Старый кантонист
Шрифт:
И я в исступлении бился головой о стенку.
Между тем, фургон остановился. Дверца открылась, сильные руки схватили меня, сдавили так, что я не мог шелохнуться, и понесли… Я уже не в силах был сопротивляться. Меня внесли в большую комнату, похожую на казарму. Тут я увидел много мальчиков и моего возраста, и меньше, и больше. Были и двадцатилетние юноши.
Я немного пришел в себя. В казарме было накурено: дым стоял туманом. Взрослые шумели, смеялись. Некоторые грустно сидели на подоконниках. Малыши сидели
Ко мне направился коренастый человек.
Постояв несколько времени, точно в угаре, я присел на пол в углу. Я почувствовал новый приступ тоски, но уже не такой, как в фургоне. То, что я встретил здесь товарищей по несчастью, что не я один попался в ловушку, несколько смягчало тоску. Сверх того, стала теплиться надежда на то, что отец, узнав о моем несчастьи, непременно спасет меня. Да как же и могло быть иначе?
«Только бы меня скоро отсюда не убрали, — подумал я, — чтобы папа успел застать меня здесь».
Невольно я стал наблюдать окружающее. Нас было девятнадцать душ. Не у всех на ногах были цепи. В цепях было только восемь подростков. Взрослые держали себя бодрее, некоторые даже играли в карты, пели, шумели; они были пьяны и рассказывали неприличные анекдоты, сквернословили и хохотали. Малыши, тихо прикорнув друг к другу, точно связанные для продажи цыплята, лежали кучками.
Подле меня спал мальчик лет семи. На его смуглом личике были следы долгих слез; черные брови и ресницы его слиплись. Временами он жалобно стонал, невнятно бормоча что-то во сне. С другой стороны около стенки лежали два мальчика моего возраста.
— Ты как попал сюда? — опросил у меня один из них, голубоглазый и румяный, мой знакомый.
Я рассказал ему.
— А, вон как, — сказал он. — А за мной пришли двое домой. Папы не было дома. Он бы меня сейчас выкупил… Он возьмет меня отсюда. Он был вчера здесь. Твой папа тоже наверное тебя выкупит.
— Не знаю… — уныло ответил я. — А ты давно здесь?
— Четыре дня.
— А почему на тебе нет цепи?
— Да так. Они знают, что я не убегу. Я жду, пока папа выкупит меня.
— А ты давно здесь? — спросил я у другого мальчика, бледного и бедно одетого, с цепью на ногах.
— Вот уже девятый день, — грустно ответил он.
— А тебя выкупят?
— Нет… Кто меня выкупит… Отца у меня нет. А мама бедная…
Я разговорился с ним и узнал важные для меня подробности. Я узнал, что эта казарма (большая хата) называлась «сборня», что пробудем мы здесь недели три или больше, а потом нас отправят в Киевское воинское присутствие, там нас забреют. Детей богатых держат здесь для того, чтобы
— А вот эти трое пьяных, — указал мне сосед, — это «наемщики». Они нанялись, чтобы итти за других в солдаты. Они не боятся ничего, требуют водки, табаку, курят, пьянствуют. Это такие молодцы, что им все все равно: от всего они отказались, им только пьянствовать…
Я посмотрел на этих молодцов с презрительной жалостью и удивлением: «Неужели бывают и такие люди…» — подумал я.
— А как же они водку достают? — опросил я. — Разве их выпускают отсюда?
— Нет, отсюда никого не выпускают. Им приносят…
У меня вдруг блеснула мысль бежать отсюда. Я не надеялся на то, что отец меня выкупит. Я знал, что у него нет денег и достать негде. «У Калмона может быть… — подумал я. — Не даст… Если бы я работал у него… он может быть и дал бы. Ах, зачем я убежал от него… Если бы я остался у него, хапун бы не схватил меня…» И мною снова овладело отчаяние. Теперь Калмон, Софрон, мастерская, все то, что так ненавистно было мне еще несколько часов назад, стало привлекательным. «Если бы я знал, что меня схватят, конечно я бы не ушел от Калмона… Но я убегу отсюда…»
И я стал допытываться, какие здесь порядки.
— Почему не все в цепях? — спрашивал я.
— За которых дадут выкуп, те без цепей, — ответил мне мой знакомый мальчик.
— Тебя схватил рыжий хапун? — спрашивал я.
— Нет, не рыжий, с черной бородой.
— А я думал, что всех хватает рыжий.
— Их много, хапунов.
— А двери, как, заперты тут?
— Конечно, заперты.
— А ты хочешь выйти на воздух?
— А ты хочешь выйти?
— Да.
— Скажи сторожу, он с тобой выйдет.
— А злые сторожа?
— Да нет, не злые, но они ни шагу никуда не пускают.
В полдень вошел бородатый еврей и стал осматривать всех, словно цыплят считал, все ли тут.
— Ну что, детки, верно есть хотите? — спросил он. — Сейчас вам дадут обедать.
«Наемщики» стали требовать водки и табаку. Они орали, что выбьют окна, если им не дадут водки.
— Ну-ну, хорошо, хорошо, я скажу, чтобы вам принесли. Не орите так бесстыдно. Некрасиво так. Вы же еврейские дети… — И бородач ушел.
Несколько минут спустя нам принесли супу и хлеба. Я не мог ничего есть. Не шло в глотку. Хлеб свой я положил в карман.
— Ты не будешь есть супу? — спросил один «наемщик».
— Нет.
— Ой, какой же ты хороший мальчик, — осклабился он, принимаясь уписывать мой суп. — Всегда не ешь, только будь здоров.
Я с нетерпением ожидал отца. Между тем, день прошел, а его все не было.
На следующий день пришел отец румяного мальчика, и взял его из сборни.
Мысль о бегстве сильнее овладевала мной.