Старые недобрые времена
Шрифт:
В Севастополе, после долгих месяцев осады, нехватка всего и вся — боеприпасов, еды, лекарств, людей и помещений. Канцелярия Владимирского пехотного полка ютится на отшибе небольшого, несуразного, полуразрушенного особнячка, в крохотном аппендиксе длинного коридора, заканчивающегося крохотной комнатушкой возле самой кухни.
Раньше там жила кухарка, а сейчас это кабинет, а заодно и спальня вечно отсутствующего полкового адъютанта.
Коридор — место довольно скученное, заполненное столами, бумагами, писарями в самых мелких чинах и посетителями, в большинстве своём из солдат и унтеров,
Здесь, в коридоре, душно, сыро, пахнет плесенью и табаком, залежалой бумагой, порохом, дымом и немытыми телами. Войной.
Привалившись к стене, ссутулившись, вжав голову в плечи и зябко засунув руки в карманы, Ванька наблюдает, как работает канцелярия части, к которой он, в силу бюрократических особенностей неродного Государства и начальственной придури, оказался притиснут Сапогом Судьбы.
Говорят все разом, и если прислушаться, любопытствуя, можно порой услышать что-то не то чтобы интересное, а скорее — из ряда вон. Разумеется, только на взгляд обывателя, не знакомого с армией, и не вполне понимающего, какой бардак и коррупция творится в армии вообще, и здесь, в Севастополе, в частности.
Коррупционные схемы, имена, подчас очень громкие, и какие-то мелкие аферы и…
… но Ваньке почти всё равно. За последние недели он изрядно очерствел, покрывшись бронёй равнодушия, а историй разного рода он наслушался и насмотрелся столько, что хватит на всю жизнь!
Ужасаться вещами такого рода можно и должно, но если ты сам часть одной из таких историй, то сосредоточиться лучше на собственном выживании. Вот сейчас….
… но нет, пока он выжидал, собираясь с решимостью, какой-то бойкий солдатик, не дожидаясь никого и ничего, втиснулся к столу.
— … здоровьичка, Емельян Сидорыч, — голос солдата то слышится хорошо, то пропадает.
Но видно, и видно хорошо, как табакерка, сунутая в руки писаря без особого стеснения, смазала бюрократический механизм.
Вот сейчас…
… и едва солдат отошёл, Ванька, улыбаясь отчаянно фальшиво, откачнулся от стены.
— Добрый день, Емельян Сидорович, — проскрипел он, ощущая всем телом взгляды и вообще внимание десятков людей, но буквально заставив себя…
— Вот, гостинец вам… — и на стол легли миниатюрные ножнички, принятые немолодым, но франтоватым писарем, лелеющим свои бакенбарды и усы, вполне благосклонно.
— Мне бы, Емельян Сидорыч, леготу какую… — наклонившись, интимно зашептал попаданец, — а то сами видите, пропадаю…
— Вот так вот, — констатировал он пару минут спустя неведомо для кого, выйдя во двор и сжимая в потной руке заветную бумажку, освобождающую от работ и дающую право на свободное перемещение по городу.
Спрятав её во внутренний карман, подрагивающей рукой достал трубку, табак, и закурил, борясь со стрессом. Взятка, первая в его жизни… а время, между прочим, военное, и то, что прокатит для своего брата-солдата, совсем не обязательно ляжет нужными гранями для него, человека напрочь случайного, чуждого.
Повиснуть… нет, это очень вряд ли. Но получить плетей, или,
Докурив, Ванька ощутил яркий позыв посетить нужник, и, быстро выколотив трубку о поизносившийся каблук, заспешил туда, куда даже цари ходят пешком.
— Куды прёшь, деревенщина? — остановил его резкий возглас немолодого солдата, вскинувшегося навстречу пусть и без ружья с примкнутым штыком, но с видом таким решительным, что ясно без слов — этот в морду может дать, как здрасте, притом, судя по всему, полагая, что имеет на то полное право!
— Не видишь, что ли, — воинственно продолжил служивый, — для господ это! Вона туда ступай!
Жест, которым он указал направление, да и поза, были таковы, что окажись здесь художник, он бы, пожалуй, тотчас сделал бы набросок «Изгнание из Рая», где служивый воплотился бы в карающего ангела.
' — Сегрегация' — мелькнуло в голове у попаданца, но больше мыслей не было, кроме одной — успеет он, или нет…
… успел. Да и новый нужник, выстроенный для подлого солдатского сословия, оказался по нынешним временам вполне сносным. По крайней мере, в нём убрано, присыпано известью, и даже (!) для известной надобности лежат газеты.
— Ух ты! — восхитился попаданец, давным-давно лишённый доступа к печатному слову, даже забыв ненадолго, зачем же он, собственно, посетил сие богоугодное заведение, — Свежая пресса!
Мероприятие из низменного и тривильного стало культурным, схожим, пожалуй, с посещением театра в былое время, никак не меньше! Некая лёгкая дрожь, внутренний трепет и ощущение приобщения к прекрасному…
Пресса, впрочем, оказалась не слишком свежей, а вернее даже — очень несвежей, и отчасти — иностранной. Каким образом сюда попали старые французские и английские газеты, попаданец задумываться не стал, и, чуть задержавшись, изрядно ополовинил запасы, имея в виду и жажду печатного слова, и вторичное назначение газет на будущее.
Полагая, что бдительный служивый может сагриться на попытку похищения ценного ресурса, попаданец запихнул сокровища под рубаху, выскользнув наружу с самым невинным видом. Обошлось…
Пройдясь по набережной, покрутившись среди спешащих по своим делам солдат и матросов, пройдясь средь чистой публики, Ванька выцепил глазом жоховатого торгаша, и после короткого, но яростного торга, заполненного божбой, клятвами, демонстративным уходом прочь и тому подобными вещами, оказался обладателем четырёх матросских галет и небольшого, грамм на пятьдесят, кусочка пожелтевшего сала. Взамен торгаш получил малахитовое пресс-папье довольно-таки тонкой работы, за которое где-нибудь в Петербурге можно было бы выручить, пожалуй, рублей двести!
Впрочем, цены на продукты в осажденном городе и так-то усвистели куда-то в заоблачные выси, а вот на вещи, напротив, скукожились.
Ворча для порядку, но на деле вполне довольный сделкой, Ванька, припрятав еду поглубже в недра изрядно износившегося сюртука, поспешил прочь. Иные барышни, да и молодки, бросали на смазливого паренька заинтересованные взгляды, и, пожалуй…
… но попаданец эти возможности не видел, и, наверное, не хотел видеть, отчаянно стесняясь и своего рабского положения, и заношенного сюртука и всего того, что для этого времени не является чем-то таким уж страшным.