Старый патагонский экспресс
Шрифт:
Безусловно, они пели церковный гимн. В месте, где Иисус имел облик мускулистого голубоглазого латинянина с прилизанными волосами — до невозможности слащавого и привлекательного, — религия тоже стала разновидностью влюбленности. В некоторых формах католичества, и особенно в Латинской Америке, молитва превратилась в выражение плотской любви к Иисусу. Он не мог быть жестоким богом, богом-разрушителем или холодным и расчетливым аскетом; он был похож на принца из сказок и имел тело настоящего крутого мачо. И обращенный к нему гимн был любовной песней, но сообразно всем песням в Латинской Америке он насквозь пропитался вполне плотской страстью, и слово сердцеповторялось в нем в каждой строке. А еще он был чрезвычайно громким. Я понимал, что это объясняется религиозным рвением певцов, вот только гимн в старой церкви практически не отличался от той музыки, которую можно услышать из музыкального автомата в «Эль-бар-американо». Судя по всему, здесь церковь пошла навстречу народу: она уже не стремилась привить прихожанам набожность, и они лишь пользовались ей
Музыка со столь надежным оглушающим спецэффектом крайне важна для Латинской Америки, потому что напрочь отшибает мыслительные способности. Местные громилы с транзистором в поезде, деревенские мальчишки, собравшиеся около включенного на полную катушку музыкального центра, мужчина в Санта-Ане, прихвативший с собой на завтрак свой кассетник и не сводивший с него заторможенного взгляда… Все их подергивания коленями, прищелкивания пальцами и цоканье языком имеют одну общую цель: само произвольное введение в ступор для тех граждан, которым не по карману алкоголь, а наркотики вне закона. Это были оглушение и амнезия, воспевание исключительно утраченной красоты и разбитых сердец. У такой музыки не бывает внятной запоминающейся мелодии, она похожа на звон битого стекла, смываемого в унитаз, — весь этот грохот ударных и вскрики певцов. Все, с кем мне приходилось встречаться на этом пути, в один голос клялись, что обожают музыку. Не ту попсу, что привозят из Соединенных Штатов, но вот эту их музыку. И я понимал, что они имели в виду.
Тем временем священник опустился на скамью подле алтаря, чрезвычайно довольный своей персоной. И у него было для этого основание: музыка достигла нужного эффекта. Как только раздались первые аккорды, публика в храме стала прибывать: школьники в форме с толстыми портфелями, совсем маленькие дети — босоногие бродяжки, тощие создания с редкими курчавыми волосенками, клянчившие милостыню на площади; недовольно что-то бурчащие пожилые мужчины с мачете и парочка рабочих с фермы с прижатыми к груди соломенными шляпами, и женщина с тазом отжатого белья, и шайка уличных мальчишек, и забитая собака. Собака уселась в самом центре прохода и неистово завиляла хвостом, подметая мозаичный пол. Музыка играла так громко, что была слышна далеко по улице и на рынке, судя по присутствию трех женщин в пышных юбках с пустыми корзинами и кошелками. Кто-то уселся на скамью, кто-то просто стоял в задних рядах. Им не было дела до молитвы, все они следили за музыкантами и довольно улыбались. Да-да, разве не это является целью любой религии — нести людям облегчение, улыбки, счастье и уверенность, что Господь всегда с ними: а ну-ка, прищелкнем пальцами! Он искупил наши грехи. И еще два оглушительных всплеска ударных.
Музыка замолкла. Священник встал. Началась молитва.
Все, кто успел набиться в церковь во время пения гимнов, стали просачиваться наружу через задние двери. Одиннадцать старушек на передних скамьях не двинулись с места, и только они оставались до конца. Священник расхаживал взад-вперед перед кафедрой. Его молитва была весьма краткой: Бог любит вас, и вам следует научиться любить Его. В современном мире все труднее найти время для веры, повсюду нас подстерегают искушения, и все они имеют признаки смертных грехов. А нам надо трудиться и посвящать всякий свой труд славе Господа. Аминь.
И снова повелительный жест рукой, и снова музыка. На этот раз она была еще громче, а значит, и привлекла еще больше людей с площади, желающих ее послушать. Песня была той же самой: вой, гром, сердце-сердце-сердце,вой, треск, дуби-ду, гром, треск, треск. И ни малейших сомнений у публики в конце песни. Как только затих последний треск, публика испарилась. Но ненадолго. Две минуты спустя (ровно столько понадобилось на две молитвы, одну медитацию, возню с курильницей ладана и проповедь) группа снова начала играть, и слушатели вернулись. Такая суета продолжалась примерно час, и она не думала прекращаться, когда я покинул храм: во время песни, а не молитвы. Мне надо было успеть на поезд.
Закат на небе полыхал пурпурными и розовыми красками, по ущельям расползались зловещие щупальца рыжей пыли, и озеро было полно жидкого огня, как будто это колыхалась раскаленная лава.
Глава 10. Атлантическая железная дорога: поезд на 12:00 до Лимона
Я немного удивился, обнаружив китайца в баре в Сан-Хосе, в Коста-Рике. Прямо скажем, китайцы не слывут завсегдатаями баров. Да, раз в году, по какому-нибудь важному поводу и за компанию с друзьями, они могут (или смеют) осушить целую бутылку бренди. После чего их лица наливаются кровью, они громко вещают какую-нибудь чушь или непристойности, затем им становится плохо, и их приходится доставлять домой. Пьянство для них — бесполезная попытка продемонстрировать беспечное отношение к жизни, и вдобавок оно не приносит им удовольствия: им потом становится слишком плохо. Так что же делал в баре этот китаец? Мы поначалу перекинулись парой слов, как обычно делают незнакомцы, достигая согласия в каких-то банальных вещах, прежде чем перейти к более личному общению. И тогда он все мне объяснил. Ну, что он вроде как владелец этого бара. А еще он владелец ресторана и отеля. Он был настоящим гражданином Коста-Рики. Это был его свободный, осознанный выбор. Ему больше не пришлась по душе ни одна из стран, которые он видел.
— И какие именно страны? — поинтересовался я. Мы говорили по-испански.
— Все страны, — сказал он. — Я уехал из Китая в 1954 году. Я был молод и любил путешествовать. Я видел Мексику — я проехал ее насквозь. Но мне там не понравилось. Я отправился в Гватемалу и объездил все вокруг, в том числе и Никарагуа, — и это было еще хуже. Панама — ничего хорошего. И то же в Гондурасе и Сальвадоре, во всех странах.
— А как же Соединенные Штаты?
— Там я тоже везде побывал. Может, это и неплохая страна, но мне так не показалось. Я не смог бы там жить. Я все еще путешествовал, и я подумал про себя: так какую страну выбрать? И я попал в Коста-Рику. Мне все здесь пришлось по душе. Вот я и решил остаться.
На данный момент я успел повидать лишь Сан-Хосе, но с уважением воспринял его слова. Мне тоже этот город показался исключительным. Если бы города Сан-Сальвадор и Гватемала вдруг смело с лица земли, так что трущобы приказали долго жить, а их население перебралось в аккуратные сельские домики; если бы здания оштукатурили и покрасили; бездомным собакам нашли хозяев и накормили; детей обули; из парков вывезли мусор, а армии распустили (в Коста-Рике нет армии) — и политических заключенных освободили… Ну что ж, может быть, тогда эти города хотя бы отдаленно стали похожи на Сан-Хосе. В Сальвадоре я чуть не сгрыз чубук своей трубки, чтобы справиться с отчаянием. В Сан-Хосе я легко нашел для своей трубки отличный новый чубук (и еще один прикупил позднее в Панаме) — вот какое это было место. Погода радовала, обслуживание было на высоте, а в городе царил порядок. А ведь выборы здесь уже миновали. В любой другой части Центральной Америки выборы означали очередную криминальную разборку. В Коста-Рике выборы проходили совершенно легально и скорее напоминали праздник. Жительница Сан-Хосе сказала, что я пропустил выборы, с таким видом, будто я опоздал на званый вечер. Граждане Коста-Рики по праву гордятся своим дееспособным правительством, своей образованностью и вежливостью. Единственное, в чем они повторяют поведение остального населения Центральной Америки, — это глубокая антипатия ко всем соседям. Вы не услышите здесь ни одного доброго слова ни про Гватемалу, ни про Сальвадор, а уж Никарагуа и Панама, между которыми находится Коста-Рика, и вовсе вызывают отвращение. Коста-Рика откровенно предубеждена против соседей, но у нее, по крайней мере, есть на то причины. «Они там у себя терпеть не могут гринго!» — поведал мне хозяин магазина. Тем самым он намекал на два обстоятельства: что в Коста-Рике гринго уважают и что сами костариканцы по сути своей те же гринго. Это первое, что с удивлением обнаруживают путешественники: в Коста-Рике обстановка гораздо более благополучная и это «в общем-то белая страна». Я не раз слышал что-то вроде: «Здесь и население почти все белое, не так ли?»
Что касается последнего утверждения, то оно совершенно ошибочно — достаточно проехаться на поезде до Лимона, чтобы это понять. Но мне действительно так пришелся по душе Сан-Хосе, что я решил отложить свой отъезд в Лимон.
Я увидел, как вежливы и гостеприимны костариканцы. Приезжие существенно отличались от них не в лучшую сторону. Когда вы попадаете в какое-нибудь вонючее, загаженное место вроде Кутуко, первое, что приходит в голову, — как оно похоже на город из фильмов с участием Богарта. Здесь есть и жара, и нарочитая киношная романтика в виде грязных улиц с весьма подозрительными питейными заведениями, вызывающими ассоциации с пьяными драчливыми гринго и опасными аферами. Вот только в Кутуко на самом деле вы не найдете пьяных гринго, а основная опасность кроется в питьевой воде. Сан-Хосе ничем не напоминал малярийное скопище отбросов, на которое так падки иностранцы. Это был уютный гостеприимный тропический городок. Кому-то он мог показаться скучным, но здесь вы легко могли найти добрую еду, без опасности для здоровья побывать в борделе или начать свое дело. Коста-Рика переживала бум, и это отлично было видно по Сан-Хосе. Вряд ли кто-то назовет его романтичным, и тем не менее после Панамы в нем проживало больше всего иностранцев в Центральной Америке. Это могли быть и жулики, и проститутки, и вполне приличные бизнесмены. И сколько бы Роберт Веско ни твердил, что выбрал Сан-Хосе за его мягкий климат, не стоит забывать о его доходе в полмиллиарда долларов от вложений в местные компании. (Особняк Веско, обнесенный толстенной стеной и утыканный камерами наружного наблюдения, стал одной из достопримечательностей города: его непременно показывают туристам, направляющимся на экскурсию к вулкану Ирацу.) Далеко не все иностранцы, приехавшие в Сан-Хосе, являются мошенниками. Здесь много торговцев лесом и книгами, производителей лекарств и мороженого. А еще здесь немало беглецов из Соединенных Штатов, купивших дом или клочок земли и довольных тем, что они могут спокойно отдыхать в тени, а не вариться заживо где-нибудь в Сан-Пете. Здешние кондоминиумы выгодно отличаются от таких же поселков во Флориде тем, что здесь не так много стариков, доживающих свой век на покое.
— По-моему, лучше им все-таки было оставаться во Флориде, — упрямо повторял капитан Рагглес. — Хотя бы потому, что там отличное медицинское обслуживание. А тут надо из кожи вон вылезти, чтобы к тебе приехала «скорая».
Энди Рагглес, «капитан», был примечательной личностью, пилотом авиалиний. Он и сам приехал сюда из Флориды и не переставал громогласно вопрошать, какого черта он все еще торчит в Сан-Хосе. Мы сидели в баре отеля «Роял Датч», и Энди методично напивался. Он повторял, что не может пить на службе. Он вообще не может пить, когда по расписанию у него полет. И для него самый отличный отдых — это крутая попойка в обществе самой отпадной шлюхи.