Статьи из газеты «Известия»
Шрифт:
Однако решение этой проблемы существует, и оно даже было найдено в Советском Союзе, где существовала так называемая прослойка между пролетариатом и крестьянством, но в действительности, конечно, между народом и властью. Эта прослойка, постепенно разраставшаяся и в конце концов превзошедшая по своим объемам и руководящую элиту, и пролетариат, и крестьянство, называлась у Солженицына «образованщиной», не без пренебрежения и осуждения.
Между тем это и была советская интеллигенция - проще говоря, то новое состояние народа, которое и было главной, если не единственной, заслугой советского проекта. Появление массового движения КСП - нового фольклора эпохи - как раз и обозначило собою возникновение этого слоя: народом называется тот, кто пишет народные песни. Этот народ получил шанс выйти из Леса: он - не Управление и не мужики, а то третье, что представлено у Стругацких Перецом
Сегодня у нее еще есть шанс избежать окончательного развода. Чтобы страна прекратила делиться на Лес и Управление, Лесу не нужно воевать с Управлением - ему достаточно перестать быть Лесом. Сегодня как никогда власти необходим многочисленный - а впоследствии преобладающий - отряд посредников между нею и народом, способный сцементировать страну: назови их образованцами, интеллигентами, средним классом, по мне, так это профессионалы, не более. Чтобы они начали работать, достаточно прекратить гнобить их, как гнобят в Лесу и Управлении Переца и Кандида. А для начала хорошо бы осознать, что в состоянии Улитки - расколотости на Мужиков и Управленцев - страна была неэффективна уже в 1913 году. Но, похоже, Управление уже отвыкло чем-либо управлять, а Лес - о чем-либо думать.
Кстати, поздравляю с днем рождения Бориса Натановича Стругацкого. Это ж надо так все понимать.
15 апреля 2011 года
К нам едет, едет, едет
Ровно 175 лет назад, 19 апреля 1836 года, в Александринке впервые давали «Ревизора». Вопреки советскому литературоведению Николаю I пьеса понравилась (он-то и разрешил ее по настойчивой просьбе Жуковского). Знаменитая реплика «Всем досталось, а мне больше всех» - лукава: пьеса Гоголя чрезвычайно льстила самолюбию императора, ибо показывала, с чем приходится иметь дело.
Гоголевская комедия - в некотором смысле загадка отечественного репертуара. Что у нас есть в смысле хитов, кроме «Горя от ума», «Ревизора», примерно четверти наследия Островского, всего Чехова и «На дне»? Но из всей этой невеликой плеяды именно Гоголь с «Ревизором» остается чемпионом актуальности: как заметил недавно умный критик, «Ревизора» невозможно провалить. Сила текста такова, что вытянет любую постановку.
Тургенев, вспоминая о первом публичном чтении «Ревизора» у Жуковского, подчеркивал гоголевскую абсолютную серьезность, даже наивность: он зачитывал комедию, как отчет о научном эксперименте с поразившими его самого результатами. Отчасти так оно и есть: человек, выросший в Малороссии, идеально ориентирующийся в ее мифопоэтическом пространстве и в гротескном мире ее старосветского дворянства, исследует явившийся ему мир российской бюрократии: как хотите, а взгляд Гоголя на Россию есть взгляд именно сторонний. Так смотрит пришелец с жаркого и щедрого юга, где все друг другу как-никак родня, на жестокий север, где всех связывают даже не родственные, а сугубо коррупционные отношения; где человек принципиально неважен, а важна его функция - и потому Хлестакова принимают за Ревизора, а Чичикова - за капитана Копейкина; где подкладывают заезжему проходимцу дочь, а понадобится, и жену; где больные, как мухи, выздоравливают, где положение весьма печально, но, уповая на милосердие Божие, за два соленых огурца и полпорции икры… Именно взгляд чужака, путешественника в жестоком, экзотическом, но чужом, а потому забавном мире позволил Гоголю вычленить три ключевые ситуации в русской жизни, схемы, на которых и стоит вся, как модно теперь говорить, матрица. Они же - три главных гэга «Ревизора», двигатели сюжета, триггеры, запускающие зрительскую реакцию радостного узнавания.
Первый - qui pro quo в бюрократическом варианте. Во французском
Второй механизм - поведение русского человека, попавшего «в случай». Карьера в России, как знаем мы все, делается не упорным трудом и даже не интеллектуальным прорывом - такие случаи известны, но единичны; чаще персонажа возносит к вершинам славы и богатства совершеннейшая чушь, вроде рождения в определенном городе, дружбы с определенными людьми или своевременного распития с ними чего-нибудь бодрящего.
Потому большинство российских персонажей, вознесенных на верха, не имеют ни сколько-нибудь внятной программы действий, ни навыка приличного поведения, и в девяти случаях из десяти перед нами чисто хлестаковское поведение - забвение всех норм, бешеное хвастовство, идиотские прожекты и самозабвенное вранье. Редкий российский чиновник, попавший в случай, не заводит себе тридцать пять тысяч одних курьеров, не начинает хапать в титанических масштабах и не предается самому беспардонному лабардану - просто потому, что больше ему делать нечего; большинство местных карьер сделано по самому хлестаковскому сценарию - и потому почти все наши первые лица немедленно заказывают себе политическую философию и всегда находятся желающие им ее сочинить. Собственная же их философия чаще всего одна: это та ночная мысль, которую неотступно думают все они, просыпаясь иногда с похмелья после очередного лабардана: «Что ж я вру… Я и позабыл, что живу в бельэтаже…»
Но совершенно прогнать эту память нельзя - и потому третий угаданный Гоголем механизм местной жизни состоит в неотступном и всеобщем, гипнотизирующем и парализующем страхе окончательной расплаты. Всем есть за что бояться, все виноваты, каждый занимает не свое место, и потому решительно вся Россия - от Хлестаковых до Городничих, от Осипов до унтер-офицерских вдов - ждет единственного момента истины. Вот сейчас мы играем эту комедию, одни изображают градоуправление, другие - ревизию, но распахнется дверь, и слуга известит нас о приходе последнего и абсолютного Ревизора. Он придет, не может не прийти. Смысл нашей жизни - его ожидание. И будет немая сцена.
А потом все то же самое.
19 апреля 2011 года
У Фрейда на кушетке
Зигмунд Фрейд, чье 155-летие весь мир отметит 6 мая, посторонился и пропустил в кабинет новую пациентку. Все-таки его не зря предупреждали, что она очень большая. Еще и на кушетке не поместится, подумал он с тревогой. Но она поместилась - за последнее время ее масштаб несколько поджался.
– Расслабьтесь, не смотрите на меня и отвечайте как можно откровеннее,- произнес он обычные слова, с которых всегда начинал прием.- Что вас беспокоит?
– Много всего, доктор,- отвечала пациентка, тревожно ворочаясь.- Сны мучают, например.
– Сновидения?
– оживился Фрейд.- Очень интересно. Что же вам снится?
– Ну… - Она явно стеснялась.- Неприлично всяко.
– Не смущайтесь,- подбодрил психоаналитик.
– Ну, что будто бы меня это, и я от этого становлюсь очень великая, и сама всех это,- выговорила она наконец, краснея от смущения и удовольствия.- Как сказать… я хорошо себя чувствую, только когда меня это.
– Но это обычное женское сновидение,- разочарованно заметил Фрейд.
– Нет, доктор, вы не скажите!- Она не желала признавать своей обычности.- Во сне меня это - и я такая великая! А просыпаюсь,- чуть не плакала она,- и ничего, ничего… А еще, доктор, мне снится, что я детей своих это.
– Есть дети?
– заинтересованно спросил Фрейд.- Много?
– Ой, много,- махнула она рукой,- больше, чем надо. Куда мне стока? Плодятся и плодятся, ползают и ползают. И будто во сне я их это, а они крепчают! Просыпаюсь - а они разбежалися все.
– Куда разбежалися?
– не понял психолог.