиновение начальству! Бунт! Возмущение!
— Нет, — спокойно отвечал благоразумный Гаарден. — Мы готовы повиноваться начальству, но пускай нас судят всех, а Михайлова мы не выдадим!
— Мейстер Блундвик! — продолжал кричать синдик. — Это обстоятельство может вам повредить! Я налагаю арест на всю вашу верфь! Уступаю большинству мятежников и удаляюсь, но не надолго, я вернусь сюда с целым баталионом милиции, которая усмирит бунтовщиков и овладеет зачинщиком, предводителем их, русским дикарем!
— Минхер синдик! — сказал ему Михайлов. — Подождите еще минуту, — потом, обратившись к плотникам, окружившим для защиты дом его, он сказал растроганным голосом: — Благодарю вас, друзья мои, за защиту, в которой я не нуждаюсь, по счастию. Уверяю вас, что маленькое недоразумение между мною и синдиком объяснится самым миролюбивым образом. Я не желаю, чтобы из-за меня вы возмущались против вашего начальства. Разойдитесь же по домам, а тебе, высокопочтенный минхер синдик, я готов открыть маленькую тайну, если тебе угодно будет войти ко мне в дом.
— Ага! Струсил теперь! — вскричал торжествующий синдик. — Или не хочешь ли ты завлечь меня в свою хижину, чтобы задушить меня? Не тут-то было! Меня не проведешь; я с тобой иначе разделаюсь, когда со мною будет баталион нашей милиции.
— Пожалуй, — возразил Михайлов, улыбаясь.
Видя спокойствие русского плотника, товарищи его отступили и с изумлением смотрели на него. Толпа расступилась, чтобы пропустить синдика, который, пройдя несколько шагов, остановился как вкопанный.