Стать Лютовым

Маркиш Перец Давидович

– Мы тут для вас целую программу составили!
– с гордостью сообщил торгпред.- А как же иначе!

– Мои встречи намечены в Москве,- пристально глядя на торгпреда, сказал Иуда.- И одобрены.

– Тогда извините,- смешался торгпред.- Мы, значит, поспешили... Извините!

– Да ничего, ничего!
– отмахнулся Иуда.- Вы же знать не могли... Гостиница мне заказана?

– Ну, конечно,- сказал торгпред.- Здесь, в самом центре. Товарищ, который встречал на вокзале, вас доставит.

– Ну как же, Пантелеев?
–

спросил Иуда.

– Еремеев,- без нажима поправил торгпред.

– Да, Еремеев,- вспомнил Иуда.- Политически подкованный товарищ. Молодец. Пусть прямо сейчас везет мой багаж в гостиницу, а я немного пройдусь.- Какая ладошка была у машинистки, какая ладошка! Крепенькая, теплой нежной кожи, на узком цыганском запястье... И Германия вдруг отодвинулась, отъехала на задний план, как декорация на вращающемся кругу сцены.

– У нас тут проверенные товарищи работают,- услышал Иуда ватный голос торгпреда и еще что-то про передний край борьбы с империализмом. Как видно, привет от наркома, который почему-то велел кланяться, сделал свое дело.

– Мне тут нужно кое-какие справки навести,- деловым тоном сказал Иуда Гросман.- Я могу воспользоваться услугами вашей секретарши?

– Что за вопрос!
– как бы с негодованием отводя любое другое решение, взмахнул рукою торгпред.- Катя! Катя, помоги товарищу Гросману навести кое-какие справки, он не совсем хорошо ориентируется в Берлине. Пошли Еремеева с багажом в гостиницу "Корона". Покажи товарищу Гросману, как туда пройти пешочком. Скажи Валуевой, чтоб подменила тебя здесь, у меня.

"Комиссарил,- подумал Иуда,- в гражданскую комиссарил торгпред где-нибудь на Украине, может, даже по соседству с Первой конной. Хорошо командует, знакомый почерк. Новое пролетарское чиновничество. А Еремеев? Тот от сохи, и это его козырной валет. Он со временем, пожалуй, сгрызет этого торгпреда, схрустит со всеми костями. Как быстро они научаются вывязывать узлы галстуков - вот ведь что интересно! Как быстро научаются, так быстро и разучиваются. Десять лет прошло с Октября, а в Бога разучились верить, торговать разучились со смаком. А научились, помимо галстуков, врать не по вдохновению, а за страх, научились дальтонизму, новую религию выучили - безбожие, со своими идолами, такими же кроваво вызолоченными, как старые боги. Изменились, обновились люди - все, и я тоже! Так, наверно, и должно быть. Только разбойники с большой дороги какими были, такими и остались: у них свой закон".

– Вы Катя, я знаю,- сказал Иуда Гросман, выйдя от торгпреда.- А я, выходит дело, Иуда. Вам поручено мне помогать. Но если вы не хотите - скажите, и будет по-вашему... Хотите или не хотите?

– Хочу,- сказала Катя.

– Тогда сматываем удочки,- сказал Иуда Гросман.- Наймем таксомотор, поедем кататься. Кататься - и всё. Я покажу вам Берлин.

– Можно вопрос?
– сказала Катя, когда они вышли за ворота.

– Лучше два,- сказал Иуда.- Вопросов

всегда больше на один, чем ответов.

– Писать - трудно? Быть писателем?
– спросила Катя.

Катя Мансурова, москвичка, каучуковая девочка. Как там значилось, в свидетельстве о смерти? "Скончалась от сердечной недостаточности, в возрасте

32-х лет, в г. Москве, в Загородной больнице Лечсанупра Кремля. Вскрытие не производилось. 26 июля 1938 года". Вот так.

– Не знаю,- сказал Иуда Гросман.- Не с чем сравнить, вот ведь в чем дело...- Множество раз совершенно разные люди спрашивали его об этом: трудно ли писать книги? Иуда действительно не знал, иногда он прикидывал похо

дя: а трудно ли?
– и, не находя ответа, легко забывал о спрошенном. Писание доставляло ему наслаждение, как женщина. Трудно ли быть с женщиной? Дурацкий вопрос.

Катя легко ступала на своих стройных ногах, каблучки ее туфель-лодочек цокали по каменным плитам тротуара. Она шла справа от Иуды, и он с удовольствием ощущал, что вся его правая сторона - плечо, бок - как бы погружена в медовое солнечное тепло, а слева помещается берлинское прохладное пространство, пронизанное предвечерним слабеющим светом. Иуда скосил глаза под очками и взглянул на Катю взыскательно.

– Писатели должны быть умнее всех,- сказала Катя.- Они, например, умней актеров, не говоря уже о певцах.

– А вы откуда знаете?
– удивленно спросил Иуда Гросман.- Про актеров и певцов?

– А я с ними знакома,- объяснила Катя.- Если я служу секретаршей в торгпредстве, это еще не значит, что все мои знакомые - официантки и дворники.

– Среди официанток и дворников тоже встречаются иногда милые люди...пробормотал Иуда.- А кто глупей - актеры или певцы?

– Танцоры глупей,- сказала Катя.- Хуже никого уже нет. У них всё, совершенно всё уходит в ноги.

– Иногда это идет на пользу ногам,- сказал Иуда.- Особенно у балерин.

– Ваша жена - балерина?
– спросила Катя.- Писатели почему-то любят жениться на балеринах.

– Ну почему только писатели...- с сомнением улыбнулся Иуда.- По закону жанра вы должны мне теперь сказать: "А вы тоже женаты на балерине?" И погрозить пальчиком. Ну?

– И не подумаю,- сказала Катя.- И потом я никому не грожу пальчиком, никому.

– Тогда кулаком?
– разыгрывая испуг, спросил Иуда.

– Да нет же!
– сказала Катя.- Это жеманство, кокетство, как хотите. Это мне не нравится. А я хочу жить, как мне нравится.

– И получается?
– заботливо спросил Иуда.

– Не всегда,- сказала Катя.

– Да, это трудно...- согласился Иуда Гросман.- А что это вы говорили насчет общих знакомых?

– Григоровича знаете?
– спросила Катя.- С бородой, высокий.

– Наркомпросовский?
– уточнил Иуда.- Сева? Ну, конечно! Он одно время курировал библиотеки, потом театры. Этот?