Статьи, дневники, замыслы
Шрифт:
— Отвези меня домой, Грей. А лучше вызови мне такси, а то вдруг начну зверски облизывать руль твое машины.
Она даже ответа на дожидается — вылетает на улицу как пробка.
Догнать ее удается только на крыльце, где Аня уже что-то самозабвенно выстукивает на экране телефона. Отбираю его, прячу в карман своих джинсов. Анину очередную попытку сбежать пресекаю крепкой хваткой за плечо, дергаю ее, разворачивая как юлу на себя, и она со всего размаха влетает носом мне в грудь.
От желания обнять ее именно сейчас руки из локтей выкручивает.
Не лапать, не похабно трогать —
— Аня, прости. Пожалуйста.
Если бы она знала, насколько тяжело мне даются оба этих слова. Я вышвырнул их из своего лексикона после «подвала». Так научил Александр. Когда в очередной раз меня отпиздили так, что я почти поверил в конец и просил меня добить, он наклонился и сказал: «Никогда не умоляй и никогда не проси прощения, иначе не выживешь».
Нимфетаминка ломает во мне что-то глубинное, на чем стоит вся моя на голову отбитая личность.
— Я не думаю про тебя плохо, это просто…
Пытаюсь подобрать правильное слово, но она успевает быстрее.
— Ты просто так привык, Грей. Что все женщины вокруг тебя — только очень определенного сорта, умеют изображать в постели всякие кульбиты и охотно это делают — достаточно просто щелкнуть пальцами или потрясти перед носом парой купюр. Ну или как там устроены такие «отношения».
— Для начала, перестань называть это отношениями, Аня.
— Для начала — перестань придираться к словам! И не смей, — выразительно смотрит на ту мою руку, которой я только что держал ее за плечо, — не смей больше до меня дотрагиваться, Грей.
А вот это крепче любой пиздюлины, которые я получал даже в самые «веселые» времена.
Лупит сразу так сильно, как будто через кожу и кости, сразу в спиной мозг, и медленно сцеживает мне в нутро отвращение, с которым сказаны эти слова. Как будто даже изваляться в грязи — более приемлемая альтернатива.
Стискиваю зубы так сильно, что прям чувствую, как кожа на скулах трещит от напряжения.
Жестко заталкиваю руки в карманы брюк.
— Довольна, моя ты безгрешная умница? Ну давай, заканчивай.
— Не понимаю, о чем ты. Я домой хочу. Ты обещал привезти меня до девяти.
— О, благодаря моему исключительному мудачеству, у нас теперь много времени на поговорить! Так что вперед, считай, у тебя есть мое разрешение высказать мне в глаза все, что ты обо мне думаешь.
— Разве тебе не все равно, что я думаю? — Она делает шаг назад и это почему-то задевает больнее всех ее сказанных ранее слов. Как будто всерьез допускает мысль, что я действительно могу сделать ей больно за каждое непонравившееся мне слово. — Это твоя жизнь, Грей, вряд ли ты так живешь для того, чтобы случайная целка-невидимка вынесла мозг нравоучениями о том, что живешь ты неправильно.
— Ты меня сейчас типа пожалела?
— Я просто сказала, что не мне учить тебя жизни. Ты же просто делаешь что хочешь, говоришь, что думаешь и не сильно заморачиваешься на тему того, как людям потом с этим жить. Спасибо, что я теперь на всю жизнь возненавижу мороженое.
И
— Если бы не вот такая моя охуевая, бездуховная и глубоко аморальная жизнь, Ань, ты бы сейчас выла где-то на хате у Шубы, пытаясь соскрести с себя пот старого козла, который просто подтирал тобой свои больные нужды. — Терпение, блядь, не моя добродетель. А еще этой ванильной девочке каким-то образом удается ударить именно в больное, в мое «трепетное и нежное», которое я зацементировал, залил свинцом и похоронил под двумя метрами земли. Прожженные жизнью уроды не могли достать, а эта в один щелчок справилась.
И Аня снова меня удивляет, потому что спокойно и без намека на истерику говорит:
— Тебе не идет корчить из себя мудака, Грей. Хочешь благодарность за свои старания?
Успевает рывком оказаться рядом, обнимает меня за шею, прижимаясь всем телом так крепко, что я на секунду чувствую себя в лапах лозы-убийцы. Еще недавно мечтал о том, чтобы обняла и первой полезла целоваться, а сейчас хочется разжать ее руки и свалить подальше от этой нарочитой «благодарности».
— Хочешь, пойдем в туалет потрахаемся? Прямо сейчас, Грей. — Взгляд у нее ядовитый — пиздец просто. Даже не подозревал, что в этом ванильном создании может быть столько токсичности. Вот, блядь, лучшее доказательство того, что я очень херово влияю на людей. — Всю жизнь мечтала потерять девственность в «Маке».
Глава тридцать четвертая: Аня
Я всегда была хорошей дочерью.
Ну, мне хотелось так думать, и родители (особенно папа, еще когда был жив) очень мной гордились. Я выигрывала школьные олимпиады, получала самые высшие баллы, была лучше в танцевальной школе и кружке лепки из глины. Потом поступила в Беркли и вылезла на ту вершину, куда до меня иностранцам не удавалось добраться уже добрых лет двадцать.
У меня никогда не было повода чувствовать себя недостойной чего либо, потому что еще когда я была маленькой, папа однажды сказал: «Соглашайся только на то, чего ты действительно достойна или люди начнут предлагать тебе то, на что ты согласна»
Но этот разговор с Греем — не решаемая задача, где любой следующий ход обязательно ухудшит ситуацию. Вот что бывает, если не умеешь вовремя закрыть рот. А у меня с этим всегда были проблемы.
Прошло уже коло минуты с тех пор, как я буквально выплюнула ему в лицо предложение заняться сексом, но он не проронил ни звука. Но его взгляд сделался таким черным, что словно на этот раз я точно растормошила его самую недобрую сущность.
— Ань, к чему эта комедия, а? — Грей усмехается, но в этой эмоции нет абсолютно ничего живого. — Ты же не такая. В хорошем смысле, а не «нетакуська». Ты думаешь, что трахаться люди должны только когда есть взаимная симпатия. И что минет в туалете клуба через час после знакомства — это полный пиздец.