Старые недобрые времена
Шрифт:
При здешних же ценах, прежде всего на вино и женщин, и тяге Его Благородия к красивой жизни… В общем, неудивительно, что он крепко поиздержался, наделав долгов, продавая всё, что только можно, и влезая в самые нелепые авантюры. Но кое-что, тем не менее, от него осталось…
Роскошный несессер с бритвенными принадлежностями, из слоновой кости, серебра и красного дерева, принадлежавший, по словам Ильи Аркадьевича, его покойному прадедушке, на деле выигранный им, на памяти лакея, по пути из Петербурга в Крым у подвыпившего молоденького франта. Впрочем, покойный барин врал много,
— Слишком роскошный, — с каким-то даже облегчением пробормотал Ванька, отставляя несессер в сторону, — да и примелькался!
Несессер с походной посудой, сильно попроще, отчасти разномастный и всё равно неполный.
— А теперь ещё более неполный, — констатировал лакей с усмешкой, с полным на то основанием думая на солдат. Повертев в руках серебряные приборы, положил их назад, так и не решив ничего.
Табакерка, вторая… третья. Запас нюхательного табака и кисет с турецким, трофейным, трубочным, притащенным солдатом и обменянным не на деньги или водку, до которых покойник и сам был большой охотник, а на какие-то, кажется, поблажки по службе.
— Покойный старательно самовыпиливался… — пробормотал Ванька, приоткрыв одну из табакерок, и не без некоторых сомнений опознал там следы кокаина. Пробовать, как показывают в фильмах, не стал… ибо во-первых — глупо, совать в рот всякую неизвестную гадость, ну и во-вторых — глупо, потому что кокаин он не пробовал, и как он там должен действовать, не имеет ни малейшего понятия!
Перстень, так же якобы фамильный… и уже не то третий, не то четвёртый на недолгой памяти слуги, снимать он не стал, как и медальон с чьим-то локоном внутри, ибо примелькались. Вещичками этими Его Благородие тыкал в глаза всем, кому только мог, имея в виду, скорее всего, во время игры поставить их подороже, потому как якобы фамильная ценность. Стратегия нехитрая, но в общем-то действенная.
Больше ничего особо ценного у господина поручика не нашлось, если не считать за таковое нательный золотой крестик, дагерротип с неизвестной миловидной дамой на нём, черепаховый женский гребень, женский же лорнет, кожаный потёртый саквояж, мундир, который, не без натяжки можно назвать в осаждённом Севастополе выходным, и бельё. Грязное.
Покойный, о которых, как известно, можно говорить либо ничего, либо правду, был изрядной свиньёй! Лакей не успевал обихаживать барина, тем более, здесь, в таких-то условиях и с таким-то хозяином, это более чем непростая задача.
Ну и, разумеется, нашлись бутылки… В основном пустые, но в некоторых на дне плещется какая-то подозрительного вида жидкость, а под кроватью, в самом углу, нашлась бутылка приличного, кажется, вина, густо покрытая пылью.
— Вот так чудо, — Ванька даже хохотнул едва слышно, уставившись на неё, — не иначе как в Нарнии пряталась от господина поручика!
Распихав деньги по себе так, чтобы не нашли при возможном обыске все сразу, он, подумав недолго, присвоил себе ещё табак, как универсальную валюту.
— Пить или не пить… — он покачал в руках бутылку, — Да нет, пожалуй, что
Прихватив её, он вышёл из домика, и, отойдя подальше, к обрыву, уселся на камне, подстелив под себя старый сюртук покойника. Потом, ножом вытащив пробку, сделал первый глоток и бездумно уставился в ночное море, где-то далеко сливающееся с небом.
В голове звенящая пустота и безнадежность, и понимание, что лучше, по крайней мере, в ближайшее время, не будет.
— У семи нянек дитя без глазу, — пробормотал он, сделав новый глоток. Понимание, как именно работает имперский бюрократический аппарат, он имеет самое смутное. Но понять, что для него лично, раба, оставшегося временно без хозяина, эта самая бюрократия не сулит ничего хорошего, нетрудно. Это чего-то толкового от них ждать не приходится, а вот нагадить, это они от всей души!
Он, Ванька — раб, имущество, и к тому же — бесхозное. А это… это открывает интересные возможности, и очень не факт, что для него!
— Но — ладно, — выдохнул он, обещаясь неведом кому, — это мы ещё посмотрим, кто кого!
Чуть помедлив, достал из кармана трубку. Он пусть и не часто, но курит, как курят здесь все, наверное, мужчины с самого малолетства, не считая, пожалуй, только староверов. Набив её табаком и раскурив, продолжил пить, глядя на море и вслушиваясь в доносящиеся до него звуки гульбы.
— Никак сбегать успели? — вяло удивился он, — Не… наверное, были запасы, а вот теперь и повод есть, и наказывать никто не будет. Да и чёрт с ними…
Послушав так некоторое время и убедившись, что его никто не собирается беспокоить, Ванька принялся методично напиваться, чувствуя, как его отпускает, будто ослабляется туго закрученная пружина где-то внутри. Сколько он так просидел, Бог весть, но допив вино и швырнув пустую бутылку в камни, он, ступая не слишком твёрдо, вернулся назад.
— Ага… — кривовато усмехнулся он, заметив, что несессер с посудой снова поредел.
— Ну и чёрт с ним, — невесть кому сказан Ванька, а потом сделал то, ради чего, собственно, и зашёл в домик.
Достав из кармана смародёренные деньги, он небрежно распихал их назад, по карманам покойного, не слишком беспокоясь тому, что солдаты, быть может, вернутся ещё раз, и обчистят покойного. А потом, подойдя к убитому, он постоял, чуть качаясь, над ним…
… и плюнул ему в лицо. От всей души!
[i] Распространённая практика в те времена.
[ii] Ганимед — возлюбленный Зевса, его виночерпий на Олимпийских пирах, и символ однополой любви.
Глава 4
Уроки патриотизма
Проснувшись поутру с замечательно выраженным похмельным синдромом, Ванька скинул с себя ветхую солдатскую шинель, заменяющую ему одеяло, и сел на топчане, зябко поведя плечами и чихнув. Шмыгнув носом, он накинул шинель на плечи, сунул босые ноги в опорки, и кряхтя, как столетний дед, прошаркал на зады домика, посетив нужник с дружественным визитом.
— Зараза… — негромко выдохнул он, покидая ретирадное место так быстро, как только мог, едва успев подхватить соскользнувшую с плеч шинель и отмахиваясь от мух, решивших проводить дорогого гостя.